Да он просто женился на всех, в кого влюблялся! И всё-таки пять официальных браков с последовавшими разводами тяжело сказались на актёре. После неудачной эмиграции навалились тяжкие болезни, и Михаил Козаков мечтал лишь о спокойствии. Но его-то и не было из-за имущественных споров.
Почему же Вы, Михал Михалыч, эмигрировали? — Потому что колбасы не купить!
Козакова уважали зрители не только как актёра, но и как такого же талантливого режиссёра! Любили за его яркие роли полковника в «Здравствуйте, я ваша тётя!», Педро Зуриты в «Человеке-амфибии», Джека Бердена в картине «Вся королевская рать», Грига в «Безымянной звезде» и за великолепные режиссёрские работы.
Из снятых им фильмов можно отметить ту же «Безымянную звезду» с Анастасией Вертинской, Игорем Костолевским и другими прекрасными актёрами, «Визит дамы» с блистательными Екатериной Васильевой и Валентином Гафтом и, наконец, всенародно любимые «Покровские ворота» с целой плеядой выдающихся артистов.
Фильм вышел на экраны в 1982 году, и талант режиссёра стал окончательно и безусловно неоспорим. Казалось бы, его ждёт впереди ещё больший успех! Никто не знал, что грядут большие испытания: перестройка, кризис кинематографа, по «Мосфильму» будут бегать бродячие собаки, а множество людей окажется без работы.
Наступил 1988 год, Михаилу исполнилось ни много ни мало — 54 года. Он был бодр и полон планов, женившись в четвёртый раз. Избранницей стала актриса Анна Ямпольская, которая была младше звёздного супруга на 26 лет.
До встречи с ней актёр тяжело переживал из-за того, что третья жена эмигрировала в Америку. Анна пробудила в нём интерес к жизни, поскольку эмоциональный и чувствительный Козаков впал в тяжёлую депрессию.
В том же году родился маленький Миша, а родители Ямпольской переехали в Москву. Всю эту большую семью надо было содержать и поддерживать морально кормильцу Козакову. С каждым днём делать это становилось всё труднее, тем более, что родственники пребывали в панике от изменившейся жизни.
Козаков рассказывал, что журналисты слишком уж серьёзно излагали, что в ответ на вопрос: «Почему же Вы, Михал Михалыч, эмигрировали?», он ответил: «Потому что колбасы не купить!» В другом варианте было: «Не смог детского питания взять ребёнку!»
Опустевшие прилавки тоже тяготили (ему приходилось иной раз торговать лицом, чтобы известному актёру внесли мяска с чёрного хода), но Козакова угнетало и то, что становилось непонятно, как теперь делать фильмы, как работать дальше, а, кроме того, старые друзья умирали или рушились связи.
Поэтому, Михаил съездил в Израиль и пообщался с Евгением Арье, создавшим в 1990 году русский театр «Гешер» в Тель-Авиве, и директором театра Славой Мальцевым. Они пригласили его на зарплату в 1000 долларов актёром с возможностью режиссуры.
— Несмотря на то, что я обнародовал мое решительное «да» в Израиле и даже позвонил домой в Москву жене и оглоушил ее — к вящей радости ее родителей — этим судьбоносным и хмельным решением, оставалось еще целых полгода московской жизни — окончания съемок, монтажа фильма «Тень»,
бесконечных разговоров, споров, сомнений, раздумий, страхов, взрывов истерик — до того июля 91-го, жаркого 26-го дня, когда я, хмельной и, безусловно, психически нездоровый, слезливый, злобный, бесконечно усталый и издёрганный, затерроризировавший жену,
её перепуганных и тоже вусмерть уставших родителей, с маленьким Мишкой под мышкой прибыл в Израиль, — писал Козаков в своих мемуарах.
Играть на чужом языке?! Пробы и мучения актёра
А дальше всё сложилось не так, как он надеялся. О режиссуре в театре речь уже не шла,
встретили его прохладно, актёр пребывал чуть ли не в отчаянии, и тут состоялась судьбоносная встреча — его позвали в тель-авивский Государственный Камерный театр, где условия показались ему сказочными: контракт на год с хорошей зарплатой, отчисления на пенсию и прочие приятные вещи.
Было лишь одно интересное условие — играть надо было на иврите, которого Козаков не знал! Ему предлагали начать с роли Тригорина в чеховской «Чайке», приводя в пример актрису Ирину Селезнёву, приехавшую с мужем-евреем Максимом Леонидовым (квартет «Секрет ») и через полгода освоившую язык почти в совершенстве.
— Мой отец, еврей по происхождению, родившийся на Полтавщине, не знал идиш. Так что же говорить обо мне? Понятие «еврейские корни» для меня, полуеврея, это скорее ощущение принадлежности к другим, почему-то не вполне своим в России, — объяснял Козаков.
— Даже пресловутый пятый пункт лично меня почти не волновал: в паспорте — по матери-дворянке — я русский, хотя предки ее были обрусевшие греки и сербы, однако ни греком, ни сербом я себя никогда не чувствовал. Евреем? Да нет, скорее подмоченным русским.
Да, он вызубрил свою роль, практически не понимая слова! Но Козаков испытывал дикую панику всё то время, пока зубрил и репетировал.
До премьеры было целых пять месяцев, но житьё в роскошном, как он говорил, пентхаусе рядом с театром и в двадцати минутах ходьбы до моря и изобилие продуктов в магазинах не сильно радовали. Впрочем, выучил ведь! И сыграл, и так и работал в «Гешере» до 1996 года, мучаясь и маясь.
— «И что, — думал я, — вот так бороться до конца жизни с ивритом?» Даже если я проживу в Израиле всю оставшуюся жизнь и каждый день буду учить иврит, все равно он не станет для меня родным, мыслить на нём я никогда не сумею.
Лишь язык матери способен создать чувственную связь между оттенком, теплотой слова, раскатом звуков, ритмом фразы и актёром, человеком, произносящим текст роли на сцене. Этого-то не произойдёт ни с кем из нас уже никогда!
«Как будто душу подгрызает мышь»
Но жизнь продолжалась, в 1995-м родилась дочка Зоя. А ещё актёр нашёл себе отдушину — писал мемуары, описывая своё прошлое и настоящее. Так на свет появилась автобиографичная «Актёрская книга», изданная в России в 1996 году. В ней он сообщил и шокировавший некоторых факт: с 1956 по 1988 год Козаков сотрудничал с КГБ.
— Израиль не назовёшь ни театральной Меккой, ни кинематографической державой, — вздыхал Козаков. — Балет, в нашем понимании, здесь не существует. Опера… В центре Тель-Авива недавно торжественно открылась оперная сцена в огромном роскошном модерновом здании-дворце.
Первым спектаклем стал «Борис Годунов». Тяжеловесный и неритмичный спектакль с диким количеством перестановок и антрактов тянулся и громыхал, как немазаная телега по каменной дороге в горах.
Артист страдал, пытаясь приспособиться к новым реалиям: как же «делать деньги», оставаясь в профессии и получая удовольствие?
— Эх, ведь было так когда-то, в благословенные 70-е! Полные залы, нарядная публика, успех, цветы и сумма прописью, — ностальгировал Козаков.
Козаков соглашался на хорошо оплачиваемые съёмки в рекламе, играл, выступал с концертами, организовал свою собственную «Русскую антрепризу» Михаила Козакова, в которой, конечно, играли на-русском.
Много денег это не приносило, ведь у театра не было спонсоров, да ещё и российские театры принялись ездить на гастроли. Их-то щедро спонсировали московские банки и «новые русские» богачи. А это неравноценная конкуренция, тем более, в небольшой стране!
— И снова, и снова: «За что?», «Кто виноват?», «Что делать?», «Как это могло случиться со мной?!» — как затёртая пластинка, как неутихающая боль в затылке, — писал Козаков в мемуарах.
— «Как будто душу подгрызает мышь», и ни водка «Абсолют» или поступающая регулярно в банк зарплата, ни чудное море и жизнь в пентхаузе, ни даже счастливый вид улыбающегося маленького Мишки — не могли меня отвлечь от жутких постоянных мыслей. Что я с собой наделал? Когда это все началось?
Когда я в 88-м году остался один и вновь женился и родился малыш? Когда испугался России? Когда молчал телефон? Когда?
Все, кто приезжали на гастроли в Израиль, могли рассчитывать на встречу с Михаилом. Он приглашал труппу к себе домой и, по воспоминаниям режиссёра Андрея Житинкина, во время застолья рассказывал, как у него всё замечательно складывается, только глаза оставались тоскливыми.
Ну а к концу встречи Козакова прорывало, и заканчивал он признанием: «никому я тут на хрен не нужен!»
Так затосковал, что спонтанно удрал в Москву!
В очередной приезд актёров Театра Сатиры в Израиле убили премьер-министра, и вылет в Москву откладывался. Михаил провожал друзей и застрял с ними в здании аэропорта, откуда никого не выпускали. За несколько часов люди съели и выпили запасы в кафе, и наливать горячительные напитки стали бесплатно.
— МихМих, как его называли друзья, прочёл нам всю свою концертную программу, от Пушкина до Бродского! — вспоминал Житинкин. — И улетел с нами практически в майке и трусах! Я утрирую, но на нём была лёгкая летняя одежда и парусиновые туфли.
В Москве глубокой осенью было очень холодно, Козаков просто взял такси и доехал до своей запечатанной квартиры на Ордынке, а оттуда позвонил жене Ане в Израиль. Сообщил, что решил вернуться на Родину! Аня была поражена.
Через месяц, поняв, что всё серьёзно, Анна прилетела в Москву. Она была администратором Козакова, занималась его собственным поэтическим театром, организовывала гастроли (в том числе и в Израиль). Почему же этот брак всё-таки распался через 15 лет после регистрации?
Михаил и Анна никого в это не посвящали. Можно предположить, что супруга устала быть поддержкой эмоционально сложному человеку… Как знать! Кстати, организацией его гастролей она продолжала заниматься до последнего, поддерживая с бывшим мужем постоянную связь.
Две жены и борьба за Козакова
Пару лет Михаил жил с молодой учительницей Викторией Колесниковой, не регистрируя брак, хотя она себя называла супругой Козакова. Но он влюбился в другую, встретив её на гастролях в Нижнем Новгороде! А вот на ней женился.
Пятой официальной женой артиста стала Надежда Седова. Разница в возрасте составляла 46 лет, Надя была студенткой, когда они познакомились, а потом начали жить вместе.
Работал Козаков и в России очень много. Накоплений особых не было, в Израиле деньги, возможно, на тот момент казавшиеся баснословными, уходили на довольно дорогую жизнь, теперь же он давал деньги на Мишу и Зою (старшие дети всё-таки уже были взрослыми людьми).
Молодая жена, окончив институт, не работала — артист предпочёл, чтобы она была домохозяйкой и его секретарём. Счастье Надежды омрачало лишь постоянное присутствие Ямпольской в их жизни.
— Бывшая жена Козакова жила практически в нашей постели! — сетовала Надежда. — Названивала, он летал к ней, но это ладно, ведь у них дети. Организовывала ему длительные туры гастролей, он неживой возвращался, ложился в клинику неврозов.
И она постоянно ему на меня наговаривала! Боялась, что этой несчастной московской квартиркой делиться придётся.
У Ямпольской была своя версия, мол, это Надежда доводила Михаила до нервных срывов, вот он и сбежал в конце концов в Израиль, к ней, Анне.
Михаил действительно трудился до изнеможения. Как-то на гастролях он сломал ключицу, так и играл, глотая горсти таблеток и делая уколы. Открылась язва, падал в обмороки на прогонах, а отменить спектакль не мог — денег не заработает!
Сделали операцию на глазах в России, в медицинском центре им. Гельмгольца, а у него в процессе на несколько минут остановилось сердце. Он снова на сцену… Наконец, у Козакова обнаружили неоперабельный рак лёгких на последней стадии.
Народный артист РСФСР полетел в Израиль лечиться. Оттуда Надежде позвонила Анна, сообщив, что Михаил Михайлович разводится и просит Седову освободить квартиру.
Надя сочла, что развод — это не желание Козакова, а происки Ямпольской, и ответила, что съезжать не собирается, хотя Анна утверждала, что Надежда получила крупные отступные.
Тяжело больной актёр был благодарен четвёртой супруге за то, что она протянула ему руку помощи и организовала лечение и быт в Израиле. Говорил в интервью, что развод с Анной был большой ошибкой, а про Надежду и вспоминать больше не хотел — все его мысли были о лечении.
Жёны обзывали друг друга аферистками и насмерть стояли за наследство актёра, а между тем, на фоне этой некрасивой возни ему становилось всё хуже. Из клиники Козаков переехал в частный хоспис, жить ему оставалось совсем немного. 22 апреля 2011 он умер на 77-м году жизни.
Согласно воле покойного его похоронили в Москве рядом с отцом.
— Я крестился сознательно. Хотел ли я стать верующим? Нет. Русским. Как моя няня Катя, как ее сестра Настя, как ее племянник Валька. Они-то и были моими крестными в той церквушке около Чёрной речки.
Я убедил креститься вместе со мною девочку из соседней школы, в которую тогда был влюблен, а впоследствии и женился на ней, она стала мамой моих старших детей.
После совершённого обряда мы вышли в церковный двор, серебрился ночной иней, шел сухой снег; и вся эта атмосфера крещенской ночи в Ленинграде, радость причастия и причастности к чему-то очень важному словно связывала нас с ней обрядом не крещения — венчания и законности нашей платонической любви.
Было ещё одно смутное чувство: теперь я не один в мире. Я не одинок. Кто-то большой, сильный, добрый взял меня слабого, трусливого, одинокого под свое крыло, под свою защиту.
