«Теперь она мать в 51 год, а я ее ребенок в 78 лет». История одной поздней любви

Шли черные предвоенные годы. Валерии исполнилось сорок лет, практически ровесница этого трагического для страны века. Близкие зовут ее Лялей, как в детстве. Она «из бывших»: пережила казнь отца — царского офицера, потерю любимого, три года сибирской ссылки и два несчастливых брака.

Ее личная жизнь не сложилась, а все мечты юности разбились о суровую реальность. Теперь-то уж какая любовь?

Скрывая ссыльное прошлое, Валерия вынуждена менять адреса и места работы. На руках у нее больная мать, она давно существует только ради нее. Жить невыносимо тяжело, но самое трудное — не показывать своего отчаянья маме, не волновать ее.

Но очень скоро жизнь Ляли изменит одна встреча с известным советским писателем. Встреча, которую он ждал долгих 36 лет. Она выйдет за него замуж и войдет в историю под его фамилией.

«Оставалось убожество тупого и сонного сожительства»

Прошло уже несколько лет, как Валерия вернулась из ссылки, где «за связь с церковью» оказалась вместе с последним мужем — математиком Александром Лебедевым. Он был влюблен в нее с юности, а она переживала тогда свою единственную большую трагическую любовь и видела в нем только друга.

Позже жизненные обстоятельства вынудили Лялю принять предложение Александра, но полюбить его она так и не смогла. Даже череда испытаний и нарымская ссылка, которую супруги отбывали вместе, не сблизила их, а два года назад они окончательно разошлись.

Александр Васильевич перестал для меня существовать. Оставалось убожество тупого и сонного сожительства, переживаемого как грех и стыд. На смену росло в душе ядовитое, холодное презрение к себе и к мужу.

Даже жалости, столь свойственной моей натуре, даже жалости не возбуждал во мне теперь этот честный и добрый человек.

После развода Лебедев остался в Дмитрове, где супруги после ссылки работали на строительстве канала, а Валерия отправилась в Москву, чтобы быть поближе к матери. Наталья Аркадьевна нездорова, слегла еще в первые дни февральского переворота, а единственная дочь стала при ней сиделкой.

До ареста Ляли в 1932 году они жили вместе, ныне же ей, как бывшей ссыльной, проживать в московской коммуналке матери было запрещено.

Долгое время женщина жила в столице нелегально: странствовала по комнатам, случалось — ночевала даже на вокзале, останавливалась у старых друзей — но каждый раз на новом месте, боясь их подвести. Валерия не оставляла попыток оформить прописку:

Отказ следовал за отказом. Но все-таки — люди — не машина. Какой-то человек в милиции проглядел, ошибся — и меня неожиданно прописали у знакомых на даче под Москвой.

Теперь предстояло обменять комнату матери так, чтобы жить вместе. Наконец, просто жить «как все». Скрыв в очередной раз судимость, Ляля устроилась на работу в школу рабочих-стахановцев, где стала преподавать русский язык и литературу, и начала долгие поиски подходящего жилья.

«Там шла какая-то своя таинственная, богатая жизнь»

Шел конец 1939 года. В тот день уроки в заводской школе кончились по какой-то причине очень рано и Валерия с коллегой решили посетить Третьяковку. Выйдя из трамвая, они свернули в Лаврушинский переулок.

Прямо напротив галереи их внимание привлек большой новый дом, в ранних зимних сумерках он уже горел по всем окнам яркими огнями:

Там шла какая-то своя таинственная, богатая и, конечно, совсем не похожая на нашу жизнь.

— Я слышал это дом для писателей, — прервал затянувшееся молчание коллега. — А вы не падайте духом, не удается обмен, а вдруг и удастся. Жизнь щедрее нашего воображения.

— Сколько ни буду я заниматься обменом, в этом доме мне не жить, — шутливо сказала Ляля.

— Как знать! — засмеялся в ответ коллега, и они вошли в галерею.

На шестом этаже этого дома располагалась огромная 4-комнатная квартира со стильной передней, отдельным кабинетом, старинной мебелью и странной кружевной венецианской люстрой, совсем в этот интерьер не вписывающейся.

Здесь жил прославленный писатель — 67-летний Михаил Михайлович Пришвин. Его одинокий быт скрашивали две охотничьи собаки и домработница Аксюша, родственница его супруги, которую та вызвала из глухой деревни «глядеть» за ним:

Глядеть в прямом и переносном смысле, — иронизировал писатель.

По советским меркам Пришвин богат и успешен: элитное жилье, личный автомобиль, награды, признание. Роскошная жилплощадь была получена им после долгих хлопот, но всем ее обитателям здесь неуютно:

— Квартира эта — только чтоб редакторов обмануть, что, мол, у меня как у всех людей «с положением». Мне самому это чуждо.

«Прожил свою долгую брачную жизнь «полумонахом…»

Всю жизнь Пришвин прожил на природе и стремился к одинокой старости где-нибудь в деревенской глуши, но получилось по-другому. Свой дом в Загорске Михаилу Михайловичу пришлось уступить супруге Ефросинье Павловне, а самому перебраться в новую московскую квартиру.

Этаж он специально выбирал повыше, чтобы жена, боявшаяся пользоваться лифтами, его пореже навещала. Они прожили вместе почти четыре десятка лет, но этот брак с самого начала нельзя было назвать счастливым.

Вот желанная квартира, а жить не с кем… Один я. Прожил свою долгую брачную жизнь «полумонахом…»

В молодости у Михаила Михайловича случилась большая любовь, но когда он сделал девушке предложение — та ему отказала, чем нанесла будущему писателю глубокую душевную рану.

С тех пор он ее больше никогда не видел, но она продолжала являться ему во снах в образе Марьи Моревны — всегда недоступной невесты. Именно эта несчастная любовь и открыла в нем писательский талант.

Малограмотная крестьянка Ефросинья Смогалева в тот самый момент как-то плавно вошла в жизнь Михаила, стремившегося к уединенности. Девушка сбежала с годовалым сыном Яшей от мужа, который регулярно ее поколачивал.

Пришвин пожалел ее, дал работу, крышу над головой, научил читать и писать. Они сошлись, Фрося родила ему еще троих сыновей (один умер во младенчестве), но речи о женитьбе никогда не шло:

Наш союз был совсем свободный, и я про себя думал так, что если она задумает к другому уйти, я уступлю ее другому без боя. А о себе думал, что если придет другая, настоящая, то я уйду к настоящей… но никуда мы не ушли от себя…

Михаил все это время жил в ожидании «настоящей женщины», а Фрося была «настолько умна и не образованна, что вовсе и не касалась его духовного мира». Вряд ли бы она когда-то поняла писателя:

Я ее обманывал, но это очень тонкий обман, и я не думал, что когда-нибудь и за это придется отвечать.

Свою Марью Моревну Пришвин так и не встретил и после революции вынужден был оформить отношения с Ефросиньей. Последующие годы оказались для их семьи очень трудными: всем приходилось много работать и просто выживать в бытовом отношении. Писательской славы Михаил Михайлович тогда еще не снискал, работал учителем.

Жена тянула на себе хозяйство, детей, держала корову. Со временем Пришвин стал замечать, что его Фрося «превратилась, по-видимому, окончательно в злейшую Ксантиппу» — «вечно надутое ворчливое существо с глупыми требованиями».

Ефросинья стала властной и крикливой: ни дружбы, ни уважения в этом браке не осталось. Отношения супругов с каждым днем становились только хуже, доходило даже до рукоприкладства:

Разразился скандал, причем я получил удар в грудь ржаной лепешкой, Лева [сын] побледнел и сказал: «Это ад»…».

Пришвин старался избегать общества жены, а их уже взрослые сыновья неизменно вставали на сторону матери. Писатель чувствовал себя в своем доме лишним. Никем в семье не понятый он уходил с головой в литературу, бродил по лесам, долгие годы вел дневник, о существовании которого не знали даже ближайшие родственники.

Собаки стали единственными по-настоящему близкими ему существами. Наконец, Михаил Михайлович решил пожить один и въехал в московскую квартиру, продолжая материально помогать семье. Ефросинья Павловна была увлечена внуками и огородом и в городе практически не появлялась, чему супруг был несказанно рад.

«Друг мой неведомый, но близкий, я знаю, что ты существуешь»

1940-й год начался у Пришвина стремительным пересмотром жизни. «Не перед концом ли?» — подумал 67-летний писатель и стало страшно.

Неужели вот на этом все и закончится? Он уже три года живет один, Ефросинья и сыновья приезжают только по праздникам, но они не спасают его от одиночества. Михаил Михайлович все еще робко мечтает встретить духовно близкого человека:

Страстная жажда такого друга сопровождалась по временам приступами такой отчаянной тоски, что я выходил на улицу совсем как пьяный, в этом состоянии меня тянуло нечаянно броситься под трамвай… Тоска стала так меня донимать, что я заподозрил болезнь в себе вроде тайного рака и даже обращался к докторам.

В эту новогоднюю ночь в его квартире снова собрались родственники и немногочисленные друзья. Каждый загадал желание. Пришвин написал на бумажке только одно слово: «Приди!», и тут же сжег ее, уже особо не надеясь на чудо. А она пришла! Прекрасная Дама, которую он ждал десятилетиями, переступит порог его дома совсем скоро — 16 января 1940 года.

В моей жиз­ни было две «звёздных встречи»: «звезда утренняя» в 29 лет и «звезда вечерняя» в 67 лет. Между ними 36 лет ожида­ния.

Решил заняться собственными «похоронами»

Забыв о загаданном желании, в первый же день нового года Михаил Михайлович решает заняться… «собственными похоронами». Надвигающаяся старость заставляла писателя наконец-то взяться за самое главное — разобрать свои дневники и отдать их Литературному музею.

Однажды он спас их из пожара: не взял ни деньги, ни вещи, только свои тетрадки — настолько дороги они ему были. В помощь Пришвину требовался редактор, которому можно было доверять:

За каждую строчку моего дневника — десять лет расстрела.

Женщину, которая тем морозным январским днем появилась на пороге квартиры Пришвина, звали Валерия Дмитриевна Лебедева. Зная об их с матерью непростой ситуации, старинный друг порекомендовал ее в помощницы к писателю.

И хорошо, что он старый семейный человек, что на голодную душу я не запутаюсь вновь со своей женской податливостью, — подумала Ляля.

«Поповна»

В пути до жилища Пришвина Валерия тогда очень сильно отморозила ноги. Знакомство с писателем началось с горячего чая и теплых носок, любезно предложенных гостье домработницей Аксюшей. Пока Ляля согревалась, ей открылась «вся нищета этого богатого дома»:

…при роскошных стенах и мебели – дешевая канцелярская пепельница; кашне на столике в передней – грязноватая тряпочка, свернутая в жгут; сукно, купленное втридорога у спекулянтки; и дырка на пятке хозяина (домашние туфли без задников раскрыли и этот секрет).

Михаил Михайлович отнесся к своей новой знакомой настороженно. Он посчитал ее слишком безалаберной, раз вышла в 40-градусный мороз в тоненьких сапожках. Валерия сидела под белой люстрой «как невеста», а писатель холодно изучал ее. Ей казалось, что он рассматривает на ней каждый волос. Сердце неприятно защемило.

— Вот с чем вам придется работать. Это документы моей жизни и вы первая их прочтете.

Ляля наугад открыла тетрадку-дневник от 1927 года и прочитала: «…в Известиях огромная статья Сталина. Едва одолел ее, в ней нет ничего свободного — бездарен и честен как чурбан». Одной только этой записи достаточно…

— Но как же вы можете их доверять незнакомому человеку? Надо же для такого дела стать друзьями, если приниматься за него, — сказала она писателю.

— Будем говорить о деле, а не о дружбе, — отрезал Пришвин, а про себя подумал: «…как-то из себя выпрыгивает с места в карьер, дружбу предлагает».

Валерия Дмитриевна пообещала прийти работать через три дня. Потом с трудом добралась до дома, и сказала матери:

— Очень мы друг другу не понравились…

В тот первый вечер холодным внешним зрением Пришвин увидел в своей гостье лишь недостатки наружности и записал в дневнике оценку: «Поповна».

«Такой несчастной судьбы я пожалуй не знаю»

Спустя обещанное время Ляля в квартире Пришвина не появилась. Слегла после обморожения на неделю.

«Поповна» в тот мороз отморозила себе ноги и не пришла на работу. Вот не везет мне с дневниками! Не утопить ли их в Москве-реке?

Через некоторое время Михаил Михайлович все же позвонил Валерии, выразил сочувствие, и непременно просил прийти. Уходя в тот первый вечер из его квартиры, она решила, что больше туда не вернется, а потому шла с двойным чувством – отталкивания и надежды. Но, наконец, работа пошла, Ляля осталась одна с машинкой и рукописями:

Что же делать, у меня теперь своего ничего не осталось – буду этим заниматься.

Вскоре Пришвин поведал новой знакомой некоторые моменты своей биографии и ей стали понятны «загадки» его жилища, которые в первый раз показались странными. В ответ Валерия рассказала свою.

Мы с ней проговорили без умолку с четырех часов до одиннадцати вечера. Что это такое? Не могли наговориться, разойтись. В этот вечер она мне рассказала историю своей жизни, какую я еще ни от одной женщины не слышал. Такой несчастной жизни я пожалуй не знаю.

«Зажег ее жизнь другой человек, чью рубашку я недостоин носить»

Жизнь Валерии вместила в себя революции, войны, разруху, гибель близких. Ее юность выпала на страшное время, но «если она когда-то и была счастлива, то именно тогда и только тогда». По-настоящему она любила только одного человека. Его звали Олег Поль, они были ровесниками.

Очень одаренный талантами человек, с ним Валерия познала большое возвышенное чувство, чем-то схожее с первой любовью Пришвина. Однако семью создать не получилось. Они вместе изучали литургику, иконопись, мечтали об отшельнической жизни в горах Кавказа. Так вышло, что Олег, философ по натуре, ушел к кавказским пустынникам один:

Олег был свободен от житейских связей и ушел из грешного мира. Я не смогла уйти вслед за ним.

Между ними была и оставалась лишь духовная близость. Письма Олега, наполненные глубоким духовным содержанием, Ляля потом бережно хранила всю жизнь. Она еще долго жила в сомнениях и колебаниях, с мечтой об уединенной «обители» с любимым, но реальность повседневной жизни делала эту мечту недостижимой.

Через несколько лет Олег закончил свой философский труд, принял монашеский постриг, а в 1930 году был расстрелян за отказ от отречения от церкви.

Ляля к тому моменту уже дважды побывала замужем. Однако «вкусив той высоты с Олегом, она так и не смогла найти себе пару», хотя и пыталась создать видимость жизни «как у всех» и тем успокоить мать.

По ее настоянию она оформила брак с профессором Вознесенским — он был другом семьи, намного старше нее, но Валерия не жила с ним как с мужем и сбежала сразу, как он предложил обвенчаться. О втором своем нелюбимом супруге и сибирской ссылке она Михаилу Михайловичу не рассказала:

Это была привычка опасаться, но еще и страх быть не понятой моим новым другом.

Тем не менее, ее рассказ поразил и восхитил писателя. Образ Олега, мысли его стали с тех пор постоянными спутниками Пришвина до последнего дня его жизни, что видно по более поздним дневникам:

Живу я с ней хорошо, и она со мной счастлива. И я не нарадуюсь. Но скажу и признаюсь: зажег ее жизнь другой человек, чью рубашку я недостоин носить.

«А если?»

В тот вечер откровений они сидели рядом на диване, повисла пауза. Пришвин вдруг отстранился и стал разглядывать Лялю, как будто делал это впервые.

– Так вот откуда у вас седые волоски! – воскликнул он.

Он уже много раз пожалел, что назвал ее когда-то «Поповной», теперь Михаил Михайлович видел перед собой то «русалку», то совсем юную девушку:

— Сын мой Петя в прошлый ваш приход сказал мне: «Удивительное у этой женщины лицо, вдруг меняется, словно ей двадцать лет, а ты сказал, что пригласил пожилую секретаршу. И она действительно немолодая женщина».

Уже через несколько дней в дневнике писателя появились два таинственных слова: «А если?»

— А если влюблюсь? — в один из последующих дней Михаил Михайлович решил признаться в чувстве, которого боялся, и задал вопрос максимально прямо.

— Все зависит от формы выражения и от того человека, к кому это чувство направлено, человек должен быть умный, — спокойно ответила Валерия Дмитриевна.

Этот ответ, такой точный и ясный, обрадовал Пришвина. Довольно быстро он понял, что Ляля — и есть та Прекрасная Дама, о которой он мечтал долгие годы.

Я жду, когда Вы… полюбите меня по-настоящему и навсегда. И меня тогда вовсе не будет стеснять, что я старый урод, а вы молодая и прекрасная.

Чувство оказалось взаимным. Михаил Михайлович как будто помолодел, впервые в жизни он ощущает себя полностью счастливым: с утра не может дождаться прихода своей Дамы и несется, опережая домработницу, чтобы открыть ей дверь.

Расходятся они с Лялей обычно поздним вечером, так и не наговорившись вдоволь, и, наконец, решают съехаться.

Однако Пришвин тогда совершенно забыл об одном моменте: Аксюша исправно докладывала Ефросинье Павловне в Загорск обо всем, что происходит в квартире.

Та слишком хорошо знала своего мужа, у которого «если и была измена, то лишь в мечте», и отнеслась к этому роману скептически. Но все-таки под предлогом лечения явилась в Москву «зимовать». Для Пришвина подобный поворот событий стал полной неожиданностью.

Разлучница

Еще вчера писатель убеждал свою новую музу, что супруга давно привыкла к его свободе, а «сыновья – те все понимают и, конечно, поймут и будут друзьями». И вот в считанные часы Павловна заполонила собой все пространство огромной квартиры и просто выжила соперницу.

Более того, своими истериками парализовала Михаилу Михайловичу всю литературную деятельность. Терять статус жены писателя со всеми вытекающими привилегиями она не собиралась:

— Вы думаете, ежели я малограмотная, то не понимала, с кем жила? Нет, мне радостно было быть женою Пришвина.

Уже взрослые сыновья в очередной раз поддержали мать, а с ними и практически все друзья семьи.

Валерия Дмитриевна была объявлена «разлучницей», ее обвиняли в желании завладеть их квартирой, погреться в лучах славы писателя, кое-кто из друзей даже предположил, что она — шпионка и специально подослана следить за Пришвиным. Дошло до жалоб в Союз писателей и угроз подключить НКВД:

Лева кричал на меня в своем безумии, что «женку» мою посадят, а с меня ордена снимут. Это было так непереносимо больно и ужасно, что во мне что-то оборвалось навсегда.

Но этого не случилось — ни Павловна, ни сыновья, к счастью, не узнали о ссыльном прошлом Валерии, иначе бы непременно воспользовались этим фактом. «Маленькая война» затянулась на несколько месяцев и окончательно рассорила Михаила Михайловича с первой семьей.

Сама Валерия Дмитриевна держалась в этой ситуации достойно. В доме писателя она больше не появлялась, вернувшись на прежнюю работу. С Пришвиным они вели переписку и иногда гуляли по городу. Однако жить с сознанием того, что все вокруг смотрят на нее как на разрушительницу хорошей семьи, она не могла:

Поверь мне, если Ефросинья Павловна и сыновья станут на истинный путь – я сделаю все от меня зависящее, чтобы вернуть тебя им. Я сделаю это… Но сейчас, – сколько времени я просила тебя, чтобы ты сказал им, что я не причина, а повод, – причина в них. И разве ты сказал им это?

Михаилу Михайловичу пришлось принять окончательное и очевидное для него решение — он ушел к Валерии и «увез ее в лесную избушку», которую купил в деревеньке Тяжино под Бронницами.

Московскую квартиру писатель переоформил на сыновей и Павловну, и только тогда она согласилась на развод. После чего Пришвин и Ляля смогли пожениться. Наталья Аркадьевна стала жить с ними.

Писатель был потрясен тем, что семья, ради которой он всю жизнь столько трудился, отнеслась к нему цинично и потребительски. Перед самой смертью Ефросинья Павловна скажет: «Муж мой не простой человек – писатель, значит, я должна ему служить. И служила всю жизнь как могла». В дальнейших отношениях Пришвина с сыновьями также не было душевности:

…ходит Лёва только за деньгами, и я ничего ни к ним, ни к детям их, моим внукам, не чувствую, а прихода Лёвы всегда боюсь немного.

«Хрустальные» годы

В 1946 году Пришвины приобрели «развалины прекрасного дома» в подмосковном Дунино. Во время войны здесь был госпиталь, устояли только стены — не было ни стекол, ни крыши. За лето его восстановили и прожили в нем до самой смерти писателя. Михаил Михайлович назовет эти годы счастья «хрустальными»:

— Я тебя люблю, Ляля, – как я счастлив, что могу это сказать спокойно, уверенно и в первый раз в жизни первой женщине.

Эта любовь не имела под собой только лишь духовную основу. С Лялей Пришвин переосмыслил свое отношение к физической близости с женщиной.

Десятилетия назад свою «утреннюю звезду» он не смог «унизить животным чувством» и не был ею понят; с Павловной близость была рутиной: «всегда на 5 минут — и бежать». И лишь, встретив женщину, которую так долго ждал, он в своем возрасте отдался чувству без остатка:

Ночь любви, на которую не всякого и молодого-то хватит, дала мне только счастье, и утром я встал бодрый, бесконечно преданный своей подруге.

И также благосклонно в конце жизни относился и к естественному прекращению этой страсти, по-прежнему радуясь семейному счастью, так поздно обретенному им.

«Она была мать без детей»

Детей в этом браке не появилось, всю свою заботу Валерия направила на супруга. Пришвин считал, что их поздняя любовь дана им в оправдание прошлого.

Она была мать без детей… После всего я заменил ей ребенка. Нетронутое ее материнство обратилось на меня и у нас получилась необыкновенная любовь… Теперь она мать в 51 год, а я ее ребенок в 78 лет. Чего только не бывает на свете между людьми!

«Праздник отмороженной ноги»

Каждый год 16 января, в годовщину их с Лялей знакомства, Пришвин будет оставлять в дневнике трогательные и нежные слова.

За нами осталось 13 лет нашего счастья. И теперь вся наша рассеянная жизнь собралась и заключилась в пределах этих лет.

Они назовут этот день «праздником отмороженной ноги» и проживут вместе ровно еще один счастливый год. 16 января 1954 года на рассвете писателя не станет. Страница в дневнике останется пуста.

Ляля + Миша

Ляля все записи своего супруга сохранит и расшифрует. Воспитает учеников, которые позже их издадут. В этих дневниках — вся эпоха первой половины ХХ века, прожитая внимательным и чутким человеком.

В первое же лето после кончины Михаила Михайловича в Дунино появились его читатели. Валерия каждого принимала в доме, позже став неизменной хранительницей музея писателя, созданного спонтанно на общественных началах.

Валерия Дмитриевна пережила супруга на четверть века. Ее не стало в 1979 году, в возрасте 80 лет. По ее завещанию дом в Дунино был передан в дар Министерству культуры СССР и стал музеем. В нем по сей день хранится забавный экспонат: деревянный пенал, на котором по-хулигански нацарапаны два имени: «Ляля + Миша».

«Мише», автору надписи, к тому моменту уже исполнилось семьдесят лет, а «Ляле» — немного за сорок. Их история любви стала одной из самых прекрасных и вдохновляющих в сумасшедшем двадцатом веке. По сей день она служит маяком надежды для всех, кто потерял веру и перестал ждать.