Тот весенний теплый день запомнился Льву Перфилову до мельчайших деталей. Он прогуливался по Крещатику, когда его взгляд выхватил из толпы девушку с кинематографической статью — высокую, тонкую, с горделивой осанкой и модной стрижкой каре. Ветер играл полами ее легкого пальто, а глаза буквально светились.
РОКОВАЯ ВСТРЕЧА
— Валентина, ассистент режиссера на студии Довженко, — представилась она.
В ее голосе Перфилов уловил ту самую киевскую певучесть, что так отличала местных девушек. В этот момент где-то заиграл аккордеон, и Лев воспринял это как знак — судьба!
Правда, коллеги пытались его предостеречь:
— Лёва, за ангельской внешностью Валентины дурной нрав. Любит выпить, крутит романы.
Но разве могла остановить влюбленного мужчину такая ерунда? Тем более девушка сама сделала первый шаг, призналась в чувствах. А когда забеременела, он, не раздумывая, повел ее под венец.
ИЗНАНКА СЕМЕЙНОГО СЧАСТЬЯ
Первые годы совместной жизни казались сказкой. В семье один за другим родились два сына. Алеша с мамиными ямочками на щеках и Сашка, его точная копия.
Но вскоре маска идеальной жены сползла. Валентина стала возвращаться домой все позже. Сначала к полуночи, потом к двум. А однажды и вовсе засветло, с перегаром, в мятом платье, с чужими телефонными номерами, наспех нацарапанными на салфетке.
— Работа, Левушка! Кино — это же ночная жизнь!- отмахивалась та, когда он робко спрашивал.
Правда всплыла очень быстро. Однажды Перфилов проснулся среди ночи от телефонного звонка. Друзья, встретив Вальку в ресторане, деликатно предложили «заехать и забрать ее».
Он примчался, застав такую картину: жена, раскатисто смеясь, сидела на коленях у какого-то бородача, а вокруг стояли полупустые бутылки. В воздухе витал густой запах табака и дорогих духов, смешанный с горьким разочарованием и предательством.
Лев замер в дверях, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Валя, заметив его, лишь лениво подняла бокал:
— О, и мой законный супруг пожаловал! Присоединяйся, Левушка!
Бородач, обнимавший ее за талию, снисходительно ухмыльнулся.
В тот момент Перфилову хотелось врезать этому типу по самолюбивой роже, выхватить Валю, устроить сцену… Но он лишь стиснул зубы, бросил на стол деньги за ужин и развернулся к выходу.
— Езжай домой, как сможешь, — крикнул он через плечо жене.
Той ночью он сидел на кухне, методично гася одну сигарету за другой. Часы пробили три, когда наконец, щелкнул, замок.
— Мне надоел это цирк, — начал он, не давая ей даже разуться. — Я хочу…
— А я тебя перебью, — вдруг оживилась Валя, сбрасывая туфли. — У нас будет ребенок.
В голосе супруги не было ни радости, ни испуга. Один только вызов. И Лев вдруг понял страшную вещь: он больше не верит ни единому ее слову. Но… опустил глаза и молча пошел ставить чайник.
ПРОПАСТЬ
Вопрос о разводе Перфилов больше не поднимал. Он запер правду где-то глубоко внутри. Даже когда соседка, заглянув в коляску, язвительно процедила:
— Ну что, папаша, поздравляю… Только вот мальчик совсем на тебя не похож.
Он не ушел. Растил Костика, как родного. Играл роль примерного мужа. Но внутри медленно угасал. И пил…
Когда дети выросли, а Валя вновь изменила, на этот раз с каким-то гастролером из Одессы. Лев решился на развод. И пустился во все тяжкие. Запои теперь длились неделями. В палате психиатрической больницы, куда его забрали после очередного срыва, он метался на койке, бормоча одно и то же:
— Почему все они меня предают? Что со мной не так?
Годы алкогольной зависимости оставили неизгладимый след на облике и характере артиста. Прежний жизнерадостный балагур исчез, уступив место раздражительному и угрюмому человеку.
Лицо, когда-то выразительное и подвижное, теперь носило отпечаток хронической усталости: опухшие веки, проступившие капилляры на носу, глубокие морщины вокруг рта. Казалось, сама способность радоваться жизни была безвозвратно им утрачена.
НЕОЖИДАННЫЙ ПОДАРОК
Чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о выпивке, он с головой погрузился в работу и чтение. Книги стали его новой страстью. А на съемочной площадке он теперь появлялся подготовленным, собранным, хотя и сохранившим характерную хрипотцу в голосе и резкость в манерах.
Именно в этот момент судьба преподнесла ему неожиданный подарок…
В тот день в зале телеграфа было безлюдно. Тишину нарушал лишь монотонный стук пишущей машинки. Лев, привыкший к шуму съемочной площадки, машинально замедлил шаг у окошка №3. За стеклом — молодая телеграфистка с усталыми, но удивительно живыми глазами.
Неожиданно для самого себя он позволил себе рискованную шутку.
— Барышня, вы не против, если я буду вашим третьим? — кивнул он в сторону таблички с цифрой.
Девушка подняла глаза. И вдруг, резко встав, исчезла в подсобке. Перфилов замер с бланком в руках:
— Неужели и здесь меня узнали?
Когда она вернулась, в ее взгляде уже не было смущения. Только любопытство и едва уловимая улыбка:
— А почему третьим, а не первым?
Лев почувствовал, как неожиданно сжалось его сердце. Впервые за долгие годы он ощутил нечто забытое: легкость, желание шутить, радость простого человеческого общения. Внимательно посмотрев на незнакомку, он взял чистый бланк и быстро что-то написал:
— Прочтите, когда будет время, — сказал он и вышел.
Вечером, разбирая его размашистый почерк, телеграфистка Вера читала не просто слова, это была исповедь одинокой души. А через день в почтовом ящике Перфилова появился ответ: «Третий номер ждет вас. Заходите в любое время».
НЕОЖИДАННЫЙ ГОСТЬ
Через несколько дней Лев пригласил девушку к себе домой. Предварительно долго готовился. Начистил до блеска давно не использованный сервиз, перебрал коллекцию виниловых пластинок и даже достал с антресоли почти новый галстук. Когда раздался звонок, он в последний раз провел рукой по волосам и пошел открывать дверь.
На пороге стояла Вера в платье цвета спелой вишни, с уложенными в мягкие волны волосами. Но не это заставило его сердце бешено застучать. За ее руку робко держался мальчуган лет пяти с большими испуганными глазами.
— Как тебя зовут, богатырь?- протянул ему руку Перфилов.
— Сааашка,- прошептал тот, пряча лицо в складках маминого платья.
Тот вечер закончился поздно. Ребенок, утомленный впечатлениями, уснул прямо в такси, уютно устроившись между ними. Лев нес его на руках до самого подъезда, ощущая странное тепло в груди. Как будто держал что-то хрупкое и бесконечно ценное.
У дверей Веры он остановился, не решаясь отдать ей сына.
— Шикарной жизни не обещаю, – тихо сказал он, глядя ей прямо в глаза. — Но клянусь, никогда не предам, не обижу. Ни тебя, ни его.
Вера замерла, не веря своим ушам.
— Выходи за меня.
Она молчала.
— Буду ждать неделю, – добавил он и, аккуратно передав Сашку, развернулся к лифту.
Через пять дней в его дверь позвонили.
— Мы с Сашкой подумали, Что неделя это слишком долго,- улыбнулась Вера.
Лев не стал спрашивать, уверена ли она. Не напоминал про 25-летнюю разницу в возрасте. Про свой непростой характер. Он просто шагнул вперед и обнял свою новую, неожиданную, такую хрупкую и такую крепкую семью.
ЛЮБОВЬ ВОПРЕКИ
Через несколько месяцев они поженились. И тут же поползли сплетни:
— Шустрая молодуха за артиста зацепилась, — шипели соседки на лавочке.
— У Перфилова совсем крышу снесло. На старости лет женился, да еще и с довеском,- перешептывались театральные кумушки.
Даже родная мать Веры, хлопнув дверью, бросила:
— Лучше бы ты вдовой осталась, чем за этого старикашку!
Мать Перфилова, узнав о невестке, тоже демонстративно перестала звонить.
Но странное дело. Чем злее были пересуды, тем крепче они держались друг за друга. Когда в 90-х грянул развал Союза, многие русские актеры начали покидать Украину. Коллеги звали Перфилова в Москву. Но он лишь качал головой:
— Моя Вера здесь. Мой Сашка здесь. Значит, и мое место здесь.
Выживали они, как могли. Лев Алексеевич подрабатывал озвучкой рекламы и дубляжом. Вера торговала на Подоле домашними соленьями.
Вскоре вопрос о переезде отпал сам собой. Перфилов тяжело заболел и буквально поселился в больнице. Измученный болезнью легких, актер терял силы с каждым днем, но жена не отходила от его постели. Медсестры, тронутые такой преданностью, даже приставили к больничной койке раскладушку, где она спала урывками, не выпуская его руку из своих.
Он уходил тихо, на рассвете, когда первые лучи только начинали пробиваться сквозь больничные шторы. Перед самым уходом он нашел силы прошептать ей свои последние слова — не о боли, не о страхе, а о ней. О том, чтобы она не хоронила себя вместе с ним, чтобы не боялась снова быть счастливой.
Но Вера так и не выполнила его просьбу. Ее сердце, отданное ему однажды в тесном зале телеграфа, больше не могло вместить никого. Да и не хотело.
