«Ох, покрали Маню, — завывала старушка, качая головой, — с утра встала, а ее нет. Кличу ее, кличу… Да все без толку. Что скажут? А? Что теперь скажут?»
Утро в Ивановском началось хлопотно. Многие, услышав вести из дома Никитичны, стремглав побежали к ней. Обхватив старушку за плечи, соседка-кружевница, уговаривала Никитичну успокоиться. А вдруг девушка вышла со двора по делу?
Потом примчалась быстроногая Нюта, из дома в конце улицы, бледная и растерянная. Маня, внучка Никитичны, дружила с ней и поверяла все секреты. И теперь на Нюту обрушилось общее негодование: знала что-то, да утаила!
Манюше было семь, когда умерла мать: редкий случай в Ивановском – ударило молнией! Отца еще раньше забрали в солдаты, и вскоре пришли вести – остался соколик в чужой земле. Так что весной 1857 осталась Манюша полной сиротой, с бабушкой и дедом.
Росла как все: рано начала помогать по дому, училась грамоте в школе при церкви, на Ивана Купалу бросала на счастье венок в воду… «Красивая ты, Маня!» — Шептали подружки с плохо скрытой завистью. Только Нюта никогда так не говорила. Дружили они с Маней крепко, не разлей вода. Втайне мечтала Нюта, что подруга выйдет замуж за ее брата, и тогда они станут сестрами. Да только разве Егорка для Мани пара?
Она была и правда очень красива. Высокая, на голову выше любой из деревенских девушек. Стройная, гибкая, точно ива. Серые глаза в пол-лица, пшеничная коса в руку толщиной… «На Степку моего похожа», — плакала Никитична, глядя на внучку. Столько лет прошло, а она все еще не успокоилась.
— Надоть тебе замуж идти, — однажды сказала Никитична внучке. – Осьмнадцатый пошел. Я в такой год второго мужу подарила, Ванюшу. А Степка родился пятым… Последним у меня.
— Бабуля, не хочу торопиться, — ласково отвечала Маня, — ну куда? Да и нет никого по сердцу.
— По сердцу! – Неодобрительно хмыкнула Никитична. – Придумали нынче «по сердцу». А раньше никто не спрашивал, за кого идти. На кого родители укажут – тому и радуйся. С дедом твоим нас аккурат перед свадьбой познакомили. Батюшка мой обо всем договорился. И скажу тебе, прав был!
Он верно смотрел: не красотою жених хорош. Зато как замуж пошла, муж и дом выстроил, и хозяйство у нас хорошее… Ни денечка не пожалела.
— А тетя Марфа пожалела. – Тихо ответила Маня.
Никитична поджала губы. Судьба ее единственной дочки, которую тоже выдали по сговору, была тяжелой – только первый год она жила с супругом хорошо. Вечно хмельной, недовольный, муж поднимал на Марфу руку.
Дважды сбегала Марфа в дом матери, и дважды получала ответ: ты – ломоть отрезанный. Ступай назад. Однажды Марфу нашли у колодца, бездыханную. А потом и муж ее во всем признался – зашиб сгоряча.
— Ты вот что, слушай меня. – Сказала Никитична. – У Агапа-кузнеца сын пригожий и возраста подходящего. Живут они – сама знаешь! – зажиточно. Ладно живут, детей любят. Не обидят тебя. Матрену, жену кузнеца, считают хозяйкой хорошей, будет чему у нее поучиться. Так что придет Гришка свататься – сниму образа, благословлю.
— Нет, бабуля! – Воскликнула Маня. – Не спеши, прошу тебя! Дай мне еще годок! А коли за этот срок замуж не пойду, говори с Агапом. Тогда за его сына выйду.
Сидя на крыльце в мае 1867 года, Никитична вспоминала этот прошлогодний разговор, словно был он вчера. Где теперь Маня?
— Покрали Маню. – Упрямо говорила женщина.
— Да может сбежала! – В сердцах воскликнула кружевница. – Ты ее день-деньской попрекала. Вот, говоришь, засидится. Не возьмет никто. Вот и не выдержала Маня. А то ругаешь ее, что плохо прибралась.
— А что ж мне ее хвалить, что ли? – Хмуро ответила Никитична.
В начале весны поехала Никитична по надобности в город, и Маню взяла с собой. Остановились в Твери у кумы. Хотели на два дня, но Маня упросила побыть еще немного – дочка кумы, одного с Маней возраста, хотела показать девушке город. Однажды уехали на целый день, прямо с утра, и под вечер вернулись. Бранилась кума, хмурилась Никитична, только Маня была весела, как никогда.
А потом снова в Ивановское. И Маню словно подменили: раньше щебетала, будто птичка, а теперь была грустна. Голову повесила. Не ходила с подругами никуда. Придет, бывало, Нюта, они сядут за рукоделье, и часами говорят-говорят… А теперь Нюта придет, а Маня словно слезы еле сдерживает. И ведь молчала, не говорила бабушке, что с ней происходит!
— А может это Акулининых рук дело? – Спросила соседка, уперев руки в бока. – Ох не любила она Маню! Все казалось ей, что Васёк на нее посматривает. Сама слышала, как однажды сказала Акулина: «Эту бы Маню да отправить куда подальше! Чтобы честным людям жить не мешала!».
— Да что ты! Что ты! – Замахала руками Никитична. – О таком и подумать страшно! Чтобы Акулина… Да Маню извела…
В деревне Акулину побаивались — сердитая, вспыльчивая, доброго слова от нее не дождешься…
До вечера в Ивановском успокоиться не могли. А потом настал новый день, и пошел своим чередом. Никитична роняла слезы, соседи шушукались, строя предположения. На Акулину некоторые стали коситься, безмерно ее раздражая, а Нюта как воды в рот набрала – молчала. Тщетно родня и знакомые выспрашивали, ответ был один: «Не знаю ничего».
И еще один день прошел, и еще. Никитична пошла к священнику, просила о помощи. Мани след простыл – вещи ее остались на месте, ни одной не взяла. Исчезла, словно в воздухе растворилась.
— А может она к озеру ходила? – Болтали бывшие подруги. – У нас оно глубокое, темное, холодное. Как зайдешь, бывало, так ахнешь – до того мерзлая вода… Может, пошла Маня искупаться, да не выбралась?
И озеро сразу проверили, и в соседнюю деревню Агапка-кузнец съездил. Да без толку.
— Ты того, Никитична, держись. – Сказал он, вернувшись. – Нет Мани. Будем верить, что найдется.
Месяц прошел с того самого дня, как пропала Маня, и вот однажды к обеду в Ивановское приехала коляска. Небольшим экипажем правил молодой мужчина, рядом сидела девушка в скромном синем платье и шляпке. Прикатили к дому Никитичны, и тут-то соседи обомлели: Маня! Одета как городская, как барышня! И прежде была пригожая, а тут – ну просто молодая графиня!
Она упала на колени, едва Никитична показалась в дверях. Быстро-быстро что-то говорила, тихо, сбивчиво, не слышно было соседям, моментально столпившимся у плетня. А потом посмотрела на Никитичну умоляюще, а та сжала губы.
— Ладно уж. – Неохотно вымолвила бабушка, оглядев платье внучки. – Входи, благословлять буду. Хотя чего там теперь…
Та самая поездка в Тверь стала для Мани поворотной. Дочка кумы познакомила ее со своим двоюродным братом, с Мишей. Считанных часов хватило, чтобы молодые поняли – жить друг без друга не могут. Но Мане пришлось уехать, и Никитична уже тайком сговорилась обо всем с сыном кузнеца…
Обменявшись несколькими письмами, Маня и Миша решили, что надо им тайком бежать да обвенчаться. Оба были уверены, что Никитична на их брак никогда не согласится: чужой ведь совсем, из города. Не раз говорила бабушка внучке, что замуж надо идти за своих, что только тогда в семье лад будет…
Миша Рассудов сам был из мещан, работал в конторе, и снимал в Твери небольшую квартирку. Маня обжилась там легко, все ей было ново и интересно. Но скрываться от бабушки она вечно не собиралась, и приехала повиниться. Хотела было Никитична шум поднять, но взглянула в большие серые глаза Мани, до боли похожие на глаза ее покойного Степки, и передумала.
— Живи, милая. – Сказала ей. – Чего уж там. Будь счастлива. А я, даст бог, и правнуков повидаю.
