12-летняя девочка во все глаза смотрела на странного молодого человека. Таких она никогда не видела. Смуглая кожа, арапский профиль, голубые, будто бы стеклянные, глаза. Волосы юноши были иссиня-черные, курчавые, как у барашка, а на нежных еще щеках уже показались первые признаки будущих пышных бакенбард.
«Как же он похож на обезьянку», — шепнула Анечка, за что сразу же получила нагоняй от папеньки.
«Нельзя так называть будущее светило поэзии нашей, — строго сказал отец. — И не разглядывай мсье Пушкина столь бесцеремонно».
Анечка не послушалась, и продолжала таращиться на «обезьянку». Тогда она еще не знала, что через несколько лет этот юноша попросит ее руки…
8 августа 1807 года шумное семейство члена Российской Императорской Академии А.Н. Оленина и его супруги Елизаветы Марковны Олениной (урожденной Полторацкой) пополнилось очередным, пятым по счету, ребенком. Это оказалась очаровательная девочка.
Ровно через двадцать дней новорожденную малышку окрестили в церкви Успения Пресвятой Богородицы. Нарекли Анной, точно так, как ее семилетнюю двоюродную сестричку Анну Полторацкую (будущую Анну Петровну Керн).
Аннет (так девочку называли дома) была младшей, и вся семья — родители, старшие братья Николай, Петр и Алексей — ее обожали.
Особенно любил заниматься с дочкой отец.
Алексей Николаевич Оленин был личностью весьма примечательной. При дворе его называли «Карликом». Так, барон М.Ф. Корф в своем дневнике писал, что Оленин был ростом с 12-летнего ребенка, а в Государственном совете специально ставили маленький табурет, чтобы ноги Алексея Николаевича не болтались в воздухе.
Отец Алексея Николаевича, полковник Николай Яковлевич Оленин, был вполне нормального роста, да и в роду Олениных настолько низкорослых людей не было. Многие были уверены, что настоящим отцом Алексея Николаевича был церемониймейстер двора Матвей Кашталинский, близкий друг его матушки княжны Анны Семеновны Волконской.
Кашталинский был знаменит своим невиданным распутством, пристрастием к картам и необычайно маленьким ростом.
К счастью, из всех своих пороков Кашталинский (если все же он был отцом Алексея Николаевича) передал сыну лишь маленький рост. Оленин был ответственным и исполнительным человеком, построившим великолепную карьеру сначала в армии, а затем и на государственной гражданской службе.
Алексей Николаевич получил отличное образование в Германии, составил научный труд «Толкования многих военных русских старинных речений», за что в 1786 году был избран членом недавно учрежденной Е.Р. Дашковой Российской Императорской Академии.
Оленин был отличным рисовальщиком, знал десять языков.
Благодаря отцу, Анна получила отличное домашнее образование, о чем сама же рассказала в своем дневнике:
«Батюшке я сама во многом обязана, от его истинного глубокого знания и мне кое-что перепало. В его разговорах, выборе для меня книг и в кругу незабвенных наших великих современников: Карамзина, Блудова, Крылова, Гнедича, Пушкина, Брюллова, Батюшкова, Глинки, Мицкевича, Уткина, Щедрина и прочих почерпала я всё, что было в то время лучшего».
Отец не только учил дочь правильно выбирать книги, но самостоятельно занимался с ней живописью, иностранными языками, математикой. Однако наибольший талант Аннет проявила к музыке и пению. В этих дисциплинах отец помочь девочке не мог, и она занималась с учителем. В возрасте 15 лет она самостоятельно положила на музыку думу К. Рылеева «Смерть Ермака».
В 1819 году дом Олениных становится центром притяжения для лучших писателей, художников и музыкантов империи. 12-летняя Анна присутствует при литературных и философских диспутах, организатором которых был ее отец, с живейшим интересом наблюдает воочию таких знаменитостей, как Карамзин, Крылов, Гнедич.
Частым гостем дома Олениных является и 20-летний, подающий огромные надежды поэт Александр Пушкин. Анна во все глаза рассматривает этого странного молодого человека со смуглой кожей, курчавыми черными волосами и длинными, холеными ногтями.
Пушкин замечает ее и улыбается: зубы у него крупные, ослепительно-белые. Аннет пугается и убегает.
В 1820 году император Александр I выразил крайнее неудовольствие политическими стихами Александра Сергеевича:
«Пушкина надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными стихами; вся молодежь их наизусть читает».
За словом дело не стало, и государь приговорил молодого поэта к сибирской ссылке. Лишь благодаря вмешательству В. Жуковского, П. Чаадаева и Н. Карамзина приговор удалось смягчить и заменить Сибирь на южную губернию России — Бессарабию.
Официально ссылка Пушкина называлась «переводом на новое место службы».
По пути в Бессарабию Пушкин недолго жил в Феодосии, в Гурзуфе, в Бахчисарае, в Симферополе. Из Крыма Пушкин прибыл в Кишинев, где прослужил в канцелярии полномочного наместника Бессарабской области И.Н. Инзова до 1823 года.
В июле 1823-го Пушкин добился перевода в Одессу, в канцелярию графа М.С. Воронцова. С начальником у Александра Сергеевича отношения не сложились. Верный служака трона Воронцов изначально недолюбливал Пушкина, а тут еще молодой поэт начал ухаживать за супругой Михаила Семеновича, Елизаветой Воронцовой.
В 1824 году граф уволил коллежского секретаря Пушкина со службы и с разрешения вышестоящего начальства, отправил в ссылку в принадлежащее Пушкину сельцо Михайловское Псковской губернии под надзор местных органов власти.
4 сентября 1826 года в Михайловское прибыл нарочный от псковского губернатора Б. А. Адеркаса. Нарочный сообщил Александру Сергеевичу, что новый император Николай I требует его в Москву.
Личная аудиенция у императора состоялась 8 сентября в Малом Николаевском дворце. Встреча прошла без свидетелей, после нее поэт заручился личным покровительством Его Императорского Величества и был освобожден от обычной цензуры (цензором поэта вызвался стать сам государь).
Несмотря на милость со стороны царя, Пушкин находился в ссылке до мая 1827 года.
Возвратившись в Петербург, Александр Сергеевич с изумлением узнал, что та девочка, что глазела на него в доме Олениных, превратилась в изумительную красавицу 20 лет. Миловидный, но нескладный ребенок, путавшийся у всех под ногами, внезапно превратился в прекрасного лебедя.
В 1827 году Анна Оленина уже три года как числилась фрейлиной императорского двора, а также являлась главной звездой литературного салона своего отца.
Юная красавица постоянно находилась в эпицентре светской жизни, всегда была окружена мужчинами, жадно ловящими ее взгляд.
В Петербурге только и говорили, что об умной и приветливой красавице Анне, а салон Олениных начали посещать не только маститые литераторы вроде «дедушки Крылова», но и молодые красавцы-офицеры.
Одним из воздыхателей барышни немедленно стал и Пушкин. Александр Сергеевич «волочился» вовсю: помимо того, что он был постоянным гостем дома Олениных в Петербурге, поэт также стал своим человеком в их усадьбе Приютино. В 1828 году князь П.А. Вяземский с удивлением писал своей супруге:
«Ездил я с Мицкевичем вечером к Олениным в деревню в Приютино, вёрст за 17. Там нашли мы и Пушкина с своими любовными гримасами».
«Любовные гримасы» великого поэта льстили барышне, однако, все попытки очарованного красавицей Пушкина пополнить донжуанский список, ловко пресекались юной, и, казалось бы, неопытной, Анной.
В возрасте 20 лет Анна Алексеевна уже серьезно задумывалась о замужестве. Пребывание под крышей дома своих родителей тяготило ее, барышне казалось, что она обременяет отца и мать:
«Сама вижу, что мне пора замуж: я много стою родителям, да и немного надоела им. Пора, пора мне со двора, хотя и это будет ужасно. Оставив дом, где была счастлива столько времени, я войду в ужасное достоинство жены!».
Анна много размышляет о том самом «ужасном достоинстве жены». Особенно ее тревожат возможные измены будущего супруга:
«Как часто, увлекаемый пылкими страстями молодости, будет он забывать свои обязанности! Как часто будет любить других, а не меня… Но я преступлю ли законы долга, будучи пренебрегаема мужем? Нет, никогда!».
Претендентов на руку Олениной было множество. В своем знаменитом дневнике барышня рассказала о разговоре с Иваном Андреевичем Крыловым на тему ее будущего замужества. Анна Алексеевна назвала баснописцу двух претендентов — барона А.К. Мейендорфа и дипломата Н.Д. Киселёва.
Оленина призналась, что серьезно раздумывает — не выйти ли за одного из этих молодых людей, хотя, по ее же признанию, Анна «не влюблена в них». Крылов ответил следующим образом:
… Боже избави, — сказал он, — но я желал бы, чтоб вы вышли за Киселёва и, ежели хотите знать, то он сам того желает. Но он и сестра говорят, что нечего ему соваться, когда Пушкин того же желает.
В момент беседы желание Пушкина еще не было оформлено в виде предложения, однако, вскоре поэт попросил у родителей Анны Алексеевны руки их дочери. Оленины решительно отказали.
Алексей Николаевич, к тому моменту уже ставший членом Государственного совета, прекрасно знал, что 28 июня 1828 года за поэтом был установлен секретный надзор — такой партии Оленин для дочери никоим образом не желал. Кроме того, о Пушкине в свете ходили крайне неприятные слухи, в том числе, об отношениях поэта с Анной Керн — двоюродной сестрой Олениной. Но главное, Пушкин не нравился Анне:
«Бог, даровав ему гений единственный, не наградил его привлекательной наружностью. Лицо его было выразительно, конечно, но некоторая злоба и насмешливость затмевали тот ум, который виден был в голубых или, лучше сказать, стеклянных глазах его. Арапский профиль, заимствованный от поколения матери, не украшал лица его.
Да и прибавьте к тому ужасные бакенбарды, растрепанные волосы, ногти как когти, маленький рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличал своей любовью, странность нрава, природного и принужденного, и неограниченное самолюбие — вот все достоинства телесные и душевные, которые свет придавал русскому поэту XIX столетия».
Объяснение состоялось 5 сентября 1828 года на именинах Елизаветы Марковны Олениной в Приютино, и было крайне неприятным и тягостным для Пушкина. Сразу после отказа разочарованный поэт уехал из Приютино в свое имение.
Тем не менее, надежду заполучить Анну в жены поэт не оставил. Немного позднее в разговоре с друзьями Александр Сергеевич сказал:
«Мне бы только с родными сладить, а с девчонкой я уж слажу сам».
Эти слова были переданы Олениной камер-юнкером Е.П. Штеричем.
Реакция Анны была вполне предсказуемой:
«Я была в ярости от речей, которые Пушкин держал на мой счет».
У поэта тут же нашлись защитники. Так, князь Сергей Голицын по прозвищу Фирс уверял Оленину, что Пушкин выразился «не совсем так», а слова его были перевраны Варварой Дмитриевной Полторацкой, теткой Анны, желавшей, чтобы та вышла за перспективного дипломата Киселёва.
Заступничество Сергея Голицына и других друзей Пушкина поэту не помогло: Александр Сергеевич перестал существовать для Анны как мужчина. Однако и за Н.Д. Киселёва она так и не вышла.
16 февраля 1840 года, уже после смерти Пушкина, 33-летняя Анна Оленина обвенчалась с 36-летним полковником Федором Александровичем Андро.
В 1844 году Анна вместе с супругом переехала в Варшаву, где родила дочь Софью, а еще через год — сына Федора. В ноябре 1847 году Федор Александрович Андро был назначен Президентом Варшавы, — должность, примерно соответствующая современному мэру города.
В браке Федор Александрович проявил себя большим ревнивцем, причем, ревновал он к прошлому:
«Все, что некогда наполняло мою девичью жизнь, не должно было более существовать, даже как воспоминание».
С особой неприязнью Андро отзывался о Пушкине, который в 1829 году во время салонной игры включил его супругу в свой «Дон-Жуанский список».
Анна Алексеевна страдала от ревности супруга к «призракам прошлого», и отводила душу в своем тайном дневнике, ставшем впоследствии одним из ценнейших источников сведений о великом поэте.
В 1885 году Анна Алексеевна овдовела и переехала жить к младшей дочери, в имение Деражно Волынской губернии. Там она и скончалась 15 декабря 1888-го в возрасте 81 года.
Любовь Пушкина к Анне Олениной была несчастливой и неразделенной, однако, благодаря ей в истории мировой поэзии остались чарующие строки, которыми я и хочу закончить эту статью:
Я вас любил: любовь ещё, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.
