10 июля «главному беспризорнику СССР» Александру Кавалерову (1951-2014) могло бы исполниться 73 года.
Ах, как же Саша был хорош в роли непутевого одноглазого «шкидовца» Мамочки — Кости Федотова! А как он спел «жалистную песню» «У кошки четыре ноги» — до сих пор повторить никто не может.
Саша Кавалеров сыграл свою звездную роль в 15 лет. Но ранняя слава самого снимаемого «поющего подростка», голос как у Робертино Лоретти, невероятная любовь зрителей сыграли с ним злую шутку… Затем – безролье, алкоголь, метания из крайности в крайность. Сам признавался: «Запросто мог сгнить в тюрьме!»
В 1990-е – новый взлет. С гитарой наперевес он бороздил лучшие концертные площадки страны, пел для детей и уголовников, и страна его не забыла. Параллельно бурная личная жизнь — семь жен, шестеро детей.
В «нулевые» Александр мечтал открыть Фонд помощи беспризорным и безнадзорным детям России под названием «Республика ШКИД», планировал в 2016 году грандиозно отметить 50-летие фильма, писал сценарий…
Но вновь оказался на самом «дне»: лишился квартиры, бомжевал, скитался по вокзалам и подворотням, однажды от отчаянья чуть не свел счеты с жизнью. В результате здоровье не выдержало.
*
Предлагаю самые яркие фрагменты интервью Александра Кавалерова, которое мы записали в 2006 году.
«ИЗ ШКИДЦЕВ ПОЧТИ НИКОГО В ЖИВЫХ НЕ ОСТАЛОСЬ»
— Александр Александрович, «жалистная» песня «У кошки четыре ноги» и роль Кости-Мамочки мгновенно сделали вас знаменитым. Кстати, куда девался ваш звонкий голос?
— Нужно было в определенный момент возрастной помолчать. Но поскольку профессиональным певцом я быть не собирался, и с семи лет пел на каждом шагу, то естественно прошла мутация, и тот мой голос… умер.
Во всяком случае, в 1968-м, в «Мужском разговоре», где я пел песню «Нейлоновое сердце», уже такого голоса нет. Но напел песен я достаточно в кино и до сих пор стою на эстраде.
— «Республика ШКИД» — фильм, конечно, эпохальный. Неужели правда, что несколько сотен настоящих детдомовцев участвовали в съемках?
— Человек 300 из спецшкол (так называемой «спецухи») в массовых сценах снимались. А вот в главных «детских» ролях, в основном, студенты театральных вузов, а пара-тройка – уже профессиональные актеры. Такие как Толя Подшивалов, Цыгана который играл, царство ему небесное…
К сожалению, многие уже умерли – нас осталось всего шестеро. Несколько лет назад умер под Владимиром Купа Купыч Гениальный — Юрочка Рычков, актер и поэт. Лева Вайнштейн (Янкель) начал этот печальный список — он погиб в случайной перестрелке в Чикаго (на самом деле официальная причина смерти — инфаркт, — авт.).
Два года назад перенес инсульт и умер у меня на руках Сандро Товстоногов, сыгравший Князя. Совсем недавно умерла актриса Вера Титова – «повариха Марта»…
Жив мой лучший друг и сосед актер Витя Перевалов (Виктор Перевалов умер в 2010 году, — авт.). Он играл Гогу, которого все «на стрем» ставили. Жив Коля Годовиков (умер в 2017-ом, — авт.), сыгравший в «Республике ШКИД» более 40 эпизодов, но как-то остался незамеченным. Впоследствии он сыграл Петруху в «Белом солнце пустыни».
Остался «хлебный царь» Слаенов — Колесников Володя, режиссер. Недавно приезжал в Питер заслуженный артист России Слава Голубков (его не стало в 2023 году, — авт.), который играл Японца. Практически не осталось в живых никого из учителей. Мы не знаем судеб детей из специнтернатов, снимавшихся в массовках.
– Не так давно у картины был юбилей. Отмечали?
— А как же! И 35-ти, и 40-летие. Совместно с Клубом ветеранов уголовного розыска все организовали в Большом концертном зале «Октябрьский». Я Геннадия Ивановича Полоку пригласил.
Было очень смешно – мы, три шкидца, «Японец», «Слаенов» и я, — встретили нашего «крестного отца» на Московском вокзале, подогнали ему серебряный лимузин и привезли его аж в гостиницу «Октябрьская», которая… через дорогу.
В зале сидело три с половиной тысячи детей из питерских детских домов и приютов. Пригнали настоящий БТР, всех накормили, каждому вручили подарки. Дали та-а-кой шикарный концерт, и ни один артист не отказался от участия в этом концерте. Очень многие люди, в том числе из мэрии, откликнулись и помогли реально. Фантастика, а не люди!
И вообще хотелось бы, чтобы это не было одноразовой акцией. Я хочу сделать Фонд – он будет называться «Помощь беспризорным и безнадзорным детям России «Республика ШКИД».
*
АНТИПЕДАГОГИЧЕСКАЯ КАРТИНА
— Вас послушаешь, и не скажешь, что росли шпана шпаной…
— А кем я еще должен был расти? Я рос без отца, мать, ткачиха, работала в три смены, поэтому были и приводы в милицию, я состоял на учете в детской комнате, как трудный подросток. Время мы свое проводили в «черной» парадной, и в карты играли, и то-се, в общем… там было достаточно криминала.
Кто-то из ребят постарше верховодил, как сейчас помню, одного звали Толя Костенко по прозвищу Костыль, который был так здоров, что его не могли два милиционера скрутить, несмотря на его юный возраст…
Я и курил, и в пятом классе мы портвейна с Олегом Крашенинниковым выпили на стройке. Господи, чего только не было! И из пионеров меня исключали за то, что однокласснице прямо на уроке косу отрезал…
Правда, галстук с меня снять не смогли — так он был туго завязан. Хотели ножницами разрезать, но я не растерялся: «Кусок красного знамени резать нельзя!» И гордо ушел с пионерским галстуком домой.
Словом, если бы не кино, я бы мог запросто сидеть в тюрьме, как большинство моих дворовых друзей. Но кино как-то меня больше захватило и утащило к себе. И потом я постоянно был занят – то я учился на баяне, то на фортепьяне (смеется), даже в Вагановское училище поступал в 7 лет. Это был полный привет!
— Расскажите о своем кинодебюте.
— В 1958 году на «Ленфильме» я совершенно случайно попал на съемки фильма «Балтийское небо», где изображал худого ленинградского ребенка-блокадника. Но родился я как актер больше всего благодаря Г.И. Полоке, который утвердил меня на роль Мамочки.
И спустя столько лет меня вспоминают в основном в этой роли, хотя у меня есть масса ролей и больших, и более значимых.
— Как вы туда попали?
— У меня было очень-очень много работы еще до «Республики ШКИД». Маленькие эпизоды, озвучания, дубляжи. Полока обо мне понятия не имел, ассистенты отбирали по картотеке. Помню, на первой встрече он спросил меня: «У тебя есть мама?» Говорю: «Есть». «А папа?» «Нет». «А у твоего героя нет никого…» Правда, пробовался я не на Мамочку.
— А на кого?
— На Савушку — «раба» Слоенова, который все время просил хлеба. На пробах «Савушке» надо было спеть песню «Высоко над нивами птички поют». А я учился тогда в музыкальной школе, пел в хоре, голосил так, что дальше ехать некуда.
Между прочим, песни Робертино Лоретти я пел в его тональности – вот такой был голос. Видно это и решило. Когда мне дали Мамочку, я был в шоке от счастья.
— Режиссер и триста «полубандитов». Как же вы все общались?
— Нормально общались. Режиссер был настолько заводной, что это передать невозможно. Он не казался нам как бы старше никогда. Я помню случай: ночные съемки, все пацаны уже засыпали от усталости, а по сценарию они должны были дружно рассмеяться в кадре, что никак не получалось.
Полока вдруг попросил всех женщин выйти, крикнул «Мотор!», встал на стол, снял штаны и показал голую задницу. И все уржались до безумия.
Еще была хохма, когда шкидцы едят свою первую еду – щи — руками, выяснилось, что на студии сварили для съемок этой сцены перловый суп. А как его есть руками?
И мы с Геннадием Ивановичем пошли с ведром в угловую столовую, рядом с «Ленфильмом» и попросили сорок порций щей. На нас смотрели там как на ненормальных – там такая длиннющая лента чеков была… Геннадий Иванович вообще удивительный человек!
— А Сергей Юрский?
— Ну что Юрский?! С ним мы когда уже повзрослей стали, начали нормально общаться. А в кадре… ну разница в возрасте слишком огромная. Мы просто на него смотрели, как на человека, который уже известен.
— Во время съемок разрешалось импровизировать?
— Если это подходило, что угодно можешь вытворять. У нас всегда было весело, не считая того, что те дети со спецухи то вдруг кабель звукозаписи перережут, то аппарат с газированной водой разобрали и весь сироп выпили, один баллон кислородный оставили…
Помню, ночью на Мойке снимали сцену – когда у меня кислородную подушку беспризорники отобрали, один из «шайки», который в кадре мне предлагал выпить, вдруг вытащил большущий браунинг.
И мы пошли на углу в ночную булочную и там с этим пистолетом в рванье своем потребовали: «Дай булку!» На полном серьезе! И забрали хлеб.
— Значит, можно сказать, что участвовали в ограблении…
— Так оно и было. Еще помню, когда мы снимали в гавани – сцену на рынке, где меня мясники избивают и идут шкидцы после драки с пионерами. Так там работал КГБ – заборами отгородили все.
— Причем тут КГБ?
— Гавань, корабли с иностранцами подходили, и те с фотоаппаратами нас в рванье, в лаптях, чумазых фотографировали. А сами понимаете, 1966 год – ни сегодня-завтра коммунизм, и вдруг страна Советов так одета-обута. Обидно другое…
— ?!
— Картину-то сняли двухсерийную – на два часа сорок минут было смонтировано кино. Но педагогический и художественный советы зарубили его на корню.
Если «Интервенцию» Геннадию Ивановичу порезали на куски по два метра, и он полгода ее восстанавливал здесь на «Ленфильме» (я помню все его эти жуткие нервы), то в «Республике ШКИД» вырезали час с лишним и просто сожгли. Сказали, якобы это «антипедагогическая картина».
«ШУКШИН ВОДИЛ МЕНЯ ПО СВОИМ БАБАМ»
— Это правда, что после съемок картины «Мужской разговор» вы подружились с Василием Шукшиным?
— Да, я даже жил у Шукшина дома, называл его дядей Васей. И к нему туда приходили и Лева Кочерян, и Артур Макаров, и Володя Высоцкий. Они таскали меня с собой в Сандуны, мы песни орали.
— На ваших глазах он писал свои сценарии?
— Да ничего он не писал на «наших» глазах. Василий Макарович водил меня по своим бабам (он не был тогда еще женат), пел русские народные песни и все пили водку. Я, правда, пил тогда сухое… Селедку резали на каких-то его ненапечатанных рассказах, о которых я узнал только после его смерти, когда их в книге напечатали.
— И много было баб?
— А я что – помню что ли?! Не в бабах же дело, а в том, что я застал самое трудное его время. Почему он пил? Да потому что его никто не признавал! Ни тот же Герасимов Сергей Аполлинарьевич, он никому не нужен был.
Все же следили за ним, чтобы он не напился на съемках. А пил-то человек оттого, что он все делал от души, а это никому не нужно. Он ходил по Москве и по ВГИКу в кирзовых сапогах, а все возмущались: «Как это можно?!»
— Что за история, когда вы поехали к нему на родину в Сростки?
— История очень простая. Ни киностудия Горького, ни союз кинематографистов — никто ни разу не пригласил меня на его родину, чтобы я там мог спеть любимые песни Шукшина, рассказать о нем, да и вообще просто побывать.
А ведь все прекрасно знали о нашем общении, были в курсе, что фильм «Мужской разговор» — лауреат Венецианского международного фестиваля, удостоен Приза Серебряная Минерва.
И вот на каком-то фестивале в Ялте ко мне подошли два бандита и сказали: «Сань, мы хотим тебя пригласить в Барнаул». Они мне оплатили проезд, заказали люкс в гостинице. В Сростки мы приехали на трех или четырех суперджипах — целым кортежем.
И попели, и пообщались с земляками Василия Макаровича просто здорово. И все это благодаря моим друзьям-бандитам, которые любят «Республику ШКИД» и у которых я, по-моему, «в законе».
— Приходилось встречаться с уголовниками?
— Очень часто и… Нормальные они мужики! Кстати, никогда не отказывался от концертов по зонам. Прошлым летом я был в Йошкар-Оле, в Находке (на зоне строгого режима), во Владимирской тюрьме был несколько раз, потому что там Колька Годовиков сидел в свое время, под Новгородом, в Крестах…
Словом, если ставить флажки на карте Советского Союза, то мало места останется и зон, где я не пел. А-а, вспомнил – в Питере не пел!
— А репертуар какой?
— От «Сережки ольховой», которую я спел в фильме «И это все о нем» до любимой песни уголовников «Ты жива еще, моя старушка», от песен советских композиторов до романсов. Я пою хулиганские, матерные, веселые песни, с которыми я прошел все свои войны – дважды я был в Таджикистане, девять раз в Чечне, все зоны.
И что особенно было приятно – все залы битком. Сейчас же такого нет как раньше – построились и пошли на концерт. Сейчас афиша висит, хочешь — иди, хочешь — не иди. И спасибо им – значит, все-таки я что-то сделал в кино, раз они пришли и эти полтора-два часа, что я пою, слушают и не уходят.
«СТРАНА НОСИЛА МЕНЯ НА РУКАХ»
— Насколько я знаю, вы во ВГИК так и не поступили. Почему?
— Я послужил в армии – в стройбате, в ансамбле песни и пляски, а в 1976 году решил получить высшее киношное образование…
— Почему служили в стройбате?
— Куда ж меня с таким зрением еще возьмут?! Я же в армию пошел в 22 года, когда уже был популярнейшим артистом просто – известным на всю страну. И вообще-то не служил, а пел в этом ансамбле.
Причем уже приехал служить с готовой песней «За того парня», первым исполнителем которой я был. И командующий меня знал, и все меня знали. Ведь в 1972 году я снялся уже в «Горячем снеге», премьера как раз перед моим призывом прошла.
— Итак, ВГИК…
— Снимался я в какой-то картине и прямо в гриме, с гитарой на второй этаж на киностудию Горького поднялся ко Льву Кулиджанову, который набирал курс. И я ему честно сказал: «Лев Саныч, мне не нужно в принципе учиться. Но мне очень нужен диплом». На что он мне ответил тоже очень честно и откровенно: «А ты ко мне преподавать не хочешь пойти?»
Правильно – я пришел к нему в 25 лет. Ну, и естественно не был принят… Он говорит: «А чему тебя я буду учить?» У меня за плечами в 1976 году было четыре или пять (да больше!) главных ролей только, десятки эпизодов. Я уже у таких мэтров-режиссеров поснимался, с та-а-акими партнерами.
Сергей Филиппов, Евгений Лебедев, Татьяна Ивановна Пельтцер… А, кстати, когда я собирался поступать, это было очень смешно, Татьяна Ивановна мне сказала: «На фига тебе надо! Посмотри: я нигде не училась, и уже народная!» Бабулечка — чудочка!
— В 1960-70-е вы были самым популярным ребенком-актёром в советском кино, играя, в основном, озорных, неунывающих, но малосимпатичных подростков. Стали, как ныне говорят, «заложником своего амплуа»…
— Да хулиганов я сыграл много. Но мне все-таки повезло – в «Горячем снеге» была серьезнейшая работа, в «Минуте молчания» — несмотря на то, что мой герой десятиклассник, он тоже уже человек ответственный. Еще пара-тройка неожиданных ролей…
Но, по-моему, все они достаточно разные. Если проследить по картинам, например, Мамочка становится нормальным, в «Мужском разговоре» Пантюха — тоже, они все перерождались как бы за время, прожитое на экране.
И даже рожа становилась не такой бандитской. И в этом смысле их назвать отрицательными нельзя — они сломленные люди, и, слава Богу, рядом находились люди, которые им помогали выкарабкаться.
— Как проходили испытание славой? Поклонницы, друзья-товарищи, не дающие прохода… Это все было?
— И, слава Богу, до сих пор еще есть, правда, не в таком количестве. Я никогда ни от кого не прятался – с удовольствием купался в этой славе. Сейчас они все себя называют «звездами», а мы никакими «звездами» никогда не были.
Нас любила страна, и я счастлив был, что она меня носила на руках. И я с удовольствием это принимал, потому что… а на хрена тогда работать-то было? Что артисту надо? Чтобы ему сказали «спасибо» и поаплодировали.
*
*
*
— Кстати, прочитал в одном издании: «Александр Кавалеров долго изрядно злоупотреблял спиртным и ни кино, ни театром сейчас не востребован». Правда?
— Да, я пил пять с половиной лет, и что такого… Но как это сейчас я не востребован?! Конечно, такой потребности во мне, как было раньше, — нету. Все-таки возраст уже не тот. Но нет и такого, чтобы уж я совсем сидел дома и ничего не делал.
— Почему в новом российском кино вас не видно?
— Я не хочу играть в таких тяжелых картинах, как сериалы о ментах, хотя дважды я согласился сняться там небольших ролях. Еще была роль в «Агенте национальной безопасности». Не мое.
— Чем вы занимались эти пять с половиной лет?
— Что я делал? Во-первых, тогда – в начале 1980-х – у меня был возраст «критический», то есть детей я играть уже не мог, а «взрослым» еще не стал. Я ушел работать сторожем сутки через трое, сторожил ерунду всякую – около семинарии машины, бензин… Обменивал ночью бензин на портвейн, потому что денег за него я не брал, и спокойненько себе кирял.
— В кино вообще ничего не предлагали?
— Вообще-то предложения были. Но как только актер начинает запивать, слух об этом разносится мгновенно. А вот восстановить свое доброе имя – нужны для этого годы. Раньше было очень строго – ты пришел на студию поддатый, и тут же «с ним не связываться – он в запое» — информация разлеталась по всем студиям Союза.
Году только в 1987-ом я в Псков приехал на съемки какого-то фильма и решил не пить больше ни капли — хватит. Как раз Дашке, дочери, год исполнился. Я и подшился. Дважды я это делал, и последние девять лет я вообще не брал в рот ничего спиртного. Только после этого все как-то начало восстанавливаться, вернулось понятие, что «с ним можно иметь дело, он не подведет».
— Были случаи, когда сильно подводил?
— Были случаи, когда я на спектакли не прилетал, играя главные роли. Все было.
*
*
ВСТРЕЧАЛ ДОЧКУ ИЗ РОДДОМА НА ВЕРТОЛЕТЕ
— В 1989-ом я поступил в эстрадный театр «Бенефис» к Михаилу Сергеевичу Боярскому. Там было много артистов – Михаил Светин, Юра Гуркин, Игорь Скляр. Был шикарный оркестр «Диапазон». В Америку я съездил от этого театра в 1990-ом году – на Игры Доброй Воли.
А когда кино стало мало, артисты стали практически никому не нужны, я полностью переключился на эстрадный номер «Кавалеров с гитарой», потому что чуть-чуть владею инструментом (когда-то Ян Френкель на пару с Сережей Гурзо научили).
В общем, время было жутко тяжелое, конечно. Но благодаря гитаре я как-то выжил. Последние годы в основном я перешел на конферанс – веду всякие разные программы, организовываю мероприятия и с удовольствием это делаю.
Иногда приглашают свадьбы провести, юбилеи – я не отказываюсь. Актеров я знаю, знаю, кто сколько «стоит»… Да и последняя жена у меня окончила музыкальное училище по классу фортепиано, сейчас режиссер массовых праздников профессиональный, как-то нам вместе веселее.
— Последняя? А первая?
— Первый раз я женился в 18. Звали ее Вера.
— Не иначе как вы очень неравнодушны к противоположному полу?
— Всегда! И по сей день.
— Сумасшедшие любовные поступки совершали?
— Была одна любовь к женщине, которую я ждал… 11 лет. Когда мы с ней познакомились, она выступала с ансамблем «Балтийские чайки», была еще девушкой, и я не стал безобразничать – оставил ее в этом же виде.
Потом она выходила замуж периодически. Однажды наши гастроли разделяли несколько сотен (!) километров и я после концерта рванул-таки на такси в Симферополь, и через 11 лет она мне подарила ночь любви. Вот из-за этой ночи я ждал все эти годы. И не жалею, хотя она моей женой и не стала.
— Признайтесь: пользовались славой в корыстно-любовных целях?
— Естественно, отказа же не было вообще никакого. Кто тебе откажет, когда ты такой популярный?! Поэтому я и женился в первый раз, поскольку она мне сказала «нет». Сейчас у нас с ней уже внуки – у меня же двое внуков. Старшему сыну – за тридцать, а последней жене – еще нет тридцати.
— Сколько же их было всего?
— Пять жен, пятеро детей.
— ?!
— Я просто, может, не от мира сего. Во-первых, люблю праздники. А все же верят, что я женюсь в последний раз. Свадеб у меня было семь штук – я дважды женился на первой жене. Во-вторых, люблю, чтобы праздники не были похожи.
Если одна из первых свадеб была на старинных машинах «Ауди», то последняя была вообще на «Авроре» крейсере, на секундочку.
Когда семь лет назад дочка у меня родилась, я ее забирал из роддома под фейерверк и песни народного хора, расставленного прямо на ступеньках.
Если в тот раз ее встречал Вадим Базыкин на вертолете – мой большой друг и один из лучших летчиков страны прямо к больнице прилетел, то буквально позавчера мы все вместе слетали на Валаам. Позвонил, сели и полетели… Вот так и живу – весело и задорно.
— Старшие дети чем сейчас занимаются?
— Первая семья живет в Минске. Самый старший сын – Сан Саныч Кавалеров (как и я) после армии пошел работать в МГБ — КГБ белорусское. Наташка — в Киеве, не знаю, чем занимается. Стас в Москве – в компьютерном бизнесе.
Дашка учится на джазовом факультете в нашем университете культуры — она десять лет занималась оперным пением, но в итоге пошла в джаз. Мелкая Настя, ей семь исполняется – она лепит, рисует, поет… Ну а самый мелкому Кавалерову – недавно исполнилось два!
— Костя Мамочка стал героем-папочкой? Шесть детей – это же подвиг!
— Жалко за это медалей не дают. Почему-то матери-героини есть, а «отец-героин» – нет.
*
«Я МНОГОЕ ПОТЕРЯЛ ИЗ-ЗА ПЬЯНСТВА»
— У вас ведь еще в Питере недвижимость есть: кафе «Республика ШКИД — в гостях у Мамочки»…
— Это приятели организовали, а я это дело просто творчески возглавляю. Их на мысль навело то, что кафе находится на Кавалергардской улице. Созвучно с Кавалеровым. Такое открытие там устроили! Собрали ребят, которые в «Республике ШКИД» снимались.
Колька Годовиков взял трубу, кто-то — барабаны. Вышли такие… пионеры, а всем уже за 50. Там еда очень дешевая — это принципиально, «под название», под идею.
— Если бы хотели в своей жизни что-то изменить, то что?
— Ничего бы не стал менять абсолютно. Может быть, заставил бы себя тогда не кирять, а проучиться-таки у какого-нибудь мастера во ВГИКе. Я многое потерял из-за пьянства, конечно, многое. А остальное все оставил бы как есть, потому что другой жизни не может быть, потому что быть не может.
— Кого из коллег по съемочной площадке считаете своими учителями?
— Самый великий человек, с которым я общался почти тридцать лет – это был Георгий Францевич Милляр, наша всесоюзная Баба Яга. Он звал меня внуком, а я его – дедушкой. Вот это был величайший мастер.
Он не присядет никогда, он заранее приходил на грим, постоянно твердил текст, то вдруг подпрыгивал, какие-то ужимки сам себе придумывал, а чтобы этого никто не видел – все время уходил куда-нибудь, прятался. И постоянно до самой команды «Мотор!» он находился в этом состоянии. А потом уже вечером мог расслабиться совершенно спокойно.
Особенно, когда мы были в Польше, за границей, снимались в сказке «Пока бьют часы» — величайший был коллектив. И Махмуд Эсамбаев, и Людмила Хитяева, и Кононов Мишка, и Вицин – все такие великие ребята, такие удивительные актеры.
Вот у них у всех понемножку у каждого я и учился. Сейчас не знаю, у кого можно этому научиться – у нас осталось стариков, к сожалению, очень и очень мало.
— Милляру якобы принадлежит афоризм: «Актер – это кладбище несыгранных ролей»…
— На самом деле это звучало «…кладбище не игранных образов». У меня была огромная тетрадь со всеми его афоризмами, но ее украли, осталась лишь ее перепечатка. Там было 384 афоризма на все буквы от «А» до «Я». Дед подписал эту тетрадь тогда – «внуку Саше Кавалерову от деда Милляра».
— Можете процитировать самые яркие?
— Смотря из какой космической скорости… У деда были три космических скорости афоризмов – первая, нормальная, которые можно употреблять везде, вторая – те, которые можно говорить не везде, но можно. И третья – это веселая, матюжная. С матом, короче. Дед любил крепкое словцо всегда. Как он говорил (про ресторан «Останкино»):
«Нам пить осталось так не много,
Уж мы совсем теперь не те.
У ресторанного порога
На ненормальной высоте».
А вообще мне нравились достаточно серьезные афоризмы, например: «Интеллигенция – это среда, пополняющая кадры бюрократов и оппортунистов. Интеллигенция – это не класс, это страшнее, чем класс, ибо классы уничтожаются, интеллигенция остается».
«Панихида – это беседа в присутствии отсутствующих». «Пасхальная вежливость: «Благодарю, у меня есть свои». Много…
— Как он относился к своему пугающему имиджу?
— Отлично относился. Только мечта у него была совершенно другая – он всю жизнь мечтал сыграть… Суворова Александра Васильевича. Это была его огромнейшая мечта, которую он так и не осуществил.
— А у вас какая мечта?
— Моя тоже, к сожалению, уже никогда не осуществится. Я всегда хотел сыграть Хлестакова. Но я и от Суворова не отказался бы. Потому что Милляр незадолго до смерти говорил, имея меня в виду: «У меня есть замена. Я спокоен».
Еще бы я в чем поснимался с удовольствием, так это в сказках, потому что в них легко – ты понимаешь, кто на тебя будет смотреть. Но, к несчастью, у нас сегодня нет сказочников. Вот и все – больше «мечт» у меня пока нет.
— А коллекция есть?
— Вообще-то я специально ничего не собираю. Просто периодически появляются люди, которые что-нибудь дарят. Из подарков сложилась музыкальная коллекция: две итальянские домры, три домры у меня русских, три балалайки. И штук шестнадцать гитар – в основном те, на которых я играл в разных фильмах.
— Какой самый ценный экспонат?
— Самый-самый — балалайка из «Республики ШКИД», которую я тогда «за 40 мильенов» не продал.
*
*
