Очень сложная тема, которая не о том, что вот, посмотрите, какие были родственники у великого композитора, а скорее о том, что ни одна, даже самая хорошая семья не защищена от трагедии.
А семья как раз была очень хорошей и показала себя в этой неприятной истории образцом дружбы, человечности и понимания. Но, увы, это не помогло.
Все 4 брата сделали хорошие карьеры и прожили достойные жизни. У старшей из 2х наличных сестер тоже в жизни все было хорошо, а вот у сестры Александры — не очень.
Тема эта неприятная, и отечественные биографы композитора или вообще ее не упоминают, или упоминают вскользь, в таких выражениях, что вроде бы и сообщили информацию, но максимально туманно. Но мы ознакомимся с теми данными, которые отражены в письмах самого композитора.
Александра (1841 — 1891 гг.), была любимой сестрой Петра Ильича. Она вышла замуж за Льва Давыдова, сына одного из декабристов, и родила 7 детей. 4х дочерей и 3х сыновей.
Отношения в их семье были прекрасные. Но был один момент. Александра болела. И врачи, как это тогда было принято, стали прописывать ей морфий. Морфий помогал, и вскоре женщина на него плотно подсела. Превратившись в самую настоящую наркоманку.
Самое страшное, что каким-то образом эта склонность передалась и некоторым ее детям.
Сыну, который в итоге покончил с собой в довольно молодом возрасте, и самой старшей из всех ее детей, дочере Татьяне (1861 — 1887 гг.)
История с Татьяной, на самом деле, довольно мутная.
По отрывкам в письмах композитора, у меня сложилось впечатление, что девушка родилась, скажем так, довольно порочной. Остальные-то дети были нормальные, все росли в одной обстановке…
Как именно она пошла по неправильной дорожке, как именно стала тем, чем стала — никто наблюдений не вел. Семья, понятное дело, такие вещи скрывала.
Но вот на выходе получилось то, что получилось.
Дева стала наркоманкой, алкоголичкой, да еще и гулящей.
Чайковский, Петр Ильич, считал, что это она, собственно довела мать до того, что женщина стала забываться в морфии, то есть влияние шло не от матери к дочери, а наоборот.
Вот, что он писал об этом своей покровительнице и другу Фон Мекк.
…Просто в отчаянье приходишь, когда о ней думаешь. Было время, когда семья эта была невозмутимо и безгранично счастлива. Но с тех пор как выросла Таня и начала прежде томиться о чем-то и о чем-то неопределенно тосковать, а потом отравлять себя этим проклятым ядом, отлетело от них счастье. И болезни сестры моей суть прямой результат тревог, причиняемых Таней…
Можно сделать вывод, что проблемы начались, когда девочка вступила в подростковый возраст. В то время она училась в Швейцарии и уже тогда показывала весьма сложный характер. Постепенно этот сложный характер приобрел такую окраску, что можно заподозрить у девы или сильные психологические проблемы (хотя, казалось бы — откуда), или проблемы вообще были с психикой.
У нее начались депрессии, а потом она стала постоянно болеть. То головные боли ее преследовали, то колики, то есть не могла, то с постели встать… И, якобы видя ее такое состояние, именно мать впервые дала ей морфин.
Так это, или не так, мы не знаем. Потому что девушку возили по врачам, а морфий тогда был обычным лекарством. Но они встретились, чтобы уже не расставаться. Естественно, это пристрастие и зависимость, которая у Татьяны развилась, только усугубили общую ситуацию ее проблем со здоровьем.
Петра Ильича, который любил сестру и ее детей, это очень тяготило. Однако, он не показывал своего состояния сестре, долго делал вид, что ничего не замечает и в упор не видит — просто, чтобы не подливать масла в огонь и не ставить Александру в неловкое положение.
Но в своих письмах близким друзьям он сообщает, что происходило в доме сестры, и как вела себя племянница.
Татьяна постоянно на всех срывалась. Постоянно устраивала скандалы. Одновременно она вызывающе себя вела с мужчинами. Ярко красилась, одевалась ярко и пестро, и выглядела весьма вульгарно.
Соответственно, своим поведением она привлекала не женихов, как можно было ожидать с ее происхождением, воспитанием, и необыкновенно красивой внешностью, а всяких проходимцев, которых она интересовала совершенно не с целью создания семьи.
Она рано расцвела, и уже с 14 лет мужчины стали обращать на нее внимание. Вы видите ее портрет в заглавии статьи — там действительно, было на что посмотреть. Татьяна была настоящей красавицей.
Ну и закономерно, закрутила девушку любовь.
Ухажеров было много.
Настоящий грузинский князь Алексей Церетели, который годился ей почти в отцы, некий орловский помещик, тоже намного старше, но сильно влюбленный (этот даже сделал предложение, но был отвергнут), какой-то гусар, тоже немедленно готовый жениться.
Официальным женихом, однако, числился молодой но бедный отпрыск княжеского рода Трубецких. Они даже были помолвлены, но брак затягивался, и в итоге пьяный жених приехал к Татьяне и помолвку разорвал.
Что там произошло, знали только они, но в это время Татьяна вела себя с мужчинами довольно свободно, несмотря на наличие жениха, и уже плотно сидела на морфии. Молодой князь и сам был не ангел, но жену хотел, видимо, иного покроя. В общем — свадьба не состоялась.
Трубецкой сбежал, а все последствия достались семье Татьяны, в том числе Петру Ильичу. Дева плюсом к наркотикам начала пить, и устраивать им пьяные истерики. Кричала, рыдала, билась в судорогах…
Потом нашла следующего мужчину своей жизни. Женатого железнодорожника Бернатовича. Она думала — он разведется, но он разводиться не собирался — пришлось искать дальше.
Дальше был некий богатый немец, который, якобы, тоже мечтал жениться, но не устроил как жених, ибо не был аристократом. Хотя, с таким приданым как у невесты, надо было бежать под венец хоть с крестьянином, чтобы как-то остановить этот шабаш.
Следующим был пианист Станислав Блуменфельд, которого Татьяна знала давно, ибо ее родители когда-то нанимали его обучать музыке своих детей, в том числе, и Татьяну.
Чайковский (Петр Ильич), как то был шокирован их откровенными заигрываниями прямо в его присутствии, о чем немедленно поделился в письмах.
Суть в том, что однажды они ехали все вместе с прогулки в легкой повозке, и Татьяна с кавалером сидели напротив композитора. Она положила себе и соседу на колени плед, и под этим пледом влюбленные начали возню.
Которую Петр Ильич прекрасно видел, и был в шоке. И от поведения племянницы, и от того, что она это делает прямо в его присутствии.
Он писал позже брату:
…Мне непонятна наглость, с которой они при мне это делали. Вероятно, она меня считает столь невинным, что и не боится. Два дня после этого, но особенно на другой день, когда по случаю дня рождения ее были гости, я беспрестанно приходил в такое огорчение, негодование и ужас, что чуть с ума не сходил.
Пасть до того, чтобы не смущаясь позволять себе вещи, которые только публичные женщины делают. С самого рождения я всегда жил исключительно среди женщин безупречно чистых, и оттого факт этот казался мне так чудовищен.
С тех пор с Блуменфельдом ни сказал ни слова до самого его отъезда. Он заметил и, видимо, понимал в чем дело….
Мои отношения к Тане совершенно портят мое пребывание здесь, и, конечно, при первой возможности я уеду. Нет середины: или я злюсь на нее и раздражаюсь, или болезненно сожалею и ее и родителей, но во всяком случае страдаю…
Все это сопровождалось постоянными болезнями Татьяны — опять то голова, то желудок, то истерики…
Надо сказать, и Петр Ильич, и его братья, не сидели сложа руки, глядя на все это безобразие. Они прилагали усилия, чтобы племянницу излечить. Но делали это, по собственному признанию, не ради нее, видимо она так всех уже достала, что ее было и не жалко, а ради ее родителей, ради своей сестры, в основном.
Поскольку она любила дочь, и очень страдала. А еще братья боялись, что если с Татьяной что-то случится, то сестра, ее мать, этого не переживет.
В частности, они организовали и профинансировали лечение Татьяны от наркотической зависимости во Франции. В клинике доктора Шарко, который тогда был очень знаменит.
Петр Ильич постоянно ее в этой клинике навещал, и был свидетелем совершенно диких сцен, которые там устраивала, лишенная морфина племянница.
Ей прописывали опиум, в качество успокительного (еще лучше — ох уж эта медицина), но дева кричала, билась в истериках, бредила, впадала в обморочное состояние…
В общем, зрелище было весьма удручающее и ужасное.
Но самая фишка ситуации была в том, что Татьяна в это время была еще и беременна. Будучи незамужней, что в те времена позорило не только ее, но и всю семью.
В итоге она родила сына, что удивительно, вполне здорового.
Ребенка крестили, и отдали на воспитание сперва во французскую семью, а потом его усыновил родной брат Петра Ильича, у которого была жена, но не было своих детей.
Петр Ильич был поражен, как легко отнеслась племянница к тому, что ее сына кому-то отдали, и совершенно не интересовалась его судьбой.
В общем, от наркомании ее не излечили, а рожденный ребенок стал проблемой не ее, а родственников.
Кто был отцом ребенка?
Считается, что пианист Блуменфельд. Хотя не факт.
Петр Ильич реально оценивал ситуацию, и считал, что племянница имеет такую натуру, что ее ничем не излечить. Если у нее отобрать морфин — она станет пить, если отобрать алкоголь — найдет еще что-то… Он писал, что ему жаль ее, но вот любить он ее не может.
Да и сложно такое существо любить… Это горе семьи в чистом виде.
При этом, что характерно, он ее не осуждал. Да и смысла в этом не было. Она явно была больна — а как можно осуждать больного, за его болезнь?
Татьяна меж тем, в очередной раз находилась в омуте любви. Жениха она нашла прямо в клинике Шарко — это был кто-то из сотрудников, который, естественно, был в нее влюблен и вот-вот собирался жениться…
Закончилась эта история так же, как и остальные. Татьяна ошиблась.
В общем, так бы вся эта свистопляска и продолжалась бы, если бы однажды на маскараде Татьяна внезапно не умерла.
Что это было, не вполне понятно. По официальной версии, у нее не выдержало сердце. По неофициальным версиям, это был или случайный передоз морфина, или самоубийство.
В общем, семья теоретически могла вздохнуть спокойно. Но это в теории.
А на практике там было еще 2 наркомана. Мать Татьяны и ее брат.
А потом думаем — отчего это Петр Ильич не тянулся к семейной жизни…
