Ноябрь 1878 года выдался на редкость промозглым и неуютным в обычно солнечном Баден-Бадене. Летний сезон остался позади, и городок, само название которого звучало как символ беззаботной красивой жизни, погрузился в сонную тишину до следующей весны.
Опустели многолюдные улицы и парки, смолкла музыка в курзале, скучали по гостям многочисленные отели и рестораны.
Лишь в одной из самых фешенебельных гостиниц «Beausejour» по-прежнему кипела жизнь. Вот уже месяц ее огромные апартаменты на втором этаже занимал знатный престарелый русский князь со свитой. Сам он тяжело болел, и возле его кровати дежурили родные, близкие друзья, лучшие доктора.
Хозяин отеля лично справлялся о здоровье именитого постояльца, зная, что тот был вхож к императорскому двору. Но главного коммерсант не ведал: угасающий у него на глазах старик являлся выдающимся поэтом и острословом, кумиром аристократического Петербурга и Москвы.
86-летний Петр Андреевич Вяземский мало походил теперь на прежнего блистательного светского ловеласа. Куда делись лучезарная улыбка, ироничный прищур, безупречные манеры, роскошные обеды в подмосковном имении Остафьево?
Сейчас он напоминал тень самого себя: исхудавший, бледный, с потухшим взором и слабеющим голосом. Впалые губы едва шевелились, произнося бессвязные фразы. Но даже на смертном одре в князе проглядывал литератор. Он порывисто тянулся к записной книжке, силясь вывести карандашом строчку-другую корявым почерком.
Расшифровать написанное было под силу разве что жене, 88-летней княгине Вере Федоровне. Но и она, поднеся страницу к глазам, растерянно качала головой. Наконец, протянула блокнот давнему другу семьи, приехавшему из Дрездена.
— Вы помоложе меня, Фридрих, может, сумеете прочесть? Кажется, это записка по-французски…
Тот вгляделся в расползающиеся буквы и виновато развел руками:
— Не могу толком разобрать, Вера Федоровна. Только отдельные слова: «Chère… moi…» Дорогая… я…
— Он думает о вас, — Фридрих мягко коснулся руки старой княгини. — Петр Андреевич рядом, его сердце принадлежит вам…
Увы, собеседница слишком хорошо знала, КОМУ на самом деле адресованы эти обрывочные фразы. Не ей, верной спутнице долгой жизни. Подойдя к окну, Вера Федоровна безучастно смотрела на центральную Леопольд-платц, где под моросящим дождем по рельсам полз игрушечный вагончик конки. В уголках глаз предательски блестели слезы.
Воспоминания уносили Веру Федоровну в далекий 1811 год, в беззаботную юность. Ей было всего 20, когда она, дерзкая озорная княжна Гагарина, впервые встретилась на балу у матери с 19-летним князем Петром Вяземским.
Высокий статный брюнет, начинающий поэт, любимец дам, он сразу заворожил Веру искрометным юмором, твердым мужским подбородком и каким-то особенным, ироничным прищуром из-под очков.
В тот вечер между ними промелькнула искра, вспыхнуло притяжение. Напрасно другие московские красавицы с завистью поджимали губы — Верочка затмевала их непосредственностью, звонким смехом, готовностью к проказам. Ее карие глаза сверкали озорством, вскружив голову начинающему поэту.
— Игрок? — притворно хмурилась она, когда речь зашла об увлечении Вяземского картами. — По-моему, азарт вытеснит из вашей души все остальные чувства. Могу понять стариков, которым уже ничего не нужно. Но вы, такой молодой!
— Помилуйте, я младше вас всего на два года! — в шутку обиделся князь, поправляя золотую оправу пенсне. — А игра дарит мне незабываемые ощущения, хоть и влетает в копеечку. Но вы не правы насчет того, что карты вытеснят все прочее. Я всегда открыт для новых чувств и впечатлений… — многозначительно добавил он, глядя на хорошенькую княжну.
— Браво! — захлопала в ладоши Вера. — Итак, современный рыцарь — это веселье, карты и… стихи? Признайтесь, вы ведь печатаетесь в «Вестнике Европы»?
— Под псевдонимом К.П.В…ий, — подтвердил польщенный Вяземский. — Выходит, вы читали мои шедевры?
Они стояли на берегу пруда, кокетливо улыбаясь друг другу. Вера с придыханием произнесла:
— Собрание всех талантов… Богат, знатен, хорош собой, да еще и пишет стихи!
Не успел князь сострить в ответ, как она, внезапно охваченная лукавым порывом, сбросила с ножки башмачок и швырнула его в воду.
— Ну-ка, покажите класс, современный рыцарь!
Недолго думая, Вяземский рыбкой нырнул в холодный пруд. Его решительный поступок вызвал восторг собравшихся гостей и растроганную улыбку зачинщицы. Выйдя на берег с башмачком в руках, продрогший и счастливый князь удостоился чести танцевать в тот вечер все кадрили и экосезы с одной лишь прелестницей Верой.
Но дерзкая выходка обернулась неприятными последствиями. Спустя час Петр Андреевич почувствовал недомогание, горло саднило, бил озноб. Купание в ледяной воде не прошло даром: у юноши началась лихорадка.
По настоянию Гагариных, он остался в их особняке до выздоровления. Вызванные светила медицины всерьез опасались за жизнь больного. Верочка дни напролет проводила у его постели, меняя компрессы и утирая испарину со лба.
..Сейчас эта давняя картина невольно всплыла перед глазами Веры Федоровны, склонившейся над умирающим мужем. Он точно так же стонал и метался в жару, что-то бормотал по-французски. «Я здесь, с тобой», — прошептала княгиня, хотя знала — не ее он звал в беспамятстве.
Тогда, в далеком октябре 1811-го, Петр Андреевич чудом поправился и на радостях сделал предложение руки и сердца своей 20-летней спасительнице. «Вы — моя первая истинная любовь», — признался князь.
Зачарованная этими словами и обжигающим взглядом, Вера согласилась не раздумывая. Свадьбу сыграли 18 октября. Обессиленный болезнью жених венчался сидя в кресле.
Первые годы совместной жизни были настоящей сказкой. Их дом в Большом Кисловском переулке, потом на Старой Басманной и Чернышевом, слыл одним из самых хлебосольных и модных в Москве.
Здесь запросто бывали Карамзин, Жуковский, Пушкин, гремели балы и литературные вечера. А уж милое подмосковное имение Остафьево и вовсе притягивало толпы гостей.
Князь Петр Андреевич быстро снискал славу одного из самых остроумных поэтов эпохи. Его сатирические куплеты и дружеские послания передавались из рук в руки, печатались в лучших журналах. А «Тройка мчится, тройка скачет» сделалась поистине народной песней. Вера Федоровна млела, читая нежные строки, посвященные ей самой:
«Вольтера все бранят, что Бога он не знал,
Но осуждать его за это я не смею.
Пускай его бранят, а я о нем жалею:
Он Веры не видал».
Супруги были неразлучны — днем гуляли под ручку по парку, вечерами блистали на великосветских раутах. Оба принадлежали к древним аристократическим фамилиям, оба тонко чувствовали юмор и любили шумные компании.
Зло острить про Вяземских в обществе считалось дурным тоном — Петр Андреевич в два счета «припечатывал» обидчика хлесткой эпиграммой, а меткие характеристики Веры подчас делали человека изгоем в свете. Но и супругам лучше было не попадаться на язычок!
Вера Федоровна думала, такая идиллия, такое абсолютное взаимопонимание будут длиться вечно. Но за все в жизни приходится платить. И Вяземским пришлось расплачиваться сполна за поэтическую славу Петра Андреевича и собственные блестящие позиции в обществе. Его карьера складывалась непросто.
За неугодные правительству письма князя с позором выслали из Варшавы, а затем почти насильно «сослали» в унылое министерство финансов. К тому же один за другим стали уходить преданные друзья.
Но самым страшным ударом была смерть детей. Нежно любимые сыновья Андрей, Дмитрий, Петр и Николай не дожили до отрочества, безвременно унесенные болезнями.
18-летняя Прасковья угасла от чахотки в Риме, в том же юном возрасте скончалась от туберкулеза Надежда в Баден-Бадене. А в 1849-м не стало и 36-летней Марии, скоропостижно умершей от холеры…
Убитые горем родители в отчаянной попытке вымолить здоровье последнему сыну, Павлу, отправились в паломничество ко Гробу Господню.
В Константинополе они впервые встретились со своей невесткой Марией Аркадьевной и ее дочерьми от первого брака, удочеренными Павлом. Особенно приглянулась старикам 10-летняя Мэри, болезненно-хрупкая брюнетка с пронзительными синими глазами и по-детски вздернутым носиком.
Растроганный вниманием знаменитого деда, она писала Петру Андреевичу трогательные письма: «Благодарю вас, милый Дедушка, за ваше послание, которое мне сделало большое удовольствие, тем более что я никогда не осмеливалась думать, чтобы такой великий человек, как вы, удостоили бы меня письмом».
Так завязалась удивительная переписка поэта и его маленькой внучки. Никто тогда не мог предположить, во что выльются их отношения через много лет…
В 1857 году повзрослевшая Мэри Бек вышла замуж за 22-летнего графа Александра Ламсдорфа, блестящего кавалергарда, а ныне дипломата, служившего в Вюртемберге. Ослепительный красавец, он, как вскоре выяснилось, был помешан на строжайшем соблюдении светского этикета.
Мэри, непосредственная и живая, быстро начала задыхаться в удушливой атмосфере чопорности и запретов. Со слезами на глазах молодая графиня жаловалась своей обожаемой бабушке:
— Вообразите, grand-maman, он заставляет меня репетировать выходы к парадному ужину! А я так ненавижу эти бесконечные церемонии! Ах, если бы нашелся человек, который понимал бы мою мятущуюся душу, мою жажду свободы…
Вера Федоровна сочувствовала внучке всем сердцем. Ведь сама была в молодости такой же резвой, смелой и порывистой натурой.
Зиму 1864-го Вяземские и Ламсдорфы проводили вместе в Ницце. Казалось бы, чего еще желать — балы, театры, прогулки по набережной, катания на яхтах…
Но именно тогда, во время новогоднего приема на борту русского фрегата «Александр Невский», Вера Федоровна вдруг перехватила странный, обжигающий взгляд, которым 72-летний Петр Андреевич смотрел на хохочущую 25-летнюю Мэри.
В одно мгновение княгиня поняла: так глядят только влюбленные мужчины. Ошеломленная своим открытием, она почувствовала, как к горлу подступил комок. Неужели?..
Конечно, Петра Андреевича и Марию не связывали узы кровного родства. Но что сказал бы свет, если бы правда выплыла наружу? Немыслимо, чудовищно! Вера Федоровна гнала от себя страшные мысли, убеждая себя, что у мужа просто помутился рассудок на старости лет. В конце концов, Мэри — почти ребенок, годящийся ему во внучки!
Вот только стихов, обращенных к юной графине Ламсдорф, становилось все больше в записных книжках Петра Андреевича.
Целых семнадцать посвящений, невиданное количество! Вере Федоровне и самой никогда не доставалось столько лирических излияний от супруга. Но княгиня стоически держала лицо, не допуская и намека на скандал. Истинная светская дама, она предпочла тактично закрыть глаза на очевидное. Лишь в душе разрасталась горькая обида…
В апреле 1865-го Вяземские вернулись в Россию, Мэри осталась за границей. Петр Андреевич места себе не находил, бесконечно писал внучке письма и ждал ответа, как манны небесной.
Но вести от нее приходили все реже. А потом, 9 мая 1866 года, разразилось несчастье. Из Женевы пришла страшная телеграмма — Мария Ламсдорф скоропостижно скончалась в возрасте 27 лет.
Подробности ее ухода до сих пор оставались покрыты мраком. По слухам, граф Александр знал, что жена при смерти, но даже не приехал проститься. Ни одного врача не было возле ее постели в последние часы. Петр Андреевич, совершенно раздавленный известием, рыдал как безумный:
— Она ведь была абсолютно здорова! Господи, за что? Почему?!
Тщетно Вера Федоровна пыталась его утешить. Да и самой трудно было смириться с потерей цветущей, полной жизни Мэри. Какая ужасная, загадочная смерть! Поползли кривотолки и сплетни. Но истину теперь знал только Бог.
Петр Андреевич пережил любимую внучку на 12 лет. До последнего вздоха он хранил ей верность, выплескивая тоску в стихотворных строках. Незадолго до собственной кончины Вяземский признался духовнику в своих запретных чувствах, моля об отпущении грехов. Но причаститься перед смертью отказался наотрез.
— Нет, я ухожу не как все! — прохрипел он, когда Вера Федоровна, стоя на коленях возле постели, умоляла его исповедаться.
Лицо князя исказила язвительная гримаса, и он процедил сквозь зубы:
— Да будет тебе известно, женщина: я умираю с именем другой на устах!
*
Эта жестокая откровенность окончательно сразила бедную княгиню. Разрыдавшись, она склонила голову на грудь умирающему. Тот неожиданно погладил ее по волосам ослабевшей рукой — почти как раньше, в годы их неземного счастья.
— Прости, Вера. Видно, и любовь бывает разная. Не та, что длится всю жизнь, а та, что уносит в могилу…
10 ноября 1878 года в 11 утра князь Петр Андреевич Вяземский испустил последний вздох. Промучившись всю ночь сильнейшими болями, он ушел в мир иной с загадочной полуулыбкой на иссохших губах.
Верная подруга и соратница безутешно рыдала над его остывающим телом. Спустя столько лет она осталась одна. Никому теперь не нужная, всеми покинутая.
«Как знать, может, они уже встретились на небесах, — думала старая княгиня, покачиваясь над гробом в полутемной комнате отеля «Beausejour». — Где-то там, в вечности, куда закрыт путь мне, земной жене и матери его детей. Ведь души поэтов неподвластны законам бренного мира…»
И вдруг ей почудилось, что сквозь пелену слез улыбается лукавая синеглазая девчонка с вздернутым носиком и копной черных кудрей. Внучка Мэри — единственная, сумевшая покорить сердце гениального Петра Вяземского.
