В московском доме № 30 по Первой Мещанской, весьма уютном трехэтажном особнячке, было весело.
В этот день, 9 ноября 1911 года знаменитый поэт 38-летний Валерий Брюсов отмечал именины своей матери Матрены Александровны.
Брюсов находился в зените славы, производил сильное впечатление и умел этим пользоваться. Окололитературные московские дамы были от него без ума. Стройный, гибкий, затянутый в черный сюртук, с со странным завораживающим лицом: яркие глаза, словно угольной чертой обведенные густыми ресницами, магический голос, лающий смех и волчья улыбка.
Об этой странной улыбке и неумении смеяться вспоминал однокашник Брюсова по московской гимназии Станюкович, племянник известного писателя-мариниста:
«Улыбка его не красила, а искажала… Когда его заражала волна смеха, он мучительно тряс головой, зубы оскаливались. Охватив руками колено, он раскачивался, захлебывался, словно задыхался…»
Как тут не вспомнить Федора Достоевского, который говорил, что о человеке вполне можно судить по тому, как он смеется. Недаром женщина, которая будет любить Брюсова семь долгих лет, которая однажды приставит к его груди револьвер, назовет его «зверем».
…А пока немного растерзанный гостями стол ломился от расстегаев, кулебяк, закусок, вин и шампанского. К вечеру приглашенные разошлись. Стрелка часов приближалась к десяти. В гостиную вошел с букетом белых хризантем молодой поэт Владислав Ходасевич. Он раскланялся, поздравил именинницу и присел за стол. Брюсов непринужденно улыбнулся.
— Вот при каких странных обстоятельствах мы сегодня с вами встречаемся. А не хотите ли партию в преферанс?
— С удовольствием.
Ходасевич, блестя очками и близоруко щурясь, оглядел собравшихся. Остались только мать и жена Брюсова, которые тоже решили поучаствовать в игре. Раздали карты. Валерий Яковлевич оглядел свои и внезапно развернул их перед Владиславом:
— А как бы вы действовали на моем месте?
Ходасевич на секунду взглянул на них.
— По-моему, вам следовало играть простые бубны.
Затем, помолчав и насупив брови, добавил:
— И благодарить Бога, если это сойдет вам с рук.
Между ними завязался странный разговор, смысла которого не поняли ни жена, ни мать Брюсова. Валерий Яковлевич сверкнул глазами. Ему явно не понравилось то, что предложил Ходасевич.
— А я сыграю семь треф!
Иоанна, жена Брюсова, мило улыбнулась гостю, совершенно не догадываясь о чем этот разговор, и спросила не хочет ли он яблочного пирога.
…А за шесть часов до этого на Александровском вокзале Валерий Брюсов и Владислав Ходасевич провожали за границу одну знакомую даму. Ходасевич немного опаздывал к условленному времени, и когда он вошел в купе, то там уже сидел Брюсов.
Их знакомая была нездорова, вместе с ней отправлялся за границу врач — он находился в соседнем купе, с ее старшей сестрой — ни Брюсов, ни Ходасевич туда не заглянули.
Молодая женщина страдала душевным расстройством, сестра опекала ее, как раньше покойница-мать. Перед глазами Владислава предстала странная картина: на столике в купе стояла открытая бутылка коньяка, Брюсов и красивая дама в черном платье с высокой прической пили прямо из горлышка, горько плакали и обнимались. Выпил и прослезившийся Ходасевич.
Раздался гудок и провожающих попросили покинуть состав. Пришло время прощаться. Брюсов и Ходасевич вышли на перрон. Паровоз тронулся, за окном купе мелькнуло бледное женское лицо.
Уезжавшую даму звали Нина Петровская. Брюсов понимал, что Нина навсегда покидает страну и они больше никогда не увидятся. Ходасевич знал об их истории практически все и никак не мог связать в своей голове двух Брюсовых: дневного, раздавленного бедой, и вечернего, вальяжного, спокойного и добродушного.
Владислав Фелицианович растеряно протер очки: эти лица не сочетались, их обладатель казался многоликим чудовищем. Все вымерить, все продумать, все рассчитать — эта черта станет главной в характере Брюсова.
Когда-то давным-давно в Валерия влюбилась юная Варя, младшая дочь почтенного семейства Красковых, устраивавших в своем доме что-то вроде салона. Кружа голову Варе, он увлекся ее старшей сестрой Еленой.
Она была невестой уважаемого взрослого человека, и Брюсов, соблазняя ее, получал ни с чем не сравнимое удовольствие. В своем дневнике Брюсов пишет, что страстно желает свидания с девушкой в гостинице. Свою возлюбленную в дневнике он называет Лёлей.
Из дневника Брюсова за 1893 год:
22 апреля
В отношениях запутался донельзя… На свидании я напился пьян как стелька, так, что меня рвало… Вспоминаю, что говорил ей о женитьбе…
23 апреля
С сегодняшнего дня — Лёля моя.
5 мая
Наконец я могу писать, владея собой. Мечты моей юности сбываются. То, что рисовалось мне как далекое desideratum, стало действительностью. Девушка шепчет мне «люблю» и отдается мне; стихи мои будут напечатаны. Чего еще? Сейчас я счастлив, но… Но… но что дальше?
12 мая
Лёля больна… если она умрет… как сказать? Жаль, очень жаль будет. Я все же отчасти люблю ее… Но если она умрет, разрубится запутывающийся узел, распутается красиво… и с честью для меня.
20 мая
Умерла! И кто виноват? Ты!.. ради тебя она простудилась… И разве твоей фразы «пусть умрет» — не имели силы?
Брюсов скоро, совсем скоро утешится в объятиях Анюты, двадцатипятилетней гувернантки. Потом соблазнит молодую учительницу Евгению Павловскую, взятую отцом в дом к младшим детям.
Евгения, которая писала чудные стихи, сгорая от любви к Брюсову («мое своенравное солнце» — звала его в письмах), умрет в двадцать два года от туберкулеза, как и Лёля. Утешение Валерий найдет в объятиях Иоанны Рунт, тоже гувернантки, которая из любовницы станет женой.
Перед свадьбой Брюсов откровенничал в своем дневнике: «Почему я решаюсь жениться? Одиночество томило, давило. Расходов не будет больше (полагается, что детей не будет). Она покорна, неприхотлива и немножко любит меня (будет любить еще больше, я об этом позабочусь и сумею)».
Сохранилось письмо Брюсова к другу: «…Мне случалось проводить ночи с женщиной, которая рифмовала не хуже меня,и на постели мы вперегонки слагали строфы шуточных поэм… Но ни одну из таких я не желал иметь подругой… Я предпочитаю, чтобы со мной было дитя, которое мне верит…»
Валерий Брюсов женился в 1897 году, когда ему было 24 года. В его донжуанском списке рядом с именем его жены появится педантично выведенное имя ее младшей сестры.
Но самая роковая, сумасшедшая любовь случится у Брюсова с поэтессой Ниной Петровской. Нина была замужем за издателем Сергеем Соколовым, чья книга стихов кроме гомерического хохота ничего не вызывала.
После первой встречи с Ниной Брюсов, уже семь лет находящийся в браке, пошлет Петровской огромную корзину лилий.
«Она была и добра, и чутка, и сердечна; но она была слишком отзывчива: и до преступности восприимчива… переживала припадки тоски до душевных корч, до навязчивых бредов…
По природе правдивая, она лгала, как всякая истеричка; и, возводя поклеп на себя и другого, искренне верила в ложь. Она портила отношения, доводила людей до вызова их друг другом на дуэль; и ее же спасали перессоренные ею друзья, ставшие врагами. С ней годами возились. Бедная, бедная, — ее спасти уже нельзя было; не спасатели ей были нужны, а хороший психиатр…», — грустно констатирует Андрей Белый.
Щуплая восторженная брюнетка, неизменно во всем черном, алкоголичка и истеричка, на долгие семь лет станет для Брюсова «звездочкой», «огонечком», «праздником».
Однажды ночью на улице он велел Нине закрыть глаза и повел в дешевый отель. Усадив в плюшевое кресло, он упал перед ней на колени:
— Хотите, чтобы тут был наш дом?
И протянул ей бокал с терпким вином, «где как жемчужина… была растворена его душа». Брюсов приказал:
— Пей!
«Я выпила и отравилась на долгих семь лет», — писала Петровская. Она разъехалась с мужем: теперь Брюсов мог приходить в ее квартирку на Арбате. Страсти бушевали нешуточные. Однажды Нина, напрасно прождав Брюсова на двадцатиградусном морозе, узнала, что у него параллельные романы и с поэтессой Любовью Столицей, и с Верой Комиссаржевской, поймет: она попала в западню.
Кульминация романа наступила 14 апреля 1907 года в Малой аудитории Политехнического музея, где Валерий Яковлевич читал лекцию. Нина пришла туда, спрятав в меховой муфте маленький бельгийский браунинг. Брюсов закончил выступление и спустился с эстрады. Нина протиснулась между публикой и направила пистолет на него: щелкнул курок, но браунинг даст осечку.
Эту историю послушно «скушает» и простит жена Брюсова Иоанна Матвеевна. А Нина в припадках будет крушить мебель и рыдать. Она пристрастится к морфию и покатится в пропасть. В 1911 году они с Брюсовым попрощаются на вокзале и Нина уедет в Париж.
Нина продолжала его любить, вспоминала о том, как они вдвоем когда-то полтора месяца провели в Париже, в уютной маленькой квартирке. Будет вспоминать, как ходили «в наш ресторан» на вокзале Сен-Лазар, как зашли в гости к самому Аполлинеру, как любили друг друга, как она спала на его подушке…
Вспоминала, как она жила в той квартирке уже без него. «Валерий, подумай, я все еще в тех комнатах, где мы жили… Висит твоя полочка в прихожей. Флакон с мылом на умывальнике, — забыл ты или оставил — не знаю. Я их целую и плачу…»
Теперь от Нины будет к вечеру пахнуть табаком и водкой, а с утра она будет пить вино. Она уже не соперница жене Брюсова. Но у Иоанны Матвеевны тут же появится другая соперница — юная Наденька Львова. Нина злобно бросит Брюсову на прощание на вокзале: «Убей еще чью-нибудь жизнь. По-моему, от этого ты расцветаешь…»
