— Двух дочек забрал! – Плакал старик. – Поселил у себя, никого к ним не подпускает! Пощади, княгиня-матушка!
Марья Алексеевна Хованская хорошо знала этого старика. Он был управляющим при её брате, покойном помещике Яковлеве. Служил честно, всегда был верен барину, и ни одной лишней копейки никогда не взял.
Глядя на слезы Григория Андрияновича, княгиня Хованская почувствовала, как у неё в душе вскипает буря. Она потребовала закладывать экипаж, чтобы наведаться в этот странный дом, о котором уже так много говорили в Москве…
Стайка испуганных девушек прильнула к окну. Вечером, совсем поздно, в Новоселье приехал родной брат их барина. Помещик Яковлев метался в бреду, и в сознание не приходил уже несколько дней. Той весной 1813 года стало понятно, что дни его сочтены.
— Всем обещал вольную. – Шептались сенные девушки. – Сыновей обещал признать, дочкам – дать наследство. А Лизке, которую от крепостной прижил, целый дом в Москве оставит!
В ту пору все только и говорили, что о наследстве умирающего хозяина. Прибывший обер-прокурор Александр Алексеевич, брат Яковлева, от этого хмурил брови. Он был недоволен. Он планировал вступить в права помещика, и ни с кем не делиться.
Незаконные племянники нисколько не интересовали его. А уж дворня и подавно. И что же теперь, каждому выделять по куску? Так ему самому ничего не достанется.
— Извольте, барин, — вкрадчиво говорил письмоводитель Яковлева, — все дарственные и вольные заперты в кабинете. А тот под ключом! Но со стороны сада, пожалуй, попасть можно!
Ночью, когда все уже спали, Александр Алексеевич решил действовать. Обошел дом, верно определил окно, а потом аккуратно вскрыл рамы. Письмоводитель оказывал содействие, за что и получил кошель с деньгами. Часом позже все грамоты, которые подготовил помещик, уже тлели в камине.
В огонь полетели дарственные, пламя пожирало вольные для крепостных, а купчая на дом для красавицы Лизы превратилась в пепел.
День смерти помещика Яковлева стал для его крепостных по-настоящему черным. Они-то ждали воли! Они-то рассчитывали на доброту хозяина! Но всем сурово объявили: грамот нет. Хоть обыщись. В законные права наследования вступили младшие братья, и они же поделили между собой прислугу.
Семья управляющего Соколова перешла к Александру Алексеевичу. И он распорядился так: поместьем, по-прежнему, будет управлять Григорий Андриянович, который знает это дело лучше всех. А вот его хорошенькие дочки поедут с барином в Москву.
Маша и Наташа охнуть не успели, как их нехитрый скарб погрузили в телегу. Плакали, обнимали старика-отца, но на них сердито прикрикнули: нечего! Раз велел хозяин, надо подчиняться.
В доме на Тверском бульваре им отвели комнату под самой крышей. Никто, кроме одной горничной и барина, не имел права туда входить. Запертые помещиком, Маша и Наташа не могли отлучаться даже в церковь.
В молодости Александр Алексеевич был красивым блондином – умным, не в меру честолюбивым и слишком пылким.
«Из Измайловского полка, — позже писала его внучатая племянница, — перешел в какое-то посольство. Оттуда, возвратясь, сделан был обер-прокурором Синода, и на этой службе открывал много злоупотреблений и постоянно ссорился с высшими духовными лицами.
За неприятность, вышедшую у него с кем-то на обеде у генерал-губернатора, оставлен был от службы с запрещением въезжать в Петербург».
Поначалу Яковлев жил в тамбовском имении, но вскорости ему пришлось оттуда буквально бежать – за постоянное преследование женщин местные крестьяне едва не подняли его на вилы. Дело в том, что в возрасте за пятьдесят Александр Алексеевич пыла своего не утратил. Никогда не был женат, но вокруг него всегда обретались молодые «полюбки».
Одна была печальной иностранкой, сманенной им из какого-то дома, где прежде работала гувернанткой. Другая – мещанская дочь – приглянулась ему прямо на московской улице. Звали ее Олимпиадой, и от барина она прижила сына Алёшеньку – смышленого симпатичного мальчика.
Отец был с ним холоден, как и со всеми своими внебрачными детьми (коих насчитывали уже с полдесятка), и при случае не уставал напомнить: в этом доме все подчиняются только ему!
Маша и Наташа были взяты им за красоту. Безмолвные, как тени, бесправные по своему крепостному рождению, они даже в нижние комнаты не спускались без повеления барина. Только по невнятным звукам сверху можно было определить, что там происходит. У хозяина – свои права!
Тщетно слал управляющий весточки своим дочкам. Маше и Наташе было велено не отвечать. Все послания летели в огонь. Не знал Григорий Андриянович, что уже стал дедушкой – разрешилась Наташа от бремени дочкой… Это чуть-чуть улучшило условия жизни несчастной крепостной. Теперь ей разрешали выходить в сад, чтобы ребенок дышал свежим воздухом.
Однажды управляющий Соколов набрался смелости и наведался к княгине Хованской. Та была родной сестрой его барина. Упав в ноги, Григорий Андриянович поведал о своей беде.
— Дочек забрал и запер. – Плакал старик. – Такое говорят о нем! Такое!
Поджав губы, Марья Алексеевна коротко кивнула. Она была наслышана о поведении брата. Александр Алексеевич уже навлек на себя высочайший гнев, и новые неприятности были ему не нужны. С этими-то аргументами она и пожаловала на Тверской бульвар.
— Помилуйте, дорогая сестра! – Притворно изумился Яковлев. – Две девушки, о которых идет речь – просто прислуга в моем доме. Одна нянчится с моими детьми, другая прячется. Вижу ее редко, но говорят, что ужасна, как смертный грех. Едва найду няньку для Олимпиадкиного сына, так сразу отпущу в деревню. На что мне такой ужас в доме? Из жалости взял.
— Тамбовские крестьяне жалобу на тебя написали. – Жестко произнесла княгиня Хованская. – Там столько всего перечислено, что тебе еще долго в Петербург не въехать.
Это стало решающим моментом. О своей службе Яковлев весьма горевал. Тщеславный человек, он мечтал вернуться к прежнему образу жизни!
… Машу отпустили пару недель спустя. Она вернулась к родителям и сразу сказала – жить как прежде, не сможет. Барин прошелся по ее душе грязными сапогами, и теперь ей один путь. В монастырь. Постриг она приняла той же осенью.
Наташа – хорошенькая белокурая молодая женщина – томилась взаперти до самой смерти барина, наступившей только в 1825 году. Со своей дочкой она приехала в родное Новоселье.
Незадолго до смерти помещик женился на мещанке Олимпиаде и признал их общего сына. Сделано было это не из любви к женщине или к мальчику, а только, чтобы насолить остальной родне – чтобы наследство им не досталось.
Вступивший в права хозяина, Алексей Яковлев, тот самый мальчик, всех женщин из дома на Тверском бульваре сразу отпустил на свободу. Детей взяла опекать сердобольная княгиня Хованская. Говорили, что барыня она строгая, но справедливая. По крайней мере, никого на чердаке не запирала.
