Лоуренс Оливье блистал на сцене в роли Ромео. Зрители, затаив дыхание, следили за каждым его движением и ловили каждое слово. Было очевидно, что спектакль «Ромео и Джульетта» станет настоящей сенсацией театрального сезона 1935 года и побьет все рекорды популярности.
Но не меньшее внимание публики привлекала молодая женщина, сидевшая во втором ряду партера. Она, совершенно не стесняясь окружающих, бурно изливала свои эмоции.
То и дело привставала с кресла и издавала томные вздохи, больше уместные где-нибудь в будуаре, а не в приличном зрительном зале. Уж больно не по-английски это было.
А Ромео на сцене и правда был необычен. В нем не было и намека на привычную романтику — перед зрителями предстал неистовый грубоватый мальчишка, одержимый нетерпеливыми юношескими страстями.
И, кажется, именно это безумно нравилось даме во втором ряду. В какой-то момент она не выдержала и громко на весь театр воскликнула:
«Боже, какая трогательная игра!»
После окончания спектакля восторженная поклонница помчалась за кулисы, где совершенно обессиленный, взмокший от напряжения Ромео (Оливье Лоуренс) принимал поздравления от коллег и друзей.
Не в силах совладать со своим порывом, дама жарко поцеловала героя в мускулистое плечо. И тут Лоуренс с удивлением узнал в женщине Вивьен Ли, восходящую звезду, которую он совсем недавно видел в спектакле «Мои добродетели».
Уже тогда он был совершенно заворожен, почти околдован ее магической, завораживающей красотой. В Вивьен было что-то одновременно такое хрупкое и дерзко опасное: точеный подбородок и жесткая линия рта, пронзительные колдовские глаза цвета изумруда, томно изогнутые темные брови и гипнотический, парализующий взгляд хищной пантеры.
Ее пылкий, дерзкий поцелуй одновременно испугал и глубоко взволновал Оливье. Ему вдруг показалось, что бархатная кошачья лапка с остро выпущенными коготками больно царапнула его сердце.
К своим неполным тридцати годам красавец Лоуренс уже успел снискать себе славу одного из самых талантливых и востребованных молодых актеров британской театральной сцены. Да и в личной жизни ему несказанно повезло.
Он был женат на очаровательной актрисе Джилл Эсмонд и счастлив, что в ее лице обрел не только любящую супругу, но и получил доступ в одну из самых уважаемых театральных династий Англии.
Будущее рисовалось безоблачным. Чего еще желать? Оливье искренне любил Джилл и ни секунды не сомневался в ее ответных чувствах. Но вот откуда-то в глубине его души вдруг поселилась заноза, мысли о прекрасной и загадочной Вивьен Ли не давали ему покоя.
Лоуренс всеми силами старался держаться от нее подальше, избегал любых встреч. Но его как магнитом тянуло на все премьеры с ее участием. Каждый раз, когда опускался занавес, он мысленно уговаривал, приказывал себе не идти к ней за кулисы, а сразу уходить домой. Но ноги против воли сами несли его в гримерку к Вивьен.
Она неизменно протягивала нежную руку для поцелуя, а он жадно пожирал ее глазами, борясь с растущим искушением. В один из вечеров капризная красавица игриво сказала ему, призывно глядя из-под полуопущенных ресниц:
«Лоуренс, я же ясно вижу, как вам хочется меня растерзать и съесть. Так возьмите же, съешьте!», и с этими словами, дразня, капнула на розовую ладонь янтарную каплю ароматного меда и протянула руку Лоуренсу. Он отшатнулся, словно ошпаренный кипятком, и в панике выскочил прочь.
С тех пор Оливье всячески избегал опасных встреч с Вивьен. Он охотно принимал все приглашения на киносъемки в других городах, лишь бы быть подальше от нее и от собственных смятенных чувств, которые так пугали его.
Работая над фильмом «Московские ночи», Лоуренс был несказанно рад, что Вивьен теперь далеко.
Но однажды он услышал ее чарующий голос. Оказывается, Вивьен приехала на съемки и всех расспрашивала о нем. Недолго думая, Лоуренс в панике выпрыгнул из окна своего номера, потом спрятался в кустах, и крадучись, словно преступник, убежал в ближайший парк. Там он просидел несколько часов, боясь обнаружить себя.
Режиссер «Московских ночей» потом рассказывал, как нежная и обворожительная Вивьен, услышав, что Лоуренса нигде не могут найти, вдруг превратилась в разъяренную фурию. Она буквально рвала и метала, грозилась всех уволить. Кто бы мог подумать, что за такой ангельской красотой скрывается необузданный вулкан разрушительных страстей?
8 апреля 1936 года Лоуренс с женой Джилл присутствовали на долгожданной премьере нового спектакля «Счастливый лицемер». Главную роль в нём исполняла Вивьен Ли. Джилл была заметно подавлена и встревожена.
Ее пугали мысли о скором рождении первенца, к тому же она уже давно замечала странную нервозность и частые перепады настроения у мужа в последнее время. Стараясь приободрить и утешить жену, Оливье наклонился к ней и проникновенно прошептал:
«Не волнуйся, моя милая, все будет чудесно. У нас обязательно родится красивый малыш. Это будет сын. Я уже решил, что мы назовем его звучным римским именем Тарквин, в честь легендарного царя».
После окончания спектакля воодушевленный Лоуренс с улыбкой предложил пойти за кулисы поздравить Вивьен с блестящей премьерой. В гримерке толпились шумные поклонники и назойливые журналисты, в центре всеобщего внимания сияла, словно бриллиант, прекрасная Вивьен.
Оливье представил ей Джилл, с которой та до сих пор не была знакома лично. Вивьен окинула странным, загадочным взглядом заметно округлившиеся формы миссис Оливье и вдруг громко, с непонятным злорадством выпалила, растягивая слова: «О, дорогая, ну и как же там поживает наш маленький Тарквин?»
В гримерке на секунду повисла гробовая тишина. Провокационный вопрос прозвучал, как гром среди ясного неба. Самая сокровенная тайна Лоуренса, известная лишь ему и Джилл, была вдруг выставлена Вивьен на всеобщее обозрение.
Назавтра вся театральная общественность Лондона уже будет смаковать и перемывать косточки скандальной связи Лоуренса Оливье и Вивьен Ли.
Раздавленный случившимся Лоуренс рыдал в отчаянии, валяясь в ногах у Джилл и умоляя: «Любимая, спаси меня, не знаю, что делать! Я так запутался! Я не хочу быть с ней, хочу только с тобой и нашим ребенком!»
Но в этот напряженный, драматичный момент, словно в насмешку, Оливье принесли телеграмму от Вивьен: «Дорогой, я уже сообщила мужу, что расстаюсь с ним ради тебя. Надеюсь, ты тоже уже уладил вопрос развода со своей женой. Отныне принадлежу лишь тебе, любящая Вив».
Желтая бульварная пресса смаковала все грязные подробности скандальной истории страсти двух ярчайших звезд, Вивьен Ли и Лоуренса Оливье, захлестнувшей с головой их карьеры и судьбы.
Лоуренс, пытаясь утихомирить бурные страсти возлюбленной, ласково называл Вивьен «Котенком», хотя на самом деле необузданные, непредсказуемые порывы и приступы неистовства возлюбленной пугали его до дрожи.
Ревнивая Вивьен запросто могла закатить безобразную, громкую сцену или влепить ему звонкую пощечину на глазах у всех за невинный комплимент или случайный взгляд в сторону какой-нибудь именитой кинодивы, вроде холодной скандинавской красавицы Греты Гарбо.
Встревоженный и напуганный, Оливье по совету близких друзей обратился к известному психиатру. Тот предположил, что такое поведение Вивьен происходит скорее всего из-за многолетней разлуки с маленькой дочерью, которую Ли оставила в Англии на попечении бывшего мужа.
«Единственный действенный выход — вам нужно как можно скорее зачать и родить общего ребенка. Это, несомненно, поможет ей обрести желанное душевное равновесие и умиротворение», — с апломбом посоветовал именитый врач.
Лоуренс ушел окрыленный новой надеждой. Ведь рождение малыша и ему самому казалось отличным средством от терзавшего чувства вины перед сыном, которого он так легкомысленно бросил.
Увы, светлым надеждам не суждено было сбыться: осенью 1942 года Вивьен пережила тяжелый выкидыш на большом сроке беременности. Оливье винил в этом несчастье ее хроническую усталость и изматывающую нервную работу, нескончаемую череду съемок без продыха.
В артистической тусовке поползли тревожные слухи о непредсказуемости и жутковатых выходках обворожительной миссис Оливье…
Когда же в 1944 году они приступили к съемкам монументального исторического полотна «Цезарь и Клеопатра», Вивьен уже снова была беременна и выглядела на удивление безмятежной, почти умиротворенной. Оливье пылинки с нее сдувал, боготворил, выполнял любой каприз.
Но вдруг тот самый психиатр, увидев новую яростную, сумасшедшую игру Вивьен в одной из сцен фильма, с дрожью в руках написал встревоженное письмо: «Простите, мистер Оливье, я вынужден признать свою ошибку, трагическое заблуждение. Ваша жена ни в коем случае не должна больше иметь детей, это станет для нее губительным».
Взбешенный Лоуренс, не читая, в ярости разорвал послание: «Как вы смеете указывать нам! Мы хотим и любим этого ребенка, и ничто не сможет нам помешать!»
Но мрачное пророчество доктора подтвердилось очень скоро. Во время съемок сцены, где Вивьен-Клеопатра в приступе царственного гнева истязала кнутом провинившегося раба-нубийца, актриса вдруг вошла в раж, Она махала кнутом и вопила: «Я — царица, настоящая царица!»
Ее лицо побагровело, глаза вылезли из орбит, а дыхание с хрипом вырывалось из груди. «Все вон! Прочь с моих глаз!» — завизжала Вивьен совсем не по роли. Она в исступлении метнулась в сторону, но вдруг, зацепившись за край одежды, с размаху грохнулась на мраморный пол. У нее случился нервный срыв.
Опечаленный Лоуренс самоотверженно выхаживал жену, как беспомощного ребенка. Он по капле вливал бульон в её пересохший рот, целовал мокрый лоб, укачивал на руках, успокаивая сбивчивый бред.
Он боялся признаться даже себе в самой несносной вещи. В глубине души Оливье почти желал потерять их общего ребенка, считая его причиной помешательства Вивьен. И при этом он нестерпимо мучился чувством вины и стыда за свои жестокие мысли.
Лоуренсу часто снились неприятные сны, в которых он собственными руками творил непоправимое. Он просыпался в холодном поту и зажимал рот подушкой, давя рвущийся крик отчаянья. А потом у Вивьен внезапно случился очередной выкидыш, и страшные сны Оливье будто воплотились в жизнь.
Через несколько месяцев, сидя на веранде за праздничным ланчем по случаю дня рождения Лоуренса, Вивьен вдруг подняла на него пронзительный, совершенно трезвый взгляд изумрудных глаз и ровным, лишенным эмоций голосом произнесла: «Лоуренс, я должна сказать тебе правду. Я больше не люблю тебя».
Для Оливье это признание прозвучало, как приговор, как гром среди ясного неба. Ведь он все еще был так сильно, так мучительно, по-щенячьи привязан к Вивьен.
Но постепенно, день за днем, к нему приходило другое чувство, чувство невероятной, неизъяснимой свободы и легкости, будто из сердца вынули отравленную занозу, будто с души свалился огромный жернов.
«У каждой настоящей, большой любви всегда бывает очищающий, целительный финал», — мудро скажет он потом с характерной кривоватой улыбкой назойливым журналистам.
В конце концов Лоуренс Оливье все же освободился от разрушительной страсти, так долго терзавшей и испепелявшей его душу. Он заново учился жить и дышать полной грудью.
