В Париже, в Церкви святой Мадлен, всегда толпится народ. Влюбленные пары стекаются сюда не только со всех уголков французской столицы, но и из самых отдаленных провинций.
Поднимаясь по широким ступеням, будущие муж и жена сияют от радости и предвкушения. Еще бы, ведь по старинной легенде те, кто обвенчается в этой небольшой церквушке, проживут долгую и счастливую жизнь.
Но зачем же сюда пришел он, Эдуард Мане?
Художник тяжело вздохнул, ощущая, как давят на него своды храма. Дышать было нечем, и Эдуард стиснул зубы, пытаясь сдержать раздражение. Того гляди сорвешься и выкинешь что-нибудь этакое, вроде приятеля-поэта Шарля Бодлера, который как-то начал декламировать свои скандальные «Цветы зла» прямо во время священной проповеди.
Нет уж, лучше постоять спокойно, спрятав за спиной судорожно сжатые кулаки.
Может, закрыть глаза, чтобы не видеть всей этой благостной картины?
Куда там, любопытство все равно возьмет верх! Эдуард жадно впитывал взглядом трепещущие огоньки свечей, резные скульптуры, сияющие краски алтарных картин и белоснежные букеты, расставленные повсюду.
Рядом торжественно зазвучал орган, вступил детский хор, и аббат Юрель, облаченный в праздничные ризы, выплыл навстречу новобрачным. Идеальная композиция, хоть сейчас переноси на холст и отправляй в Салон! Академисты ладони отобьют от восторга. Ну почему, почему Берта выбрала для венчания именно эту церковь?
Ах да, ее прельстила старинная легенда о вечном супружеском счастье. Можно подумать, в Париже мало других церквушек, у каждой — своя романтическая история. Так нет же, надо было тащиться в эту даль, на неудобную площадь, где яблоку негде упасть от любопытных зевак. И все ради чего? Чтобы поглазеть на чужую свадьбу и перемыть молодым косточки.
Краем уха Эдуард уловил, как одна расфуфыренная дамочка презрительно бросила другой:
«Невеста — художница? Нет уж, я своей дочери такого ни за что не позволю!».
А какой-то болван гаркнул на всю площадь, тыча пальцем в Мане:
«Гляди-ка, жених-то — форменный франт!».
Эдуард скрипнул зубами. Да если бы он был женихом! Но нет, сегодня к алтарю Берту поведет его младший брат Эжен.
Боже, как он мог допустить это?
Отдать любимую женщину родному брату! Целый год их мать, мадам Моризо, уговаривала Берту выйти за Эжена. Твердила, что он, мол, солидный человек, не чета вашим богемным дружкам-художникам. И вот, пожалуйста, под Рождество 1874 года сбылась ее мечта — третья дочь идет под венец. Самое время утирать счастливые слезы!
Но мадам Моризо то и дело бросала на Эдуарда настороженные взгляды. Боялась, видно, как бы любимый зятек не сорвал церемонию. А что, чем Мане не жених? Богат, знаменит, пусть и скандально, прекрасно сложен. Всегда элегантен и галантен. Без ума от своей музы. Чего еще желать?
Эх, да знала бы мадам, через какие муки прошел Эдуард, прежде чем уступил возлюбленную младшему брату! Ведь они с Бертой любили друг друга целых семь лет. Познакомились в Лувре, где девушка старательно копировала Рубенса. Сама уже известная художница, между прочим, не первый год блистает в Салоне.
Но в тот миг для 36-летнего Мане не существовало никого и ничего, кроме пары бездонных зеленых глаз. Берта тоже смотрела на него как завороженная — высокого, статного, в модном бархатном сюртуке. Усы и бородка слегка серебрятся, но во взгляде все тот же дерзкий огонек, заставляющий женщин терять голову.
О, сколько их было, этих женщин!
Целая очередь в мастерскую Мане, лишь бы урвать частичку его внимания. Но с Бертой все оказалось иначе. Впервые художник почувствовал, что хочет большего, чем мимолетный флирт или страстный поцелуй украдкой.
Нет, он не позволил себе ничего лишнего! Берта с самого начала дала понять, что не потерпит фривольностей. Даже на сеансы позирования приходила с матерью, чопорно восседавшей в уголке со своим рукоделием. А в свободное время Эдуард часами просиживал с Бертой, обсуждая живопись, выставки, общих знакомых.
Как он надеялся разжечь в ней ревность, взяв в ученицы хорошенькую, соблазнительную Еву Гонсалес! Целый год потратил, чтобы написать ее портрет, а вышла унылая мазня. Потому что сердце Мане было отдано другой. И эта другая даже не думала отвечать ему взаимностью!
Вконец измучившись, Эдуард то корил Берту, будто сомневаясь в ее таланте, то превозносил до небес перед другими учениками. Мечтал выставить вон мадам Моризо и покрыть лицо ее дочери жгучими поцелуями. Сходил с ума от невозможности заполучить зеленоглазую колдунью.
Но разве мог он, почтенный буржуа, бросить жену ради какой-то богемной девицы? Ведь с кроткой Сюзанной они прожили 22 года. Поначалу, правда, жили «не расписанные», чтобы строгий папаша Мане не вычеркнул блудного сына из завещания. Однако после рождения Леона Эдуард все же обвенчался с его матерью.
И дело не в одной Сюзанне. Как же бросить привычный комфорт, уютные семейные вечера, любимое кресло в гостиной? Ради чего? Ради призрачного счастья с Бертой, у которой в приданом одни лишь краски да мольберт? Нет, на такое Эдуард пойти не мог.
Погруженный в невеселые думы, Мане очнулся, лишь когда аббат Юрель задал традиционный вопрос:
«Если кто-нибудь знает причину, по которой этот мужчина и эта женщина не могут сочетаться священным браком, пусть скажет сейчас или молчит вовеки».
У Эдуарда аж дыхание перехватило. Сейчас он вскочит и закричит:
«Я против! Берта любит меня, я люблю ее, мы созданы друг для друга!».
Но тут он встретился взглядом с мадам Моризо. Ее черно-зеленые глаза, так похожие на Бертины, смотрели с упреком и болью. И Мане сник. Кто он такой, чтобы разрушать чужую свадьбу? Жалкий лицемер, которому не хватило смелости самому жениться на любимой женщине. Да еще и припершийся сюда с законной супругой!
Молодые вышли из церкви, Эжен по-хозяйски закутал плечи Берты в черную накидку. Эдуарда передернуло от дурного предчувствия. Неужели это конец? Неужели он потерял свою музу навсегда? Ведь завтра на двери ее квартиры появится медная табличка «Юрист г-н Эжен Мане с супругой».
На мгновение Эдуарду почудилось, будто Берта обернулась и посмотрела ему прямо в глаза. Гордо, с вызовом, будто говоря: «Видишь, я все-таки стала мадам Мане. Пусть не твоей женой, но хотя бы невесткой». И в этом взгляде мелькнула такая боль, что сердце Эдуарда едва не разорвалось на части.
Он хотел броситься следом, упасть на колени, умолять о прощении. Но не сделал ни шагу. Поздно. Берта для него потеряна. Он сам вычеркнул ее из своей жизни, когда малодушно отступил перед лицом респектабельного брака. А теперь пожинает горькие плоды.
Всю обратную дорогу Мане молчал, уставившись в окно кареты.
Сюзанна задремала, положив голову ему на плечо. Бедняжка, она ведь тоже страдала все эти годы, глотая слезы от унижения и ревности. Но никогда не устраивала скандалов. Кротко сносила все причуды мужа, лишь бы сохранить семью.
«Нельзя бросать слабую женщину, она пропадет», — в который раз повторил про себя Эдуард. Он почти уверил себя, что поступил благородно, пожертвовав личным счастьем ради долга. Вот только на душе скребли кошки.
Интересно, о чем думает сейчас Берта?
Радуется, что избавилась от назойливого вздыхателя и обрела надежного спутника жизни? Или тоже сгорает от сожаления и запоздалых мечтаний? Эдуард до боли стиснул подлокотник кресла. Надо перестать терзать себя напрасными вопросами.
Впереди — работа. Скандальные полотна, которые еще покорят мир. «Завтрак на траве», «Олимпия», «Нана». Пусть критики захлебываются ядовитой желчью, обзывают его безумцем и развратником. Настоящее искусство не терпит полумер!
А Берта… Что ж, она навсегда останется в его сердце. И на его картинах. Ведь Эдуард Мане умеет, как никто другой, переносить на холст сокровенную суть своих моделей. Строптивая, неприступная, вечно ускользающая Берта — она будет жить в веках такой, какой он ее знал и любил.
Может, это и есть бессмертие?
Не в супружеском долге, не в скучной добропорядочности, а в яростном, безумном полете фантазии. В буйстве красок, в вызове общественным устоям. В бесконечной погоне за ускользающим идеалом, имя которому — гармония.
Той весной Эдуард написал одну из самых знаменитых своих картин — «Балкон». На ней Берта Моризо предстала в белом платье, с распущенными черными локонами, задумчиво глядящая вдаль. Позади застыли две другие фигуры — актриса и художник, друзья Мане. Но взгляд невольно приковывала она, его тайная муза.
Когда картину представили публике, поползли неизбежные сплетни. «Так вот где господин Мане назначает любовные свидания!» — зубоскалили завсегдатаи гостиных. Эдуард только посмеивался в усы. Пусть болтают, что хотят. Разве можно объяснить этим пошлякам священное чувство, связывающее художника и его вечную модель?
Берта на картине смотрела мимо всех — мечтательно и печально. Быть может, она думала о несбывшемся? О той настоящей страсти, которую ей так и не довелось изведать? Кто знает… Мане намеренно оставил недосказанность, чтобы будоражить воображение зрителей.
Берта… Отныне она будет вечно стоять на балконе его памяти. Юная, загадочная, зовущая. И такая бесконечно родная. Эдуард закрыл лицо руками. Горло сдавило спазмом. Неужели это конец?
Неужели он никогда больше не заключит ее в объятия, не почувствует вкус ее поцелуев, не услышит звонкий смех? Мане сглотнул подступивший к горлу комок. Надо жить дальше. В конце концов, у него есть кисти, краски и целый мир, который надо покорить.
Пройдут годы, и Берта станет выставляться вместе с импрессионистами. Она будет одной из первых в истории женщин, добившихся признания в мире искусства. Ее картины повиснут в лучших галереях мира, восхищая нежной лиричностью и тончайшей игрой красок.
Она родит дочь Жюли и посвятит малышке все свободное время. С мольберта Берты будут смотреть безмятежное детское личико и милые домашние сценки. Рядом с мадам Моне часто будет появляться муж — такой надежный и понимающий. Идеальная семья, о которой можно только мечтать.
Но по ночам, в одиночестве супружеской спальни, Берта наверняка будет вспоминать совсем другого мужчину. Дерзкого, ослепительного, сводящего с ума одним прикосновением. Мужчину, подарившего ей крылья и открывшего дорогу в прекрасный мир искусства. Ее единственную настоящую любовь.
Берта и Эдуард пронесут эту любовь через всю жизнь. Так и не дав ей полностью раскрыться, реализоваться в земном, плотском смысле. Но разве страсть измеряется лишь горячечными ночами и сбивчивым шепотом в темноте? Для них двоих куда важнее будет духовное родство, взаимное вдохновение, толкающее на великие свершения.
*
Это Берта подтолкнет мадам Моне писать серию «Вокзал Сен-Лазар». Это Берта организует первую выставку импрессионистов, обеспечив соратникам если не признание, то хотя бы известность. Это Берта станет связующим звеном между старой школой и смелыми новаторами во главе с Мане.
Сам же Эдуард посвятит ей десятки портретов, один пленительнее другого. Порой ему будет казаться, что Берта незримо присутствует рядом — насмешливая, ускользающая, желанная. И тогда кисть художника начнет порхать над холстом, словно повинуясь ее безмолвным приказам.
Они так и не станут пылкими пилигримами в общепринятом смысле. Но разве можно назвать обычным романом эти полувзгляды, полунамеки, целомудренно-жаркие прикосновения к щеке или кончикам пальцев? Эту сладкую муку, это извечное «а что, если…», терзающее обоих до глубокой старости?
Конечно, жизнь не будет к ним милосердна. Мане подкосит неизлечимая болезнь, и в свои последние дни он будет звать лишь Берту. Сюзанна смирится с неизбежным и позволит бывшей сопернице проводить время у постели умирающего. И Берта будет сидеть рядом, держа Эдуарда за руку и утирая слезы.
Она переживет его на 9 лет и упокоится в том же семейном склепе. Так и не сумев по-настоящему стать госпожой Мане при жизни, Берта Моризо обретет этот статус после ухода. Отныне и навеки — рядом со своим единственным возлюбленным.
Их история любви не знает хеппи-энда в традиционном понимании. Слишком много преград, слишком много недомолвок и упущенных возможностей. Но именно эта невозможность и придаст их чувству подлинное бессмертие.
Потому что у вечности нет срока давности. У абсолютной красоты нет возраста и социального статуса. Даже время не властно над силой искусства, соединившего два великих имени. Эдуард Мане и Берта Моризо. Художник и его муза. Влюбленные, обреченные и свободные.
Сколько бы лет ни прошло, какие бы новые гении ни являлись миру, две эти тени всегда будут скользить рука об руку в залах музеев. Неразлучные, понимающие друг друга без слов. Символ жертвенности и верности. Пример великой страсти, опередившей свое время.
Мане поднялся и подошел к окну. Последние лучи заходящего солнца окрасили Париж в золотисто-розовые тона. Эдуард вдохнул полной грудью. Ничего, жизнь продолжается. Впереди еще столько всего — взлеты и падения, скандалы и триумфы, сладость побед и горечь утрат.
Он напишет еще много гениальных полотен, совершит немало безумств. Но в глубине его бунтарской, мятежной души навсегда останется образ прекрасной женщины на балконе. Женщины, подарившей ему крылья. Женщины, ставшей его проклятием и благословением.
Берта… Берта… Берта… Это имя будет звучать для Эдуарда Мане нежнейшей мелодией и страстным призывом. До последнего вздоха. До последнего удара кисти. И за пределами жизни — тоже.
