«У нас приличная семья, я не позволю дочери заниматься делом столь недостойным!»- негодовала матушка рыжеволосой красавицы. Что скажут соседи, если узнают, никто не женится на девице с репутацией, опороченной подобным занятием.
Госпожа Сиддал была настроена серьезно, она не позволит дочери стать натурщицей. У них приличный дом, приличная семья и приличный магазин шляпок. Никто не убедит ее дать свое разрешение…
Работа натурщицы считалась ничем не лучше, чем выйти на панель. Да что там, часто оба эти занятия совмещались, так что ни одна уважающая себя девушка и не подумала бы!
И все же кое-кто все же сумел уговорить родителей мисс Сиддал, мечтая перенести черты случайно встреченной на улицах Лондона красавицы на свой холст, молодой художник Уолтер Деверелл уговорил свою мать пойти к госпоже Сидалл и уговорить ту позволить Элизабет позировать.
Ничего неприличного, только исторические сюжеты, все очень благопристойно!
Высокая, стройная, с копной кудрявых огненнорыжих волос, Элизабет Сиддал обладала той необычной красотой, которой поклонялись прерафаэлиты. Они называли себя братством и мечтали прославиться, боролись с принятыми канонами академической живописи и искали новые идеалы.
Мисс Сиддал было восемнадцать лет и она помогала матери в шляпном магазине. Скромно одетая модистка в аккуратном передничке очень нервничала, когда первый раз вошла в мастерскую, но на удивление легко освоилась.
Она позировала Девереллу, а после Джону Эвверету Милле и другим членам Братства Прерафаэлитов.
*
*
Для картины «Офелия» Лиззи позировала в ванне наполненной водой. В одной рубашке натурщица опустилась на дно ванной, вокруг нее художник разложил цветы. Требовался максимальный реализм, а под ванной Милле разместил лампы, чтобы те не дали воде остыть.
Но все же Лиззи серьезно заболела. Художник оплатил лечение и визиты врачей, а те прописали пациентке лауданум, опиумную настойку, так часто применяемую в XIX веке как обезболивающее, успокоительное или снотворное, вызывающую зависимость.
В том же году, когда Милле закончил «Офелию», Элизабет Сиддал познакомилась с Данте Габриэлем Россетти.
Молодой художник и рыжеволосая красавица страстно полюбили друг друга и, презрев все условности, Лиззи поселилась в его квартирке. «Я так и знала, — рыдала мать Лиззи – нельзя было позволять моей девочке общаться с этими художниками! До чего же она опустилась!».
А у Лиззи был повод гордиться собой. Она стала и сама брать уроки рисования, и вскоре ее успехи были оценены, Джон Рескин назначил ей стипендию.
В 1857 году Элизабетт Сиддал стала единственной женщиной, чьи работы выставлялись наравне с другими художниками-прерафаэлитами. Последствия той давней болезни часто напоминали о себе, и в 1860 году Лиззи была почти что присмерти.
Тогда ее возлюбленный поклялся, что если она поправится, они обязательно поженятся. Венчание состоялось, правда невеста уже не питала иллюзий, она знала, что Россетти не верен ей, что у него есть постоянная возлюбленная и множество других.
Ревность доводила Лиззи до отчаяния. Надежда на счастье забрезжила, когда Лиззи узнала, что ждет ребенка. О, как она мечтала о нем, как надеялась, что они станут настоящей семьей. Но малыш родился мертвым.
А Лиззи опускалась в пучину депрессии, ее преследовали ночные кошмары. Крики и скандалы в их доме становились все громче, а лауданума требовалось все больше и больше.
*
Обнаружив жену мертвой на постели, Россетти был в отчаянии. Он рыдал и корил себя, и всю свою боль перенес на холст, написал «Beata Beatrix», последний портрет Элизабет Сиддал. На похоронах он положил в гроб той, что так любил, но не смог сделать счастливой, тетрадь со своими стихами.
Россетти поклялся, что больше не будет писать стихов, ведь из его жизни ушла настоящая любовь. Но несколько лет спустя эксцентричный художник ночью разрыл могилу жены, открыл гроб и достал тетрадь. Стихи были опубликованы, но вот история их возвращения поразила общество.
