— Вы удивительная!
Она горько усмехнулась:
— Вы даже не представляете, какая я плохая!
— Это кокетство?
И тогда она рассказала ему все… Не скрываясь, не таясь, удивляя подробностями. Зиночка родилась в Петербурге, в семье генерала русской армии Николая Алексеевича Еремеева в ноябре 1897 года.
Девочка росла очень хорошенькой. Это было неудивительно: ее матерью была красавица-итальянка, в которую Еремеев страстно влюбился и сделал своей женой. Когда Зинаиде исполнилось семь лет, ее отец умер.
Зиночка пристально посмотрела на своего собеседника. Борис Леонидович покачал головой:
— Сочувствую Вам.
Она улыбнулась:
— Не стоит. Я все детство очень боялась отца и нисколько не расстроилась из-за его смерти. Зато Вы себе не представляете, как я рыдала, когда мой брат застрелился от любви к родной тетке.
— Ну и дела…
Зиночка с совершенно невинным лицом продолжила:
— И это не самая страшная наша семейная история. Когда мне было пятнадцать, я влюбилась в своего кузена Николая Милитинского. Ему было сорок лет. Он был женат и являлся отцом двоих детей. Все началось с того, что Николай заметил мое увлечение музыкой и стал выводить меня в свет.
Нам суждено было тайно влюбиться друг в друга. Гимназисткой, скрывая лицо под вуалью, я бегала к нему на свидания и наши встречи не были невинными. Милитинский даже снял номер в петербургской гостинице «Северная»… Не смейте так смотреть на меня!
Борис слушал, задыхаясь от ревности и не мог поверить, что это правда. Ему хотелось, чтобы она замолчала, но в облике и тоне Зинаиды сквозили сила и решимость. Из-за этого всего Пастернак влюбился в нее так, как не любил никогда. Спору нет, она очень хороша!
«У нас в гостиной стоял рояль (не известно, кто и когда на нем играл) и граммофон <…>. Моим любимым занятием было завести пластинку и на рояле играть в унисон. Когда мне было пятнадцать лет, за этим занятием меня застал мой двоюродный брат Милитинский.
Он пришел в восторг от моего слуха и уговорил мать учить меня музыке. Стал доставать билеты на концерты на всех знаменитостей: Рахманинова, Гофмана, Шаляпина. Он начал часто у нас бывать, вывозил меня в концерты, возился со мной», — из воспоминаний Зинаиды Николаевны.
Вернемся к воспоминаниям Зинаиды Николаевны о Милитинском: «Постепенно наша дружба переросла в любовь, нас стало тянуть друг к другу, и в один прекрасный день, когда никого не было дома, я сошлась с ним.
Ему было сорок с лишним, а мне шел шестнадцатый. У него были жена и двое детей. Я чувствовала, что это очень плохо, но ничего не могла поделать с собой, и, как всегда бывает с первой любовью, она казалась мне последней и навсегда. Так чувствовал и он. От своих домашних я это скрывала, как преступление, а он все рассказал жене.
Она приходила ко мне, уговаривала выйти за него замуж, так как ей все равно уже с ним не жить, говорила, что даст развод и т. п. Мне она показалась святой, я плакала у нее на груди, обещала с ним порвать. Но ничего не выходило. Из института, в форме, надев вуаль, я шла на свидание с ним. Пришлось ему снять комнату, где мы проводили уже почти каждый день вместе с утра».
Этот рассказ произвел на Пастернака огромнейшее впечатление. Тема порочного романа юной девушки с взрослым женатым мужчиной стала для Пастернака навязчивым бредом, она буквально преследовала его. Писатель в романе «Доктор Живаго» практически повторит рассказ Зинаиды.
Вспомним, что отношения Лары и Комаровского в романе развивались примерно так же. Только Виктор Комаровский в книге окажется настоящим исчадием ада. Милитинский же в жизни был просто трагично влюбленным и запутавшимся человеком, готовым тут же жениться на Зиночке.
«О какой это был заколдованный круг! Если бы вторжение Комаровского в Ларину жизнь возбуждало только ее отвращение, Лара взбунтовалась бы и вырвалась. Но дело было не так просто.
Девочке льстило, что годящийся ей в отцы красивый, седеющий мужчина, которому аплодируют в собраниях и о котором пишут в газетах, тратит деньги и время на нее, зовет божеством, возит в театры и на концерты и, что называется, «умственно развивает» ее.
И ведь она была еще невзрослою гимназисткой в коричневом платье, тайной участницей невинных школьных заговоров и проказ. Ловеласничанье Комаровского где-нибудь в карете под носом у кучера или в укромной аванложе на глазах у целого театра пленяло ее неразоблаченной дерзостью и побуждало просыпавшегося в ней бесенка к подражанию», — из романа «Доктор Живаго».
В 1917 году семья Еремеевых решила уехать из революционного Петрограда. «Когда мама стала поправляться и смогла двигаться, мы бросили квартиру с обстановкой, взяли только носильные вещи и переехали в Елисаветград (ныне город Кропивницкий, административный центр Кировоградской области и Кировоградского района).
Пришел прощаться Николай Милитинский. Он уговаривал меня остаться в Петрограде, чтобы закончить музыкальное образование, но я пообещала вернуться осенью. Он помог нам при отъезде, обещал хранить нашу квартиру, и когда поезд медленно отходил, у него появились слезы.
Я тоже плакала: какое-то предчувствие говорило мне, что эта разлука – навсегда. Как будто и мою музыку, так связанную с ним, оторвали у меня с кровью».
В романе «Доктор Живаго» трагическая развязка отношений между Ларой и Виктором Ипполитовичем Комаровским произошла во время новогоднего бала в доме Свентицких. Разрыв между Зинаидой Еремеевой и Николаем Милитинским также произошел во время бала.
«В августе [1917 года] был юнкерский бал. В день бала утром приехал Николай Милитинский. Он ехал из Петрограда к жене в Анапу и заехал предупредить, что увезет меня на обратном пути в Петроград. Его обокрали в дороге, и он появился в одном костюме.
Я уговорила его пойти на бал вместе со мной. Мой дядя дал ему свой костюм и белье, и мы отправились. Бал был роскошный, я танцевала без конца и весело торговала на лотерее. Успех я имела большой, за мной ухаживали. Николай Милитинский мрачно сидел весь вечер и наблюдал за мной. Мне было его очень жаль.
Когда я подходила к нему переброситься несколькими словами, он смотрел на меня сурово, и я чувствовала, что будет скандал. Во время одной фигуры в кадрили, когда кавалеры выбирают себе даму, ко мне кинулось слишком много танцоров, и я увидела, как он ушел из зала. Придя домой я узнала, что он ушел ночевать в гостиницу. Утром он прислал мне с курьером записку, чтобы я немедленно пришла к нему.
Состоялось тяжелое объяснение. Он кричал, что если я с ним не уеду, он все расскажет моей маме, что он виноват во многом, что я пошла по дурному пути, и он должен уберечь меня от этого, женившись на мне.
Как всегда, упреки не попадали в цель: главного я не могла сказать ему, я очень увлеклась Нейгаузом (будущим мужем — примечание автора), а бал, юнкера и танцы — все это пустяки, нестрашно. Я валялась у него в ногах, просила прощения и обещала, что с ним уеду, когда он будет возвращаться из Анапы в Петроград.
Постепенно он успокоился, и, когда я его провожала через три часа на вокзале, все было хорошо. Но в тот момент, когда поезд тронулся, он втащил меня в вагон. Я вырвалась от него и (на небольшом ходу) соскочила.
Больше я его никогда не видела. Через год он заболел свирепствовавшим на юге сыпняком и умер. Когда я была замужем уже за вторым мужем — Пастернаком — меня отыскала его (Милитинского) дочка Катя и привезла мне мою карточку с косичками и белым бантом. Она сказала, что папа, умирая, просил, чтобы эту карточку передали мне, как самое дорогое, что у него есть».
…Когда Пастернак и Зинаида Нейгауз встретились, то оба были несвободны. Борис был женат на художнице Евгении Лурье, у него подрастал сын. Зиночка была замужем за известным музыкантом и профессором консерватории Генрихом Нейгаузом и воспитывала двоих сыновей — Адриана (Адика) и Станислава, очаровательных музыкальных мальчишек.
В 1930 году — во время летнего совместного отдыха на даче с семьей своего друга, пианиста Генриха Нейгауза — Борис Пастернак страстно увлекся его женой Зинаидой. Это произошло внезапно.
Борис увидел Зиночку в совершенно неприглядном виде на веранде дачи. Она, подоткнув юбку, мыла дощатый пол. Босая, гибкая, с ловкими отточенными движениями, рассыпавшимися темными волосами, сверкая локтями и тонкими загорелыми щиколотками…
Пастернак невольно залюбовался. Неужели это она? Та, которая вчера вечером так изящно, так красиво играла с мужем в четыре руки Шопена. Это зрелище привело Бориса в полный восторг:
— Как жаль, что я не могу вас снять и послать родителям фотокарточку! Мой отец — художник — был бы восхищен вашей наружностью!
Зинаида Николаевна смутилась: как и любая женщина, она не любила, когда ее заставали врасплох. Справедливости ради надо заметить, что она не стеснялась своей красоты и знала какое впечатление она производит на мужчин.
Дело было в том, что некоторых пор Зиночка чувствовала себя вполне свободной. До нее дошли слухи, что Нейгауз не верен ей: недавно Милица Сергеевна Бородкина, его бывшая невеста и возлюбленная, родила от него дочь. Этого предательства Зина никогда не могла простить мужу.
Теперь Пастернака как магнитом тянуло на дачу Нейгаузов, куда его и так постоянно звали послушать Шопена или Брамса.
Генрих Нейгауз обожал Бориса, заводил бесконечные разговоры о музыке, они проигрывали друг другу любимые фрагменты, подхватывали музыкальные и философские темы, — и все это время Пастернак кидал на Зинаиду Николаевну взоры столь красноречивые, что ей было неловко.
Пастернак и Зиночка много времени проводили вместе. Они смеялись, подшучивали друг над другом и окружающими. Им было настолько легко друг с другом, что все вокруг воспринимали их как закадычных друзей. Но романтическая линия между ними становилась все очевидней.
Жена Пастернака, Евгения Владимировна много работала, с утра уходила на этюды и ничего не замечала. Борис Леонидович привык, что Женя всюду разбрасывает тюбики с краской и холсты, а с борщами и кашами у нее полный швах. Другое дело — Зиночка, у которой даже «кастрюли дышат поэзией».
Ловкая, быстрая, проворная, для которой ничего не стоит собрать хворост, растопить печь, застелить свежим бельем постель, поставить самовар, приготовить обед из ничего… Борису Леонидовичу было почти сорок, он был известным поэтом, а жил при этом со своей супругой, для которой быт не существовал, очень неустроенно.
«Евгения Владимировна была мила и интеллигентна, но, но, но… она воображала себя великой художницей, и на этом основании варить суп для всей семьи должен был Борис», — писала Чуковская Л. К. в «Записках об Анне Ахматовой».
«Моя первая женитьба. Я вступил в нее не желая, уступив настойчивости брата девушки, с которой у нас было почти невинное знакомство, и ее родителей. Если бы они знали, как восставала против этого моя совесть, если бы они догадывались, как, давая свое согласие, я обдумывал уже, как нарушу свои обещания и обязательства, как обману их вскорости, они удержались бы от открытой настойчивости.
Это были совсем простые и наивные люди, в тысячу раз добрее и честнее меня, но более низкого и неизвестного мне до тех пор круга, с которым у меня не было ничего общего и который меня подавлял и удручал. Этот обман длился восемь лет.
От этих отношений, которые не были ни глубокой любовью, ни влекущей страстью, родился ребенок, мальчик», — говорил о своем браке с Евгенией Владимировной Пастернак.
Глубокая любовь случится у него к Зиночке. Такой красивой, такой испорченной с отрочества. После возвращения в Москву Пастернак придет к Нейгаузам и при муже признается Зинаиде Николаевне в любви.
«…десять раз на дню я поражаюсь тому, как хороша З.Н., как близка она мне работящим складом своего духа, работящего в музыке, в страсти, в гордости, в расходовании времени, в мытье полов…»
Зимой Борисом овладеет отчаяние. Он уйдет от Евгении Владимировны и поселится у брата. Будет возвращаться к жене и снова уходить. Все свои переживания он опишет в стихотворении «Никого не будет в доме…»
Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проёме
Незадёрнутых гардин.
Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк маховой.
Только крыши, снег и, кроме
Крыш и снега, — никого.
И опять зачертит иней,
И опять завертит мной
Прошлогоднее унынье
И дела зимы иной,
И опять кольнут доныне
Неотпущенной виной,
И окно по крестовине
Сдавит голод дровяной.
Но нежданно по портьере
Пробежит вторженья дрожь.
Тишину шагами меря,
Ты, как будущность, войдёшь.
Ты появишься из двери
В чём-то белом, без причуд,
В чём-то впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.
1931 год, Борис Пастернак
Эту зиму Пастернак назовет «страшной». Однажды проснувшись, он напишет прощальное письмо Зине. Потом изорвет в клочки. Поздно вечером Борис придет в Трубниковский переулок к Нейгаузам. Дверь откроет Генрих, спешащий на концерт. Пастернак пройдет в комнату, а Зинаида задержится в передней чтобы закрыть дверь за мужем.
Оставшись на минуту один, Борис вытащит из аптечки Нейгаузов флакон с йодом и залпом выпьет его. У него перехватит дыхание, внутренности обожжет огнем. Страшно испугавшись, он схватится за горло. Зина моментально все поймет. Расплакавшись, она начнет отпаивать его молоком, а после побежит за врачом.
Пришедший врач похвалит Зину за расторопность, введет больному камфору, отпоит большим количеством воды и вызовет рвоту. Спасенного и переодетого в чистое Пастернака Зина уложит в кровать, а сама, погладив его по голове, ляжет на полу рядом.
От этой мимолетной трогательной ласки Борис будет засыпать с ощущением счастья. Им обоим станет ясно, что все решено. А потом будет другая январская ночь 1931 года и они впервые будут принадлежать друг другу.
Зинаида Нейгауз: …он остался в ту ночь у меня. Когда наутро он ушел, я тут же села и написала письмо Генриху Густавовичу о том, что я ему изменила, что никогда не смогу продолжать нашу семейную жизнь и что я не знаю, как сложится дальше, но считаю нечестным и морально грязным принадлежать двоим, а мое чувство к Борису Леонидовичу пересиливает.
Письмо очень было жестокое и безжалостное. Я была уверена, что он всё это переживет, и написала прямо, считая это более порядочным. Он получил мое письмо в день концерта. Как рассказывал мне потом его импресарио, во время исполнения Нейгауз закрыл крышку рояля и заплакал при публике.
Концерт пришлось отменить. Этот импресарио потом говорил, что я не имела права так обращаться с большим музыкантом. Нейгауз отменил все последующие концерты этой гастроли и приехал в Москву. Увидев его лицо, я поняла, что поступила неправильно не только в том, что написала, но и в том, что сделала».
Когда расстроенный Нейгауз вернулся в Москву, состоялось его объяснение с женой. Зинаида Николаевна, чувствуя как рвется в клочья душа, пообещала, что останется с мужем. «Увидев его лицо, я поняла, что поступила неправильно не только в том, что написала, но и в том, что сделала».
Но и Пастернак отступать не собирался. «Он писал большие письма по пять-шесть страниц и все больше и больше покорял меня силой своей любви и глубиной интеллекта», — вспоминала Зинаида Николаевна.
Мучительный любовный треугольник, в котором очутились влюбленные, разрешился летом 1931 года, когда Пастернак повез Зинаиду Николаевну в Грузию, в Кобулети. В 1932 году Зинаида Нейгауз вскоре стала Зинаидой Пастернак.
Супруги поселились в квартире Пастернака на Волхонке. Зинаида Николаевна вспоминала, как в один из дней 1937 года к ним домой приехал человек для сбора писательских подписей под письмом с одобрением смертного приговора врагам народа Тухачевскому и Якиру. В это время Зинаида была беременна третьим ребенком.
«Первый раз я увидела Борю рассвирипевшим. Он чуть не с кулаками набросился на приехавшего, хотя тот ни в чем не был виноват, и кричал: «Чтобы подписать, надо этих людей знать, и знать, что они сделали. Мне же о них ничего не известно, я им жизни не давал и не имею права ее отнимать.
Жизнью людей должно распоряжаться государство, а не частные граждане. Товарищ, это не контрамарки в театр подписывать, я ни за что не подпишу!»
Я была в ужасе и умоляла его подписать ради нашего ребенка. На это он мне сказал: «Ребенок, который родится не от меня, а от человека с иными взглядами, мне не нужен, пусть гибнет».
В 1938 году Зинаида Николаевна родила третьего сына, названного в честь отца Пастернака Леней. По словам литературоведа Анны Сергеевой-Клятис, это было «последнее радостное событие в семье Пастернаков, вскоре вместе со всей страной погрузившейся в пучину войны с сопутствующими ей бедствиями».
Старший сын Зинаиды Николаевны, Адик, в возрасте девяти лет неудачно спрыгнул с крыши. Травма ноги была серьезной и мальчик долго и безуспешно лечился — присоединилось воспаление. Внезапно врачи озвучили страшный вердикт: костный туберкулез. С началом войны Зинаида вместе с младшими сыновьями Стасом и Леней была эвакуирована в Чистополь, а Адика пришлось отправить в клинику на Урале.
Вскоре Зинаиде пришлось принимать непростое решение. С ней связался лечащий врач Адриана и рассказал об истинной картине заболевания: необходима ампутация и это должно спасти жизнь молодого человека. Зинаида Николаевна, рыдая, дала согласие.
В 1943 году семья вернулась в Москву. Адриан был помещен в туберкулезный санаторий. Зинаида рвалась на части: через день ездила к больному сыну, заботилась о Стасе, поступившем в музыкальное училище, Борисе и Лене.
Совершенно измученная, Зинаида повторяла, что болезнь Адика — это расплата за ее уход от Нейгауза к Пастернаку. Несмотря на лечение, Адриан скончался весной 1945 года в возрасте двадцать лет. Это была самая большая в ее жизни потеря, по сравнению с которой все остальные — ерунда.
Горю Зинаиды не было предела. Она осунулась, похудела и словно моментально состарилась. Красота ее потускнела, а ведь ей было всего сорок восемь лет. Зинаида Николаевна замкнулась в своем отчаянии и считала «кощунственным» продолжать близкие отношения с мужем. Она по-прежнему держала в порядке дом, убирала и готовила, но жить супружеской жизнью отказывалась.
Однажды Зинаида обнаружила в вещах своего 56-летнего мужа, подготавливаемых для стирки, любовную записку от женщины. В 1946 году в окружении Пастернаков появилась секретарь из «Нового мира» 34-летняя Ольга Ивинская. Красивая, полноватая блондинка, весьма легкомысленная, но расчетливая и хваткая, ставшая возлюбленной Пастернака.
«Она сообщила, что вдова, ее муж повесился и у нее двое детей: старшей девочке 12 лет, а мальчику 5. Наружностью она мне понравилась, а манерой разговаривать — наоборот. Несмотря на кокетство, в ней было что-то истерическое. Она очень заигрывала с Борей», — вспоминала Зинаида Николаевна.
Об Ольге в мемуарах пишут нелицеприятно: «хвасталась, что имела триста одиннадцать любовников», если надо — изображала страдалицу, притворялась умирающей, знакомым говорила, что ее младший ребенок якобы от Пастернака и прочее.
Испытывая острое чувство вины, Борис поклялся жене прекратить отношения с Ольгой. Свидетельством искренности его намерений служит запись, сделанная в 1949 году: «Зине, моей единственной. Когда умру, не верь никому. Только ты была моей полной, до конца понятой, до конца доведенной жизнью».
Ивинская не желала с этим мириться. Она передала Борису через подругу, что тяжело больна и хочет с ним увидеться в «последний» раз. Бледная Ольга лежала в кровати. Для убедительности «умирающая» нарисовала себе на коже «трупные» пятна.
Смешно! Но с другой стороны, Пастернак не мог не откликнуться на безоглядность чувств со стороны молодой и настойчивой, а порою и навязчивой, Ивинской. Началась жизнь на две семьи.
Вскоре Пастернак дальнейшего существования без «Олюши» уже не представлял: «Она и есть Лара моего произведения… Она олицетворение жизнерадостности и самопожертвования. По ней незаметно, что она в жизни перенесла… Она посвящена в мою духовную жизнь и во все мои писательские дела… Это единственная душа, с кем я обсуждаю, что такое бремя века».
Борис Леонидович даже «сделал» Лару в своем романе блондинкой (как Ольга, хотя в ранних редакциях Лара — брюнетка), а жене сказал: «Ну если это тебе льстит, Зинуша, то — ради Бога: Лара — это ты»…
Раскованная Ольга Всеволодовна становится героиней поздних произведений писателя — это «Ты так же сбрасываешь платье, как роща сбрасывает листья, когда ты падаешь в объятья в халате с шелковою кистью», это жаркие поцелуи у трещащей печки, это все те великие любовные стихи, о которых Ахматова говорила: «Терпеть не могу. В шестьдесят лет не следует об этом писать».
В октябре 1949 года Ольгу арестовали. Кажется, причиной тому были какие-то денежные махинации в журнале «Огонек», хотя Пастернак был уверен, что это из-за него: «Ее посадили из-за меня, как самого близкого мне человека, чтобы на мучительных допросах под угрозами добиться от нее достаточных оснований для моего судебного преследования.
Ее геройству и выдержке я обязан своею жизнью и тому, что меня в те годы не трогали».
Борис Леонидович тут же взял опеку над матерью и детьми Ивинской.
Из тюрьмы Ольга Всеволодовна сообщала, что беременна, Борис был готов принять и этого ребенка, но у нее якобы случился выкидыш. Пастернак малодушно боялся, что тюрьма наложит неизгладимый отпечаток на внешность Ольги и собирался прекратить эти отношения, но в мае 1953 года Ивинская вышла по амнистии и тут же разыскала Бориса Леонидовича.
Вместе с дочерью она поселилась в крохотном домике недалеко от его дачи в Переделкино и полностью взяла на себя все хлопоты, связанные с новым романом. Писатель как раз его заканчивал.
«Верстка, правка, переписка и, наконец, вся эпопея с «Доктором Живаго» всем этим вершила я», — скажет Ольга. В 1955 году Пастернак наконец закончил работу над «Доктором Живаго».
Ни одно советское издательство не решилось на публикацию романа. Через два года роман был издан в Италии, а в 1958 году писателю присудили Нобелевскую премию. После этого началась настоящая травля Пастернака. От премии пришлось отказаться. Бориса Леонидовича обвиняли в предательстве и измене родине и называли «литературным Власовым».
Ольга Ивинская вспоминала: «Многие друзья тогда перестали бывать у нас. Создалось чувство, что мы в загоне». Преследование Пастернака привело к возникновению поговорки: «Не читал, но осуждаю!»
Ольга стала поддержкой Бориса в это непростое время, за что он ей был очень благодарен. Ивинская уже видела себя женой Пастернака, но он не собирался разводиться с Зинаидой.
Зина была настроена решительно: «Брошенной женой Пастернака я не буду. Я буду только его вдовой». Этот любовный треугольник просуществовал до смерти Бориса Леонидовича в мае 1960 года от рака легких. Умирал Пастернак на руках на руках Зинаиды Николаевны. Ивинскую попрощаться не пустили.
Противостояние двух женщин не завершилось даже со смертью Пастернака. В нем никто не выиграл, но и позиций своих не сдал. Ивинская получила часть авторских гонораров и обессмертила свое имя в мемуарах. В своей книге Ольга Всеволодовна напишет: «Я мечтала о признании и хотела, чтобы мне завидовали».
Летом 1960 года ее снова арестовали, осудив за контрабанду: она получала из-за границы гонорары за публикацию «Доктора Живаго». Ольгу приговорили к восьми годам лагерей. Она освободилась спустя четыре года, а реабилитирована была лишь в 1988.
Зинаида Николаевна осталась официальной вдовой Пастернака и пережила его на шесть лет, скончавшись от той же болезни, что и муж. Ее похоронили на кладбище в Переделкине рядом с Борисом Леонидовичем. Ольга Всеволодовна умерла в 1995 году.
