Француженка Олимпия Пелисье была продана собственной матерью в 15 лет — молодому аристократу, который поселил её в квартире. Она родилась в 1799 году в Париже в бедной семье, поэтому мать посчитала такую участь для дочери самой благоприятной.
Когда аристократа вывела из строя венерическая болезнь, он «перепродал» девушку богатому американцу, обеспечившему ей щедрую ренту. Спустя годы, когда тот разорился, Олимпия великодушно назначила ему маленькое содержание — примерно четверть того, что он сам ей когда-то давал. Так начался её путь: от дамы полусвета до жены великого маэстро.
Череда романов
Когда 30-летний Оноре де Бальзак вошёл в салон Олимпии Пелисье, обитый китайским шёлком, в этих роскошных интерьерах бывали представители высшей аристократии и знаменитости вроде Россини. Гости собирались на жёлтых бархатных креслах, чтобы пригубить бокал вина перед тем, как отправиться на бал или званый ужин.
Бальзак был невысоким и коренастым. У него была большая голова, приплюснутый нос, беззубый рот, редкие и сальные волосы. Но в его карих глазах горел огонь, делавший его по-своему обаятельным. Он влюбился в эту чудесно красивую женщину с первого взгляда.
Вероятно, его пленили и роскошь, окружавшая её, и состояние, которое эта дама полусвета сумела накопить. Но Олимпия осталась равнодушной к его ухаживаниям. Выросшая в бедности, она начала свой путь среди девушек, прогуливавшихся под аркадами Пале-Рояля, и знала цену ошибкам. А Оноре был ещё не признанным, хоть и амбициозным романистом.
После навязчивого ухаживания, несмотря на то, что в тот момент она была фавориткой его друга, писателя Эжена Сю, Бальзак однажды, во время приёма, пробрался за занавески в её спальне. Когда спустя несколько часов Олимпия начала раздеваться перед сном, Оноре вышел из укрытия — и добился своего.
Она спокойно отдалась писателю, но вовсе не собиралась за него замуж, хотя Оноре хотел верить в обратное. Одна из его возлюбленных даже жаловалась в письмах, будто Пелисье преследовала Бальзака, надеясь затащить его к алтарю.
На деле же у Олимпии были другие планы. И Оноре, всю оставшуюся жизнь, хранил в себе каплю обиды, говоря: «в ней была душа кошки». Много лет спустя он назовёт её в письме к графине Ганской «злой дамой полусвета».
Богатый, окружённый женщинами, Эжен Сю играл роль циничного повесы: «Я предпочитаю женщин, но уважаю лошадей». Он был высоким красавцем с густыми чёрными волосами, голубыми глазами и белоснежной улыбкой, которая с лихвой компенсировала заурядный нос.
Никто никогда не видел его в костюме, не сшитом английским портным из британской ткани. Во время письма он менял пару белых перчаток на каждую главу своих сентиментальных романов. В его доме каждая деталь имела значение и свою историю.
Но истинным символом удовольствия и роскоши была она — эта умная, расчётливая, остроумная и блистательная брюнетка. Говорили, что немало влиятельных мужчин вымостили золотом её будуар.
Эжен Сю она уступила только в 1831 году. Её влекли не столько чувства, сколько его слава и блестящее окружение. Впрочем, она была далеко не одинока в своей популярности. Светские хроники с трудом выбирали, о каком из её поклонников писать.
Чтобы полюбоваться контрастом между белизной кожи и чёрными глазами Олимпии, аристократы, журналисты и писатели приезжали к ней в замок, который она снимала летом в Виль-д’Авре. Её салон был нейтральной территорией, где в мире общались интеллектуалы, художники и политики самых разных взглядов. Эжен Сю стал в этом круге постоянной звездой.
Кокетливая, сухая, умная и честолюбивая, Олимпия никогда не забывала обид. В том же году она позировала для картины «Юдифь и Олоферн» кисти Ораса Верне. На холсте она предстала высокой и прекрасной брюнеткой. Но изгиб её губ выдавал высокомерную жёсткость.
Связь с Верне была столь бурной, что однажды она закидала его тяжёлыми вышитыми подушками прямо из окна. В другой раз, обезумев от ревности, явилась к нему с ножом.
Одних богатых покровителей Олимпии было недостаточно. Она основала нечто вроде кредитного агентства — по сути, близкое к ростовщичеству. Она знала: в Париже, где роскошь не терпит ожидания, умение быстро раздобыть крупную сумму — ключ к власти.
Спустя несколько лет она жила на проценты от своих вложений, разъезжая между парижским особняком и замком в Виль-д’Авре. В добродетель она не играла. Наоборот, изменяла Эжен Сю, с которым ссорилась, разбивая фарфор и бросая в него то, что попадалось под руку. О ней говорили: быть рядом с Олимпией — всё равно что стоять над вулканом.
В приступе ревности она попыталась опустошить шикарную квартиру Сю, и он, тронутый её бешеной страстью, даже на миг задумался о браке. Но когда она бросила его ради Россини, Сю отомстил, превратив её в коварную femme fatale в своём романе «Тайны Парижа». Там она — Сара, опасная обманщица, скрывающая под маской страсти жадность хищницы.
Винченцо Беллини, увидев её, сказал, что «очарован» и даже чуть было не начал ухаживать за ней. Но по меркам той эпохи Олимпия, которой было за 30, уже считалась «зрелой» женщиной, и не подходила для молодого композитора.
Цель — великий маэстро
Зато Джоаккино Россини, знаменитый, богатый и уставший — был идеальным финалом её длинной авантюры. На пороге 40 лет он растолстел, впал в меланхолию и искал покоя. Он жил на пятом этаже, и хоть утверждал, что лестницы полезны для здоровья, поднимался по ним редко. Олимпия с готовностью составляла ему компанию дома. Когда они переехали в её более удобные апартаменты, к ним пришёл Бальзак.
«Рассчитываю на вашу дружбу», — говорила Олимпия Бальзаку, желая окружить композитора преданными людьми. Но он оставался недоверчив и жаловался друзьям:
«Он заставляет меня ужинать с его фавориткой, которая ведь никто иная, как прекрасная Юдифь — бывшая Верне и Сю».
Хотя, устраивая у себя приёмы, Бальзак становился более великодушен:
«Успех был великолепен. Россини сказал, что даже на королевских ужинах не ел и не видел ничего лучше. Вечер сверкал остроумием».
Однако на публике, даже в ложе композитора, он вновь отстранялся, будто опасался «опасного присутствия прекрасной Олимпии».
Холера вынудила пару покинуть столицу, и это только усугубило депрессию Россини. Один из друзей, пришедших попрощаться с Олимпией перед отъездом в Италию, был поражён количеством багажа: карета, на которой они должны были ехать, сломалась под весом ещё до выезда из города.
В 1836 году они обосновались в Болонье, где у композитора всё ещё жила первая жена — Изабелла. Для Олимпии он купил отдельный дом. Один преданный почитатель писал ему:
«Маэстро, я вами восхищаюсь, но не понимаю: вам мало одной законной госпожи, вы ещё из Парижа везёте вторую, в сто раз более надоедливую».
Неожиданно Олимпия и Изабелла поладили. Но это чудо длилось недолго, и вскоре их пути разошлись навсегда.
На деле Олимпия скучала. Жизнь в Болонье ей не нравилась, и она мечтала перебраться во Флоренцию или Милан. Но Россини отказывался. Чтобы встряхнуть его, она даже устроила ложную сцену отъезда во Францию. В то же время она начала продавать своё парижское имущество, решительно настроенная не терять свою позицию. Её ставка была сделана — и имя этой ставки было Россини.
В Милане, куда ей всё-таки удалось затащить композитора, жизнь была куда ярче. Но её социальное положение оставалось двусмысленным: она была спутницей великого маэстро, но не его женой. Хотя юридическая сепарация от Изабеллы уже была оформлена, о браке всё ещё не могло быть и речи.
«Россини провёл зиму в Милане с мадемуазель Пелисье, которую он попытался ввести в общество, но ни одна дама достойного круга её не приняла».
Тем временем здоровье Россини ухудшалось. Приступы паники и геморроя чередовались, подпитывая его затяжную депрессию. Он всё чаще плакал и закрывался в себе. Ни один врач не мог его вылечить. Только Олимпия умела его утешить, хотя и с усталой иронией признавалась:
«Маэстро и я живём ради еды. Я — толстая женщина, занятая с утра до вечера только одним: перевариванием».
Даже Венеция не принесла облегчения. Напротив, боли в животе и бесконечная диарея ещё больше подорвали силы больного, страдающего от ипохондрии.
Но на одно время к Россини даже вернулось творческое дыхание. А спустя 11 месяцев после смерти Изабеллы Олимпия наконец стала его законной женой. Она добилась своего.
Конечно, она уже не была той самой Олимпией, которую Бальзак когда-то называл самой красивой дамой полусвета Парижа. Теперь перед всеми предстала полная, меланхоличная дама, всецело посвящённая уходу за мужем. Только россыпи бриллиантов на её платьях напоминали о прежних триумфах.
Их союз стал платоническим, но это их ничуть не смущало. Никто не мог приуменьшить безграничную преданность, с которой она окружала Россини. Именно её забота вдохнула в него силы для последних, блистательных творений.
В 1848 году, в Болонье, пару освистала группа патриотов: маэстро, по их мнению, пожертвовал в их фонд слишком мало. Олимпия в страхе упала в обморок, и той же ночью они уехали — в более спокойную Флоренцию. Политические волнения делали Россини всё более зависимым от жены.
«Нейропатия, продолжавшаяся целый месяц, сильно пошатнула нервную систему моего мужа. Он впал в состояние моральной прострации, которое пугает меня и наполняет отчаянием».
Наконец, в 1855 году ей удалось вернуть его в Париж. Город бурлил, переживая новый расцвет. Для Россини это стало своим родом лекарством. Каждая его фраза, произнесённая в гостиной, разлеталась по столице. Очереди фотографов выстраивались, чтобы его запечатлеть. Даже Наполеон III пришёл выразить ему уважение.
Их новая двухэтажная квартира в квартале Нувель-Атэн располагалась среди мастеров искусств. Она была всегда открыта для великих людей своего времени: Дюма, Делакруа, Листа, Верди.
Россини имел целую коллекцию париков разной длины. Поносив самый длинный, вызывал парикмахера, делал вид, будто стрижётся, и надевал парик покороче. Зимой подмерзал, поэтому часто носил два сразу — чем сам себя и выдавал.
То ли из скупости, то ли из каприза, он предпочитал полумрак в столовой и гостиной. И хотя славился гурманством, его трапезы не всегда были на высоте. Те, кто хотел удостоиться приглашения, были обязаны послать дичь или редкие вина. Только близким друзьям Россини иногда готовил сам — своими утончёнными, музыкальными руками, и всегда блюда с фуа-гра и трюфелем.
А вот случайные гости, пришедшие поздно вечером, не получали ничего. Однажды, когда певец почти падал в обморок от голода, ему предложили лишь стакан воды с сахаром. В другой раз маэстро с восторгом воскликнул:
«Друзья мои, приходите, уходите и возвращайтесь — мой дом как кафе!»
На что кто-то ответил:
«Если это кафе, маэстро, то, по крайней мере, подавайте что-нибудь».
Олимпию гости воспринимали как цербера. Она становилась всё более недружелюбной, ненавидела табак и выгоняла курильщиков за пределы дома. Казалось, она делала всё, чтобы казаться неприветливой.
На одном званом ужине, когда гости вели непринуждённые разговоры, она вдруг оборвала их раздражённым замечанием — как будто любое слово, не посвящённое Россини, было ей оскорблением.
Россини же, наоборот, оставался приветливым и обаятельным. Он был остроумным и рассказывал бесконечные анекдоты, а когда пианисты или певцы начинали выступать, он был первым, кто замолкал.
Когда композитор наконец умер, врач с облегчением сообщил Олимпии: «Россини больше не страдает». Она была рядом с ним до последнего вздоха, прошла с ним всю агонию.
Было непросто убедить его принять священника, но когда наконец в комнату вошёл аббат, мадам Россини первой изъявила желание исповедоваться. На что священник резко ответил: «Начнём с того, кто больше торопится». Похороны, оплаченные Наполеоном III, стали последним светским выходом великого композитора.
Олимпия согласилась, чтобы тело мужа перенесли во флорентийскую церковь Санта-Кроче — город, где они долго жили вместе. Но в своём завещании она написала:
«Желаю, чтобы моё тело было похоронено навсегда на кладбище Пер-Лашез, в той самой могиле, где сейчас покоятся останки моего обожаемого мужа. После их переноса во Флоренцию я останусь здесь одна. Я совершаю эту жертву в смирении. Имя, которое я ношу, уже прославило меня достаточно».
Впервые за всю жизнь она не пошла за ним.
Свое огромное состояние Россини в основном завещал родному городу Пезаро. Безусловно, что Олимпии тоже досталось часть наследства, но в деньгах она не нуждалась. Выполняя желание Россини, Олимпия завещала 200 тысяч франков на благоустройство Парижа. На эти деньги был построен дом для инвалидов и престарелых оперных артистов.
Олимпия Пелисье умерла спустя десять лет после Россини, в 1878 году, оставшись одна в их парижской квартире. Она начала как дама полусвета, но закончила — вдовой великого маэстро.
