— Прижила невесть от кого. – Шушукались в Лефортово.
— Пятый год вдовеет! – Возражали другие. – Куда молодой женщине одной!
— Тогда замуж бы пошла!
Авдотья Грибова делала вид, что не замечает обидных словечек, которые неслись ей вслед. Да и некогда ей было – фабрика отнимала много времени. Но широкие цветные шали с тех пор стала носить каждый день. Под платком не так было видно, что она в положении.
Кумушки судачили, а Авдотья думала только об одном: «Главное – выжить. Остальное не так важно. Наступит час, и все, кто сплетничали, придут на поклон». Она не ошибалась.
Она была ровесницей девятнадцатого века, и овдовела в двадцать пять лет. Девушек из купеческой среды часто выдавали за возрастных мужчин: жених с окладистой бородой, невеста – только перестала играть в куклы. Поэтому-то Авдотья Грибова и потеряла мужа так рано.
Супруг, купец третьей гильдии, оставил её с двумя детьми и фабрикой по производству жилетных материй и шелковых тканей. При его жизни Авдотья и шагу на фабрику ступить не могла: не позволял муж. А теперь…
— С учётом того, что вложено, сумеете выручить за фабрику пятнадцать тысяч серебром. – Веско сказал адвокат в блестящем пенсне. – Этого хватит и вам и детям на долгие годы. Куда ж вам самой распоряжаться…
— Моя мать после отца сама дела вела. — Хмуро отозвалась Авдотья. — Чем я хуже?
Вечером она разбирала свои наряды, складывала отдельно яркие и пёстрые. Ей предстояло теперь долго ходить в чёрном. Год, не меньше. А там уже вряд ли придётся особенно наряжаться…
Она ведь вдова с детьми! Но не шло у Авдотьи из головы, как пренебрежительно говорил с ней адвокат. Как посчитал её пустым местом. Дескать, откуда у этой барыньки возьмутся силы и хватка для купеческого дела? Да, молодая она. Но ведь голова есть на плечах!
Уперев руки в бока, как делала её кухарка, Авдотья посмотрела на себя в зеркало. Лицо получилось до того грозное, что она расхохоталась. Впервые с момента смерти мужа. А утром забрала замужнюю золовку и поехала с ней в торговые ряды.
Они бродили между яркими шёлковыми платками и приценялись.
— И что ты увидеть хочешь? — Вопрошала сестра Авдотьиного мужа. — Дорого тут.
Но Авдотья продолжала свой обход, и всегда задавала вопрос: откуда товар? «Турецкий», — отвечали одни. «Из Франции, ваша милость», — жеманно уверяли другие. «Лучшие английские шали!» — Расхваливала другая торговка. Авдотья диву давалась: ни одной русской шали! Ни одного русского платка! Да где это видано!
Конечно, в Российской империи производили свои платки. Но иностранные перебивали цену, считались лучшими по качеству. Авдотья лихорадочно считала в уме: сколько ей потребуется новых работников, чтобы чуть иначе вести дела. Сколько еще денег вложить…
Несколько дней она не выходила из кабинета мужа, всё считала и записывала колонки цифр. Прислуга боялась даже детей привести к ней, чтобы пожелать доброй ночи.
А потом Авдотья удивила всех. Купчиха третьей гильдии открыла новую лавку: «Грибовские шали». И продавала в них только те, что создавались на её собственном производстве. Не зря ей муж фабрику оставил!
Сначала платков и шалей было мало. Авдотья изучала, что пользуется спросом. Какой узор? Какая расцветка? С кистями или бахромой? Или просто, с гладкими сторонами? Оказалось, на каждую шаль есть свой спрос. А вот расцветку сначала пришлось подсмотреть у конкурентов.
Каждая женщина того времени имела хотя бы одну шаль. Ходовой товар! В шаль кутались в прохладную летнюю пору, её поддевали под шубку. Шали были светлыми, легкими, чтобы красиво смотрелись поверх нежных легких платьев.
Или, наоборот, плотными, яркими, с разнообразными рисунками, которые рассматривать одно удовольствие. Шали обожали купчихи и купеческие дочки, платки десятками покупали дворянки, так что у Авдотьи не было нехватки в покупателях.
Она закупала шелк-сырец из Шемахи и Кашана, в Персии. К каждому сезону обновляла ассортимент – за это её особенно полюбили. В лавке Грибовой всегда было что-то новенькое! А ещё Авдотья решила, что не пропустит ни одной выставки. Для этого требовалась заявка и взнос, и купчиха не жалела денег, чтобы заявить о себе.
«Это платки высочайшего качества, — отметили в департаменте внешней торговли. – Грибова умеет делать лучший товар в России!»
Модные журналы из Европы ей везли в первую очередь. Грибова детально изучала веяния, и первой стала делать платки с капюшоном и салопы – верхнюю шерстяную одежду с широкими рукавами, подбитую мехом.
Но и у неё были женские слабости… На пятый год вдовства Авдотья оступилась. В Лефортово, где она тогда жила, сразу начали шептаться: мужа-то нет! Купчиха куталась в широкие накидки – под платком не видно!
Соседки хотели было сыграть в старую игру: «Мы такую не знаем», и всячески игнорировать Грибову, но не получилось. Дела фабрики шли в гору. Городские власти приглашали Авдотью на обеды и благотворительные вечера. Пришлось здороваться с купчихой сквозь зубы!
Кто был отцом её девочки, вскоре родившейся, она так никому и не сказала. Записала Александру с отчеством Семёновна. Так звали крёстного отца, двоюродного брата. Воспитала. Бежали годы, пришёл черед женить сына, Фёдора, умницу, который подавал большие надежды!
Нашла для него ладную купеческую дочку и радовалась внучкам – Мишутке и Машуне. Все вместе они жили в одном огромном доме, прекрасно ладили между собой…
Но над Грибовыми был словно злой рок. В двадцать пять лет, ровно, как и Авдотья, овдовела её невестка. Анна Грибова оплакивала Фёдора люто. Убивалась, грозилась броситься в реку. Окоротила Авдотья невестку и сказала ей:
— Будешь делу учиться. У тебя дети. Кто знает, сколько мне Господь отмерит!
Анна Грибова и её свекровь Авдотья продолжили работать вместе. А фабрика только процветала! Всему научила купчиха невестку, а потом и дочерей – законную Анну и внебрачную, Александру. И, уходя в другой мир, была совершенно спокойна: всё она сделала правильно. Всех обеспечила. А коли кто и оступится, не страшно: под платком не видно.
