Северный ветер гнал по улицам Абвиля колючий снег, забивая его в щели между камнями мостовой. Зима 1759 года выдалась особенно суровой — даже старожилы не помнили таких морозов. По утрам городские стражники находили замерзших нищих, а в бедных кварталах топили мебелью, чтобы хоть немного согреться.
В такое морозное утро пятнадцатилетняя Мари-Жанна Бертен спешила в булочную. Её тонкие пальцы, покрасневшие от холода, крепко сжимали медяки, бережно завернутые в льняной платок. Отец служил в коннополицейской страже, мать ухаживала за больными — семья жила скромно, но честно.
Возле булочной Мари-Жанна заметила сгорбленную фигуру. Старая цыганка, закутанная в потрепанную шаль, дрожала от холода. Её смуглые руки с узловатыми пальцами посинели от мороза. Девушка, не раздумывая, отломила кусок от своего теплого хлеба и протянула старухе.
Та подняла глаза и замерла, разглядывая юную благодетельницу. Перед ней стояла настоящая северная красавица — пепельные волосы выбивались из-под чепца, синие глаза смотрели приветливо, а круглое личико с румянцем на щеках словно светилось изнутри. Даже простенькое синее платье из грубой шерсти сидело на девушке с особым изяществом.
— Дай руку, красавица, — прошамкала старуха, — я отблагодарю тебя предсказанием.
Мари-Жанна знала, что набожным людям не пристало якшаться с цыганками, но любопытство пересилило. Она протянула ладонь.
— Странная у тебя судьба, девочка, — старуха водила скрюченным пальцем по линиям на ладони. — Не то, что у других. Будут у тебя большие деньги, будешь жить при королевском дворе… — она подняла мутные глаза на девушку. — И шлейф за тобой будут носить.
Мари-Жанна едва сдержала смешок — что за нелепость! Она, дочь стражника, при королевском дворе? Но старуха уже заковыляла прочь, прижимая к груди кусок хлеба. На углу улицы она обернулась и крикнула:
— Не забудь! При королевском дворе!
Мари-Жанна не верила в колдовство и предсказания, но слова цыганки не шли из головы. Ночами она ворочалась без сна, представляя себе роскошные залы Версаля. Свечи в хрустальных люстрах, шелест шелковых платьев, негромкий смех придворных дам…
Но здравый смысл быстро брал верх над фантазиями. Чтобы попасть ко двору, нужно сначала добраться до Парижа. А чтобы жить в Париже, нужно иметь ремесло. К счастью, природа наградила её острым глазом и ловкими пальцами.
По воскресеньям в церкви Мари-Жанна украдкой разглядывала наряды прихожанок и мысленно переделывала их. Вот это платье следовало бы заузить в талии, а тому подолу не хватает изящной отделки. Жительницы Абвиля одевались безвкусно — нагромождали оборки и ленты без всякого смысла. А ведь главное в наряде — подчеркнуть достоинства фигуры!
— Мама, — однажды решилась Мари-Жанна, — я хочу поехать в Париж учиться шить.
Мадам Бертен всплеснула руками:
— Ты с ума сошла! Какой Париж? Там одни соблазны и пороки! Молодой девушке там не место.
— Но мама…
— И слышать не хочу! — отрезала мать.
Однако судьба распорядилась иначе. Одна из клиенток мадам Бертен, заметив, как ловко Мари-Жанна орудует иглой, предложила отправить девушку к знаменитой модистке мадемуазель Пажель. Более того, дама вызвалась оплатить дорогу!
— Не каждому такой шанс выпадает, — вздыхала мать, собирая дочь в путь. — Смотри только, держись подальше от всяких искушений.
Мари-Жанна едва сдерживала нетерпение. В дорожном сундучке лежали две смены белья, штопальные принадлежности и томик псалмов. Но главным её богатством были собственные руки и твердая решимость добиться успеха.
Дилижанс, громыхая по разбитой дороге, увозил её навстречу судьбе. Мари-Жанна прижалась лбом к запотевшему стеклу. Впереди был Париж — город, где можно осуществить любую мечту. Даже самую дерзкую. Даже предсказанную старой цыганкой…
Магазин мадемуазель Пажель располагался в квартале Сент-Оноре, где селилась самая избранная публика Парижа. Витрины сверкали зеркалами, а за ними манили взгляд шелка всех оттенков, воздушные кружева, атласные ленты. Мари-Жанна замерла на пороге, она почувствовала новые запахи — тонкий аромат духов, терпкий запах красителей для тканей, сладковатый дух накрахмаленного белья.
— Так-так, — окинула её придирчивым взглядом мадемуазель Пажель, — провинциальная простота… Что ж, начнешь с самого низа.
И Мари-Жанна начала. День за днем она носилась по Парижу с картонками, в которых лежали драгоценные наряды для знатных дам. Её маршрут пролегал от особняка к особняку. Она быстро выучила, где живут Шуазели, а где расположен дворец Ришелье. Случалось, приходилось подниматься по черным лестницам, пропуская важных господ. Но девушка не роптала, она училась.
По вечерам, когда другие ученицы спешили на прогулки с кавалерами, Мари-Жанна сидела над шитьем. Её пальцы научились творить чудеса: подшивать воланы так, что строчки становились невидимыми, крепить кружева, чтобы они струились как вода, украшать лифы крошечными розами из шелка.
— Смотрите-ка, — шептались в мастерской, — у малышки Бертен золотые руки!
Постепенно мадемуазель Пажель стала доверять ей более сложную работу. А вскоре и сами клиентки начали замечать скромную подмастерье. Особенно внимательна была принцесса де Конти. Она подолгу беседовала с Мари-Жанной, расспрашивая о новых фасонах.
— В тебе есть особый дар, дитя мое, — сказала как-то принцесса. — Ты не просто шьешь платья — ты создаешь красоту.
Похвала знатной дамы окрылила девушку. Вечерами она делала наброски нарядов, придумывала новые отделки, экспериментировала с драпировками. А еще она поняла — чтобы преуспеть в Париже, нужно не только мастерство, но и умение подать себя.
Мари-Жанна была слишком простым именем для модистки. Она стала называть себя Розой — это имя больше подходило к её свежему личику с румяными щеками. Изменилась и её манера держаться: теперь она не семенила по черным лестницам, а плыла с достоинством королевы.
Но настоящие испытания были впереди…
Когда при поддержке принцессы де Конти Роза открыла собственный магазин на улице Сент-Оноре, она назвала его «У Великого Могола». Название звучало экзотично и намекало на роскошь Востока — именно то, что нужно для привлечения избалованных аристократок.
В маленькой гостиной, где она принимала клиенток, царила изысканная простота: несколько изящных кресел, высокие зеркала в золоченых рамах, столик красного дерева для образцов тканей. Здесь не было кричащей роскоши магазина мадемуазель Пажель — Роза понимала, что истинный вкус не терпит излишеств.
Её звезда могла бы восходить медленно, если бы не случай, всколыхнувший весь Париж. Герцог Шартрский, славившийся любовью к хорошеньким женщинам, обратил внимание на молодую модистку. Сначала это были случайные встречи в коридорах его особняка, куда Роза приносила заказы. Затем последовали небрежные комплименты, легкие прикосновения к руке…
— Какая славная девочка, — говорил герцог своим приближенным. — И так мило краснеет.
Роза действительно краснела, но не от смущения — от гнева. Она прекрасно понимала, чего добивается принц. Когда за корсаж её платья была засунута записка с приглашением на ужин, девушка только презрительно усмехнулась.
Начался настоящий поединок между принцем крови и простой модисткой. Герцог присылал драгоценности — они возвращались обратно. Он предлагал особняк — Роза даже не вскрывала письмо. Бриллианты, жемчуга, кареты, лошади — всё отвергалось с неизменной вежливой улыбкой.
— Вы играете с огнем, дитя мое, — предупреждали Розу доброжелатели. — Его высочество не привык к отказам.
Вскоре по Парижу поползли слухи — герцог грозился разорить строптивую модистку, лишив её всех клиенток. Говорили даже о возможном похищении. Роза начала всерьез опасаться за свою судьбу, но случай снова пришел ей на помощь…
В тот летний день 1774 года Роза примеряла свадебное платье графине д’Юссон. Тонкие пальцы модистки ловко закалывали складки, когда в салон вошел лакей и объявил о приезде герцога Шартрского.
Графиня поспешно присела в реверансе, совершенно позабыв о присутствии портнихи. Роза могла бы незаметно выскользнуть за дверь, так поступила бы любая другая на её месте. Но она спокойно опустилась в кресло у камина, словно имела на это полное право.
— Мадемуазель Бертен! — возмущенно воскликнула графиня. — Извольте удалиться!
Роза не шелохнулась. Несколько секунд в комнете было тихо.
— Вы забываетесь, — процедил герцог, глядя на Розу. — Вы не понимаете, с кем говорите?
— Напротив, ваша светлость, — голос Розы звенел от сдерживаемого гнева. — Это вы забыли о своем достоинстве. Разве пристало принцу крови преследовать простую девушку? Сначала соблазнять подарками, а потом угрожать разорением?
Лицо герцога стало багровым:
— Да как вы смеете…
— Я смею говорить правду, монсеньор, — Роза поднялась и сделала безупречный реверанс. — И всегда буду помнить о пропасти, которая нас разделяет. Жаль, что вы о ней забыли.
Она вышла с высоко поднятой головой, оставив герцога задыхаться от ярости. На следующий день весь Париж только и говорил об этой сцене. История дошла до Версаля, где произвела неожиданное впечатление на одну очень важную особу…
А через неделю Роза получила приглашение, от которого перехватило дыхание. Молодая королева Мария-Антуанетта желала видеть её работы.
Версаль встретил Розу величественной тишиной анфилад и строгими взглядами придворных. Она несла несколько картонок с платьями, над которыми трудилась всю ночь. В её голове витали десятки идей, она знала, что второго шанса может не быть.
Мария-Антуанетта оказалась совсем юной, ей едва исполнилось девятнадцать. Но в её осанке уже чувствовалась царственность, а в глазах светился живой ум. Королева молча рассматривала привезенные наряды, изредка проводя рукой по тончайшему батисту, касаясь искусно расшитых лифов.
— Скажите, мадемуазель Бертен, — неожиданно произнесла она, — это правда, что вы отказали герцогу Шартрскому?
— Ваше величество… — Роза замялась.
— Не смущайтесь. Мне известна эта история. Знаете, я не люблю герцога — он слишком много о себе воображает.
Королева подошла к окну, выходившему в парк:
— А ваши платья… В них есть то, чего не хватает нарядам мадемуазель Пажель. В них чувствуется порыв, фантазия, молодость. Именно то, что нужно французскому двору.
Так Роза Бертен стала королевской портнихой. Теперь её карета дважды в неделю появлялась в Версале или Трианоне. Она проводила с королевой долгие часы, обсуждая новые фасоны, выбирая ткани, придумывая украшения. А знатные дамы терпеливо дожидались своей очереди.
В мастерской «Великого Могола» трудились уже десятки искусных швей, но все важные решения Роза принимала сама. Она создавала не просто платья — она творила новый стиль. Её чепцы носили затейливые названия: «Вздохи страсти», «Тайные признания», «Сердечные муки»…
Версаль преобразился с появлением нарядов от Розы Бертен. Торжественные придворные туалеты уступили место более изящным одеяниям. Мария-Антуанетта первой появилась в платье из тончайшего индийского муслина, отделанном гирляндами из искусственных цветов. На следующий день весь двор желал такие же.
В моду вошли высокие прически, украшенные перьями. Дамы состязались в их причудливости — иным приходилось ехать в карете стоя, чтобы не помять драгоценное сооружение на голове. Императрица Мария-Терезия, узнав о новых пристрастиях дочери, назвала её в письме «птичьей головкой», но Мария-Антуанетта лишь посмеялась над материнским ворчанием.
— Вы превратили Версаль в театр, — заметила как-то принцесса де Ламбаль.
— Разве жизнь — не лучший театр? — отвечала Роза, закалывая очередную драпировку.
Слава «Великого Могола» распространилась далеко за пределы Франции. Каждый сезон куклы, одетые в миниатюрные копии последних нарядов Розы, отправлялись ко дворам Европы. Она шила платья для португальской инфанты, английской герцогини Мальборо, русских княгинь. Даже надменная графиня дю Барри, хранившая верность мадемуазель Пажель, признала превосходство новой законодательницы мод.
Однако богатство не принесло Розе покоя. Её знатные клиентки, включая саму королеву, не спешили оплачивать счета. Впрочем, она приобрела поместье в Эпине и новый дом на улице Майль. В апреле 1789 года магазин переехал на улицу Ришелье…
Никто тогда не предполагал, что золотой век французской моды подходит к концу.
Лето 1789 года выдалось тревожным. По улицам Парижа бродили толпы недовольных, у булочных выстраивались длинные очереди. Знатные дамы одна за другой покидали столицу, забывая расплатиться за последние наряды. Но Роза не думала о долгах, её беспокоила судьба королевы.
В октябре разъяренная толпа двинулась к Версалю. Королевскую семью перевезли в Тюильри, превратив дворец в роскошную тюрьму. Теперь Роза приезжала туда с простыми платьями из тафты и легкого муслина. О пышных нарядах пришлось забыть.
— Видите, дорогая Роза, — грустно улыбалась Мария-Антуанетта, — как изменчива судьба? Вчера — королева Франции, сегодня — пленница.
В марте 1793 года Роза принесла королеве последний чепец — простой, без украшений. Через несколько месяцев Мария-Антуанетта взошла на эшафот.
Вечером того дня Роза бросила в камин все неоплаченные счета королевы. Она не желала присоединяться к обвинителям той, что была к ней так добра. Ни один из королевских поставщиков не последовал её примеру.
После казни королевы Роза покинула Париж. Она вернулась в 1795 году, но времена изменились безвозвратно. В моду вошли греческие туники и простые прически. Изысканные фантазии мадемуазель Бертен казались отголоском ушедшей эпохи.
Она поселилась в своем поместье в Эпине, где в окружении племянников и нескольких верных друзей наблюдала за взлетом и падением империи. Законодателем мод стал Луи-Ипполит Леруа, а о Розе Бертен вспоминали лишь как о символе ушедшей роскоши Версаля.
22 сентября 1813 года сердце королевы французской моды остановилось. Она унесла с собой тайны многих придворных интриг и память о том, как простая девушка из Абвиля осуществила предсказание старой цыганки.
В последний путь Розу Бертен провожали немногие. На её могиле не было пышного памятника, лишь скромная плита с именем и датами. Но в тот день с деревьев кладбища Пер-Лашез слетали первые осенние листья, похожие на обрывки тех роскошных тканей, что когда-то украшали Версаль.
Говорят, среди её вещей нашли потрепанную записную книжку. На последней странице рукой Розы было начертано: «Я видела величие Франции и её падение. Я одевала королеву и видела её последние часы. Но главное — я всегда оставалась верна своему призванию, своей королеве и самой себе».
