Генеральша Ламберт старалась никак не пересекаться с Александром Пушкиным. Графиня Ульяна Михайловна была женщиной взрослой, дородной, смелой, но своего соседа обходила стороной. «Критику наведёт», — жаловалась она подруге. В 1831 году за поэтом уже закрепилась слава человека, которому на язык лучше не попадаться.
Он создавал пленительные стихи, он восхищался чудным мгновением, он писал нежные послания в альбомах знатных девушек, но при этом каждый в Петербурге знал: Александр Пушкин умеет общаться и по-другому. И если он настроен иронично и зло, появиться может весьма занятная эпиграмма. Как, например, в 1819 году произошло с артисткой Колосовой:
Голос нежный, взор любови,
Набеленная рука,
Размалёванные брови
И огромная нога!
В то время в Петербурге были известны сразу две Колосовы: одна — Евгения, вторая — Александра. Мать и дочь, обе выступали на сцене. Евгения была известна как талантливая балерина, Александре прочили лавры драматической актрисы. Эпиграмма была написана после ее дебюта в постановке «Эсфирь». Одно дело, если бы поэт критично оценил ее игру. А тут – внешность! Дама была обижена не на шутку.
После такого события Пушкина в дом этой семьи больше не приглашали. Самое любопытное, что насмешка вышла случайно, без особой на то причины, и поэт сам же о ней пожалел. Он даже попытался примириться, но его и слушать не захотели. «Топор войны» зарыли только восемь лет спустя, при посредничестве общего друга.
Про полу-милорда в рамках школьной программы слышали все – граф Воронцов однажды попался на язык молодому Пушкину. Эпиграмма появилась в 1824-м, и ей предшествовали сразу несколько событий: во-первых, Воронцов был недоволен службой своего подчиненного. Пушкина считал человеком необязательным и ленивым, особенно после его знаменитого отчета про саранчу.
Надо было выяснить, что произошло на полях, и вывод поэта был краток: «Саранча летела-летела и все съела. Потом улетела». Разумеется, за такое отношение к работе граф похвалить Пушкина не мог.
Второй причиной для размолвки стала попытка Пушкина ухаживать за женой Воронцова. Про Елизавету Ксаверьевну потом слагали много небылиц, но историки, детально изучавшие эту часть биографии поэта, убеждены – графиню оговорили. Воронцова не отвечала Пушкину. Вот дважды раздосадованный поэт и выплеснул на бумагу свое негодование.
Доставалось даже императору Александру I!
Воспитанный под барабаном,
Наш царь лихим был капитаном:
Под Аустерлицем бежал,
В двенадцатом году дрожал.
Ох, несправедливо! В двенадцатом году дрожали все, что не помешало вытеснить французов с русской земли, прогнать их до самого Парижа и лишить Наполеона его трона.
Молодости свойственно преувеличивать свои возможности и заслуги. А еще – без особого уважения относиться к старшим. «Вот в наши времена молодежь уважала старость», — говорят, наверное, со времен Гомера. Но все равно приходит новое поколение и начинает самоутверждаться.
Так и молодой Пушкин смело заявлял, что пришла иная эра. И старые авторы, вроде Хвостова с его тяжелым архаичным стихом, должны уйти на покой:
Седой Свистов, ты царствовал со славой;
Пора, пора! Сложи с себя венец:
Питомец твой младой, цветущий, здравый,
Тебя сменит, великий наш певец!
И, хотя имени поэта напрямую не называлось, все знали, о ком идёт речь.
Поэтому нет ничего удивительного, что в 1831 году, обнаружив живущим по соседству Александра Пушкина, графиня Ульяна Михайловна Ламберт предпочитала круглосуточно держать шторы закрытыми. «Критику сотворит», — говорила она. И старалась не встречаться с поэтом даже случайно.
Но в их отношениях лед вскоре был растоплен. Пожилая дама, узнав о взятии Варшавы, была так воодушевлена, что буквально побежала рассказывать об этом всем знакомым. И ей навстречу попался… Александр Пушкин. Завязалась милая беседа, поэт был как никогда любезен, и с тех самых пор генеральша больше не задёргивала шторы днем. Она совершенно переменила своё мнение о Пушкине.
А ведь сама Ульяна Михайловна была женщиной далеко не робкого десятка! Наоборот, все знали и ценили её смелость и твёрдость в убеждениях.
В ноябре 1812 года ей супруг был ранен, графиня находилась рядом, и, когда гусары бросились врассыпную, она закричала своим густым громким голосом: «Дети, неужели вы бросите своего раненого генерала? Он же вам как отец!». И это подействовало! «Генеральша Ламберт — сама не хуже генерала», — говорили тогда.
А вот попасться на язык Пушкину она не решалась.
