12-летняя дочка барина плакала навзрыд, не могла успокоиться. Брат Евграф, обняв сестру, вопрошал грозно:
«Обидел кто? Только скажи, я ему всыплю!».
Немного успокоившись, Маргарита выпалила:
«Папенька сенную девку прихватил. Дарёнку! Прихватил, и в беседку потащил».
«Выкинула, поди?», — такими словами встретил пензенский помещик и поэт-любитель Николай Еремеевич Струйский рождение дочери. Его супруга, Александра Петровна Озерова, едва живая после тяжелых родов, не смогла ничего ответить, а бабка-повитуха сообщила барину, что новорожденная девочка, хоть и слабенькая совсем, но живая.
«К ночи преставится», — равнодушно сказал Николай Еремеевич и ушёл пить чай.
Но малышка выжила. Летом 1772 года, через сорок дней после появления дочери на свет Божий, отец окрестил девочку, дав ей звонкое, королевское имя — Маргарита. Несмотря на проявленное напускное равнодушие, он был рад рождению первенца, пусть и женского пола.
Маргарита росла в отцовском имении Рузаевка в Пензенском наместничестве. Усадьба была большая и красивая — целый мир с садами, прудиками, беседками, тенистыми аллеями и многочисленными статуями.
Девочка очень рано поняла, что весь усадебный мир устроен вокруг одного единственного человека — ее папеньки. Папеньку все боялись, и все ему беспрекословно подчинялись. Даже маменька.
Николай Струйский родился в Москве в семье надворного советника Еремея Струйского. Получил приличное домашнее образование, учился в гимназии при Московском университете.
Пугачевский бунт поделил жизнь Николая на «до» и «после». Пугачевцы перебили в Приволжье всю родню Струйского, в результате он оказался обладателем более чем тысячи душ крестьян и огромных земельных наделов.
Досталась Николаю и сохранившаяся до наших времен городская усадьба в Москве, в Токмаковом переулке. Здесь Струйский жил до 1771 года, пока служил в гвардейском Преображенском полку.
Выйдя в отставку в связи с болезнью в чине гвардейского прапорщика, Струйский продал московскую усадьбу надворному советнику П.Б. Белавину, и переехал в свое приволжское имение, село Рузаевку.
В Рузаевке женился на 17-летней красавице Александре Озеровой, и сразу же принялся перестраивать имение по своему вкусу.
Николай Еремеевич был страстным поклонником искусства и просвещения, которые сошлись для него в образе императрицы Екатерины II. В Рузаевке Струйский возжелал построить «Храм искусств», в котором бы и хозяева, и дворовые люди, жили в атмосфере поклонения поэзии, наукам, праву и Ея Величеству Государыне Екатерине.
Благое начинание потребовало огромных затрат. Струйскому пришлось продать несколько имений, в том числе, богатое имение в Подмосковье с 300-ми душами крепостных.
По всей усадьбе Николай Еремеевич разместил портреты, плафоны и статуи, изображающие Екатерину II.
Но мало-помалу культ Екатерины, культ просвещения в усадьбе сменился культом самого Николая Еремеевича. И эту трансформацию отца в единственного самодержца Рузаевки, милосердного и карающего, еще в раннем детстве заметила, почувствовала его дочь Маргарита.
Девочка видела, как дрожит перед отцом ее мать. Александра Петровна рожала детей каждый год, всего она произвела на свет восемнадцать детей, но выжили из них лишь восемь.
Отца боялись родственники по линии матери, боялись соседи. Что уж говорить о крестьянах! Те буквально трепетали пред грозными очами «самодержца», которого соседи называли гораздо проще — «самодур».
Самодурства Николая Еремеевича становились все страннее с каждым годом жизни в Рузаевке. Он начал носить наряды, представляющую собой причудливую смесь из мексиканской, европейской, восточноазиатской одежды.
У помещика появилась собственная «гвардия», состоящая из дюжих и исполнительных крестьянских парней.
Своим дворовым людям Струйский заявил, что он собирается привить им «вкус к законности». На практике же эксперимент молодого помещика обернулся форменным беззаконием.
Николай Еремеевич сам придумывал некое преступление, совершенное дворовыми, а затем начинал расследование, устраивал допросы с пытками, опрашивал «свидетелей», проводил судебное заседание, выступая и адвокатом, и обвинителем «подсудимых».
Сам же Струйский выносил приговор, и наказания были отнюдь не шуточными: крестьян секли, бросали в темницу, разлучали детей с родителями, забривали в рекруты.
Однажды Струйский в одеянии средневекового монаха судил молодую крестьянку за «прелюбы», которое состояло в том, что сам же барин ее и «иссильничал».
Муж крестьянки слезно молил не наказывать жену за «преступление», однако, Струйский вынес приговор — пять ударов плетью и содержание в подземелье «пока не одумается».
В своем имении Николай Еремеевич, как водится, завел крепостной гарем. Самых красивых женщин, девушек и девочек было велено поставлять в дом барина, и горе было той семье, что осмеливалась не исполнить волю «самодержца».
Беспутство помещика происходило на глазах у его детей и супруги Александры Петровны, которая считалась одной из самых красивых женщин своего времени. Современники также хвалили ее за ум и любезность.
Вот в такой обстановке и росла бедная Маргарита Струйская. Она неоднократно была свидетельницей отцовских «самодурств», в частности, ее брат Евграф Струйский рассказывал, как однажды сестра прибежала вся в слезах и закричала:
«Папенька сенную девку прихватил!».
О том, что помещик Струйский «бедокурит» в своей усадьбе, знали все, но никто ничего не делал. Крестьяне время от времени «взбрыкивали», избивали до полусмерти какого-нибудь барского «опричника». Струйский наказывал виновных в соответствии со своими представлениями о законности, и на этом все заканчивалось.
Проживая в Рузаевке, Николай Еремеевич всегда опасался за свою жизнь, носил с собой турецкую саблю, а дом его был полон различного оружия.
С возрастом барин несколько поутих, суды в Рузаевке прекратились и гарем был распущен. У Николая Еремеевича появилась новая, настоящая страсть — поэзия. Струйский сочинял и переводил с иностранных языков огромное количество стихотворений, настолько плохих, что в свете его стали называть не только безумцем, но и «сельским графоманом».
В уважаемых журналах публиковать стихи Струйского не хотели, и тогда в 1792 году он открыл в Рузаевке собственную типографию. Оборудование было закуплено заграницей за большие деньги, посему качество отпечатанных книг и брошюр находилось на высочайшем по тем временам уровне.
Для подготовки книг к печати Струйскому потребовалась помощь, и он взял к себе в «секретари» 20-летнюю дочь Маргариту. Более в кабинет Николая Еремеевича, в эту святая святых искусства, никто не допускался, ни дети, ни жена Александра Петровна.
Бедная Маргарита, по сути дела, оказалась заперта в кабинете отца на много лет. Она записывала под диктовку стихотворения Струйского, помогала ему делать переводы с иностранных языков, сама много переводила с французского и английского.
Маргарита и Николай Еремеевич успели издать в общей сложности 50 книг: сорок девять томов содержали только тексты Струйского, а одна небольшая брошюра под названием «Завещание некоторого отца своим дочерям, изданное покойным доктором Григорьем в Эдинбурге» была подписана «Маргарита Стр***».
Эту книжечку, являющуюся переводом с английского языка, отец издал специально для дочери в благодарность за помощь.
Все свои книги Струйский отправлял императрице Екатерине II, которая всегда выказывала расположение к пензенскому помещику. Государыня не просто читала сочинения Струйского, но была от них в восторге.
Некоторые книги Николая Еремеевича императрица подарила иностранцам в качестве примера качественного русского книгоиздания. Струйскому же был отправлен в благодарность драгоценный бриллиантовый перстень, чем Николай Еремеевич очень гордился.
Несмотря на благосклонность императрицы, типография в Рузаевке просуществовала недолго. В 1794 году из-за революции во Франции Екатерина II полностью запретила частные типографии в Российской империи.
Струйский не сдался. Он начал рассылать свои тексты по различным редакциям, просил известных литераторов «посодействовать». Задолго до другого плодовитого пиита, графа Хвостова, Николай Еремеевич снискал славу главного чудака-графомана империи.
Даже великий поэт Г.Р. Державин упомянул Струйского в одном из своих стихотворений:
«По имени струя,
А по стихам — болото».
Николай Еремеевич был возмущен отзывом «бездаря», и с двойным усердием продолжил написание стихов, которые критики-современники называли «механическим набором напыщенных фраз без всякого содержания и смысла».
Над организованными за деньги публичными чтениями Струйского, в Петербурге не смеялся только ленивый. Хотя слушателям, отважившимся прийти на это мероприятие из-за раздачи там напитков и снеди, было не до смеха. Автор при чтении пришел в «бешеный восторг и экстаз» и принялся «больно щипать слушателей». Особенно жаловались дамы, на коже которых прикосновения поэта оставляли синие пятна.
Литературный мир и высший свет стихи Струйского не принял, но у него всегда были «благодарные слушатели» — его крестьяне. Для дворового люда присутствие на барских «чтениях» было строго обязательным.
Собирались крестьяне по вечерам на «Парнасе» — искусственном холмике посреди усадьбы. Струйский восходил на «Парнас» и сначала смотрел за тем, как внизу, у подножия холма, происходила порка провинившихся накануне крестьян.
Затем, дабы усмирить души наказанных, начинались литературные чтения — Струйский декламировал на ходу придуманные стихи. Крестьяне слушали.
Поэт князь Иван Долгоруков, каким-то ветром занесенный в имение Струйского, испытал настоящий шок от увиденного:
«От этого волосы вздымаются! Какой удивительный переход от страсти самой зверской, от хищных таких произволений к самым кротким и любезным трудам, к сочинению стихов, к нежной и вселобзающей литературе… Все это непостижимо!».
6 ноября 1796 года скончалась Екатерина II. Струйского смерть государыни потрясла настолько, что у «самодержца» Рузаевки случился кровяной удар, и он, по словам того же князя И. Долгорукого, «слёг горячкой, лишился языка и умер очень скоро». Рузаевскому барину было 44 года.
Маргарита стала свободна, ей больше не нужно было проводить почти все свое время в кабинете папеньки, записывая под диктовку его тексты. Тем не менее, 24-летняя барышня сильно горевала из-за смерти Николая Еремеевича.
Для Маргариты детство, проведенное в усадьбе, где царили закон и порядок ее отца, затем затворническая юность в кабинете Николая Еремеевича, стали травмой на всю жизнь: замуж она так и не вышла, детей не родила.
Свою дальнейшую жизнь Маргарита, как ни странно, посвятила разбору и систематизации творческого наследия отца. Также она воспитывала своих многочисленных племянников и племянниц.
Сестры Маргариты Екатерина и Надежда жили вполне благополучно. Преуспел и брат Евграф, которому она однажды рассказала страшное про папеньку. Евграф Николаевич участвовал в битвах при Шевардино и Бородино, проявил исключительную храбрость, был награжден орденом св. Анны. Вышел в отставку полковником гренадерского Киевского полка. По какой-то причине не женился, детей у него не было.
А вот братья Леонтий, Петр и Александр, кажется, унаследовали отцовский характер.
Леонтия за убийство дворового человека лишили дворянства и чина, сослали в Сибирь. Современник писал о нём:
«Он был с недурными задатками, но слабый. Водка и прирожденная предрасположение к сумасшествию ослабляли его волю, в пьяные или безумные минуты становился он невыносимым даже собственной матери.»
Петр жил довольно тихо, но, как и отец, имел склонность к крепостным девушкам:
«Был, кажется, человек добрый. Но не отличался нравственностью. Всю молодежь его деревни отличало сходство с ним…»
Александр Николаевич Струйский великолепно проявил себя во время Отечественной войны, проливал кровь за Родину, получил Георгиевский крест, дослужился до полковника. Но и его настигла отцовская напасть: в возрасте 47 лет отобрал у своего крепостного повара Семена красавицу-жену и вскоре был им зарезан.
Яблоко от яблоньки, как говорится.
13 марта 1840 года в Рузаевке скончалась 85-летняя мать Маргариты Николаевны, Александра Петровна Озерова.
В том же году Маргарита Николаевна, посоветовавшись с сестрами и братьями, передала все типографское оборудование, все шрифты и украшения Симбирской губернской типографии. Станки, на которых печатали сочинения «графомана-самодура», прослужили очень долго — в Симбирской типографии ими пользовались даже после революции.
Маргарита Струйская доживала жизнь одна, в Рузаевке, в усадьбе, полной воспоминаний и призраков. Барыне прислуживали рузаевские крестьяне, среди которых немало было мужчин и женщин, похожих на ее отца.
Имение было заложено-перезаложено проигравшимися в пух и прах, разорившимися внуками Маргариты Николаевны. Сад зачах, пруды высохли, статуи Екатерины II, муз и ангелов разрушились. Крестьяне умирали, спивались, бежали.
В 1859 году дворовые девки помещицы Струйской нашли ее на полу в гостиной усадебного дома. Кровяной удар, как и у ее отца. Маргарите Николаевне на момент смерти было 80 лет.
Спустя 27 лет вконец обнищавшие Струйские продали Рузаевку Пайгармскому Параскево-Вознесенскому женскому монастырю, начальство которого по неведомой причине приняло решение уничтожить и здание усадьбы и парковый комплекс с искусственной горой «Парнас», с которой Н.Е. Струйский жестоко порол своих крестьян, а затем читал им утешительные стихи о любви, верности и благородстве.
Так сложилась судьба женщины, которая, также как и безвинные крестьянские девочки и девушки, стала жертвой своего безумного отца и, в более широком смысле, жертвой крепостного права.
