— Согласна, — покорно опустила русую голову Аннушка.
Жених — теперь уже муж — смотрел на нее с тревогой. Свежа еще была в памяти вчерашняя размолвка.
«Да точно ли? — все еще не веря, спрашивал он. — Понимаешь, на что идешь? Своей волей в крепостные! Суров наш батюшка-граф: не угодишь — сошлет на скотный двор, а то и выпороть прикажет. Как я буду жить, если с тобой что случится? Как, Аня?».
Городской голова Степан Иванович Митрополов увидел тощую девчонку с расцарапанными босыми ногами, да так и ахнул. Протянул ей кусок калача и, утирая слезы, смотрел, как малышка вцепилась в него перемазанными ручонками, жадно заталкивая в рот.
— Ох ты ж, горе-горькое, — возмущался Митрополов. — Что ж это на белом свете деется? При живом отце заморили девчонку!
Добр был прилукский городской голова, чувствителен. И мимо чужой беды не проходил, не мог. Оттого взял маленькую Анечку на руки, не пожалев мундира, и направился к дому местного иконописца Ивана Катина. Но пристыдить его не получилось.
Лихо оттеснив плечом молчаливого мужа, встала в дверях его молодая жена, деловито уперев руки в бока:
— На что она мне нужна?! Лишний рот! Свои скоро пойдут!
Так и вышло, что жалостливый Степан Иванович забрал детей — маленькую Анечку и ее брата Николая — под свою опеку.
— Сиротинушки, — вздыхал он иной раз, поглаживая кудрявую головку Ани своей большой ладонью, — мать померла, мачеха — за порог выставила. Ничего, я о вас, Бог даст, позабочусь.
И действительно, Митрополов свое слово сдержал. Наняв учителей, он дал Ане и Николаше хорошее, по меркам времени, образование. А затем, на собственные средства отправил их в столицу — в Петербург. Давно заметил Степан Иванович, что Николаю передался дар отца — талант к рисованию, и оттого решил, что ежели его развить, то Катин всегда на кусок хлеба заработает.
Оплатив обучение Николаши в Академии художеств, Митрополов не забыл и об Аннушке, поручив ей присматривать за братом, да жениха себе приискать хорошего. О приданом он, как придет пора, позаботится.
В 1799 году Николай начал курс, прилежно осваивая художественное мастерство. Несмотря на то, что опекуном его был человек непростой, с теми, кто побогаче, он сойтись не сумел: памятовал о своем крестьянском происхождении. Оттого же и в бурных студенческих развлечениях не участвовал, тратя полученные от Митрополова средства с изрядным благоразумием.
Подружился Николай Иванович лишь с Василием Тропининым, крепостным графа Моркова, который был определен вольнослушателем в Академию художеств. И однажды привел его домой, познакомив с любимой сестрой.
К добродушному Васе Аннушка быстро прикипела душой, взяв его под свое крылышко. Огорчалась неудачам, радовалась достижениям. А когда в 1804 году на академической выставке работу Тропинина похвалила сама матушка-императрица, так и вовсе едва не расплакалась от счастья:
— Большое будущее ждет Вас, — ласково улыбалась сияющему Васеньке.
Однако и месяца не прошло, как расстроенный Василий Андреевич постучал к Катиным: прослышав о его успехах, граф, отличавшийся деспотическим характером, истребовал крепостного к себе.
В имении Моркова в Кукавке Тропинину пришлось исполнять сразу несколько обязанностей: живописца, запечатлевшего образы барина и его домашних, иконописца, работавшего над украшением местной церкви, порой — слуги, подававшего салфетку за обедом, а, когда граф гневался — даже пастуха.
Однако кроткий Василий Андреевич не роптал, хотя теплившаяся в его сердце надежда таяла день ото дня. Он мечтал посвататься к Аннушке…но что он мог ей дать? У крепостного человека — одна неволя. Захочет барин — всего лишит, даже жизнь и ту отберет. Не такой судьбы он хотел для своей Ани.
Но в 1806 году Анюта все решила сама: когда Николай окончил курс, она попросила брата отвезти ее в Кукавку, где жил Василий Андреевич.
Часами длились разговоры: Тропинин мечтал видеть Аннушку своей женой, но опасался, что не в силах обеспечить ей хорошую жизнь. Не раз уже ходил он на поклон к графу, но вновь и вновь тот отговаривался, не желая давать ему вольную.
— Подождем еще, Аня, — убеждал Василий Андреевич любимую. — Ведь если обвенчаемся, утратишь ты свою свободу, станешь крепостной.
Однако тихая Анна качала головой:
— Пусть так, зато вместе будем.
Наконец, Тропинин отступил: что же, может Аннушка и права? Хотя бы и так, но — вместе.
В кукавской церкви они, с позволения графа, обвенчались. А вскоре уже ждали пополнение — на свет появился единственный и безмерно обожаемый сын Арсений.
Суровый граф расставаться с талантливым крепостным не спешил, используя его умения себе на благо. После Отечественной войны Морков перебрался в Москву, где отстроил большой дом, выделив в нем место и для художественной мастерской. Всякий, кто желал заполучить свой портрет, должен был ездить к графу на поклон.
— Что же это такое? — возмущались в просвещенных кругах. — Гениальный человек влачит жалкое существование под пятой у деспота!
Тропинина пытались выкупить и даже — выиграть в карты, но усилия были тщетны: Морков держал крепостного при себе.
Лишь в мае 1823 года, когда Василию Андреевичу было 47 лет, он получил долгожданную вольную. Но только — лишь он один. Любимая жена Аннушка и сын остались крепостными.
Лишь через пять мучительных лет Василий Андреевич сумел выхлопотать для своей семьи свободу. И он, и Анна были уже немолоды. Работа давалась Тропинину с трудом, и с годами популярность художника постепенно начала угасать. В моду вошли яркие парадные портреты, и тропининская нежность красок уже не имела былой славы.
Однако куда сильнее, чем утрата известности, ранила Василия Андреевича душевная боль. В 1855 году его Аннушки не стало. Так и не смирившись с потерей, через два года ушел и сам Тропинин, оставив о себе лишь добрую память и завораживающие своей трогательной прелестью полотна.
