Удушливый запах пепла витал над Парижским Свиным рынком. Мартовское утро 1456 года выдалось промозглым – ледяной ветер гнал по мостовой обрывки соломы, раздувал желтое рубище осужденной. Толпа, жадная до зрелищ, теснилась у костра. Стража расталкивала зевак древками алебард, освобождая путь для телеги, запряженной понурой клячей.
«Отравительница! Душегубица!» – неслось со всех сторон. Но Катрин де Шатонеф, еще недавно блиставшая красотой при бургундском дворе, словно не слышала криков. Её взгляд был устремлен куда-то поверх голов – туда, где в утренней дымке растворялась дорога на Бургундию.
В толпе стоял молодой человек в темном плаще. Филипп По, камергер герцога Бургундского, не мог заставить себя отвернуться. Он смотрел, как пламя охватывает ту, что когда-то отвергла его любовь. «Слишком молод», – сказала она тогда. Теперь ей уже не суждено состариться…
– Ты здесь? – раздался за спиной знакомый голос. Филипп обернулся – рядом стоял его друг Этьен де Виньоль, капитан герцогской стражи. – Герцог будет недоволен, узнав, что ты приехал.
– Я должен был увидеть конец этой истории, – тихо ответил Филипп. – Хотя началась она совсем иначе…
В этот момент из толпы вырвался дикий крик – пламя добралось до тела осужденной. Филипп резко развернулся и зашагал прочь, но Этьен догнал его:
– Расскажи мне. Я слышал разные версии, но ты знал её лучше других.
Они свернули в узкий переулок, где запах гари уже не чувствовался. Присели на каменную скамью у дома виноторговца. И Филипп начал рассказ о той, что могла стать его женой, если бы судьба – и герцог Бургундский – не распорядились иначе…
«Всё началось двенадцать лет назад, – Филипп прислонился к старой стене, словно ища поддержки у холодного камня. – Бургундия тогда была в зените славы. Наш герцог, которого величали Великим Герцогом Запада, затмевал богатством самого французского короля. Его владения простирались до самой Голландии. Не хватало лишь земель Шампани, чтобы соединить Бургундию с Фландрией…»
– И тут появилась она? – Этьен протянул другу флягу с вином.
– Катрин унаследовала Шатонеф в двадцать лет. Замок на скале над долиной Бренн – ключ к Дижону. Богатая наследница, сирота… Женихи слетались, как мотыльки на огонь. – Филипп горько усмехнулся. – А я был всего лишь четырнадцатилетним мальчишкой, владельцем соседнего замка Ла Рош. Смотрел на неё издали, как на солнце…
– Но герцог имел свои планы?
– О да! Филипп Добрый обожает играть судьбами. На турнире в Дижоне он заметил, как Жак д’Оссонвиль, немолодой шампанский сеньор, смотрит на Катрин. И решил убить двух зайцев: сам мечтал сделать её своей фавориткой, а замуж выдать за д’Оссонвиля. Расчет был прост – старик умрет, а его земли через молодую вдову отойдут Бургундии.
– Но что-то пошло не так?
– Всё пошло не так, друг мой. – Филипп невидящим взглядом смотрел на проезжающие телеги. – Катрин отвергла ухаживания герцога. Сказала, что он слишком стар, что она мечтает о настоящей любви…
Филипп Добрый не простил такой дерзости. Он приказал ей немедленно выйти замуж за д’Оссонвиля.
– Говорят, она молила его о пощаде?
– Да. Я был во дворце в тот день. Видел, как она выбежала из герцогских покоев с красными от слез глазами. А герцог… он только усмехнулся и сказал, что она еще будет благодарна ему за этот брак. Что д’Оссонвиль будет относиться к ней как отец, боготворить её…
– Какая чудовищная ошибка, – покачал головой Этьен. – Но разве нельзя было отказаться?
– От приказа герцога? – Филипп снова усмехнулся. – Ты же знаешь нашего повелителя. Через месяц Катрин де Шатонеф стала мадам д’Оссонвиль. А потом… – он помедлил, – потом начался настоящий ад.
– Расскажи.
– Первая брачная ночь развеяла все иллюзии об отеческой заботе. Д’Оссонвиль оказался одержим молодой женой. А после свадьбы увез её в свой замок Монтре-ле-Сек в Шампани. Знаешь, что такое Монтре? Настоящая темница среди дремучих лесов, в нескольких лье от Эпиналя. Там Катрин узнала, что значит быть женой богатого скупца.
Филипп встал и прошелся вдоль стены, словно пытаясь унять волнение:
– Ковры и золотая посуда лежали под замком, свечи экономили, как в бедной обители. Слуги ходили бесшумно, опустив глаза. А хозяйку замка воспринимали как… как старшую служанку. Днем – часовня и чтение душеспасительных книг под надзором капеллана. А ночью…
Он резко оборвал фразу. Этьен молча ждал продолжения.
– Ночью д’Оссонвиль требовал наследника. Катрин рассказывали потом на допросе… Каждую ночь превращалась в пытку. Муж, обезумевший от смеси вожделения и ревности, не оставлял её в покое. Она молилась, чтобы не забеременеть – при мысли о ребенке от этого человека её охватывал ужас.
– Но природа берет своё…
– Не всегда, друг мой. Тут в истории появляется первая тень – служанка Перетта. Она рассказала госпоже о своей тетке, старой Жиро, что жила на опушке леса. Местные считали её ведьмой, но бегали лечиться. И она знала способ, как не допустить появления детей…
– Катрин пошла к ведьме, – продолжал Филипп, глядя на пробивающееся сквозь тучи солнце. – Каждый месяц тайком получала от неё какое-то зелье. Д’Оссонвиль бесновался – наследников не было. Но его возраст позволял думать, что причина в нем самом…
Он помолчал, собираясь с мыслями.
– Десять лет, Этьен. Десять лет она жила в этой золоченой клетке. Её красота увядала, душа черствела. Великолепная Катрин де Шатонеф превратилась в безликую тень в сером платье. Родня мужа была довольна – молодая хозяйка смирилась, затихла. Некоторые даже предрекали, что если д’Оссонвиль умрет, она недолго его переживет.
– Но тут появился он? – тихо спросил Этьен.
– Жиро де Пармантье, – кивнул Филипп. – Дальний родственник д’Оссонвиля, из побочной ветви семьи. Молодой, красивый, полный жизни… Его взяли управляющим. И вместе с ним в замок вошла любовь.
– Настоящая любовь или…?
– Настоящая, – твердо ответил Филипп. – Я видел их обоих позже, на допросе.
Даже под пытками они не отреклись друг от друга. Но поначалу они сопротивлялись чувству. Он – из осторожности, она – из гордости. Катрин, мечтавшая о великой любви, не могла смириться, что полюбила простого управляющего.
– Но сдалась?
– Любовь оказалась сильнее предрассудков. Однажды, когда д’Оссонвиль уехал по делам, она впустила Жиро в свою спальню. И впервые узнала, какой может быть настоящая страсть.
Этьен покачал головой:
– В замке такое сложно скрыть…
– Её словно подменили, – Филипп снова присел на скамью. – Катрин вспомнила, что молода, красива. Начала улыбаться, напевать. Родня мужа всполошилась – что случилось с тихой, покорной женой? А старый д’Оссонвиль, который за годы брака успел остыть к супруге, вдруг снова воспылал ревностью.
– За ними следили?
– Конечно. Но влюбленные были осторожны. Однако с каждым днем мысль об одном становилась всё навязчивее – как избавиться от мужа. Снова появилась старуха Жиро, теперь уже со своими зельями и наговорами. Но д’Оссонвиль словно заговоренный был – никакие чары на него не действовали. Более того, казалось, он с каждым днем становится крепче.
Филипп замолчал, глотнул вина из фляги.
– И тогда прозвучало то самое слово? – тихо спросил Этьен.
– Да. На суде так и не выяснили, кто первым произнес «яд». Да это и не важно – они решили действовать вместе. Жиро взялся достать отраву, а Катрин – подмешать её мужу.
– Но почему именно пряник?
Филипп горько усмехнулся:
– Знаешь, в этом была какая-то жуткая ирония. В Бургундии Катрин славилась своим умением печь дижонские пряники – старая тетушка научила. Д’Оссонвиль обожал это лакомство. А резкий, пряный вкус теста легко мог скрыть привкус яда.
– 22 ноября…
– Да, в тот день Жиро поехал якобы за покупками в Эпиналь. На самом деле он встретился со старым евреем-аптекарем и купил у него сернистый мышьяк. Катрин испекла пряник к возвращению мужа с охоты…
– План сработал безупречно, – Филипп говорил все тише, словно сами слова причиняли ему боль. – Д’Оссонвиль съел отравленное лакомство и отправился спать. Любовники уже праздновали победу, когда судьба нанесла свой удар…
– Перетта, – кивнул Этьен. – Я слышал об этом.
– Да, верная служанка Катрин. Убирая со стола, она доела остаток пряника. Наутро её нашли мертвой в постели. И тут уже никакие объяснения не помогли бы – совпадение было слишком явным.
Филипп встал, прошелся вдоль стены. Парижская улица постепенно оживала – торговцы выкатывали телеги, служанки спешили за водой к фонтану.
– Семья д’Оссонвиль действовала быстро. Лейтенант по уголовным делам Жан де Лонгейль лично руководил арестом. Их привезли в Париж… – он запнулся. – Я был на допросе, Этьен. До сих пор просыпаюсь по ночам, когда вспоминаю крики Катрин под пытками. Но знаешь, что удивительно? Они не предали друг друга. Даже на дыбе каждый пытался взять всю вину на себя.
– Настоящая любовь, – задумчиво произнес Этьен. – Жаль только, что она привела их на костер.
– А знаешь, что самое страшное? – Филипп повернулся к другу. – Всего этого могло не быть. Если бы герцог не решил поиграть чужими судьбами, если бы не заставил её выйти за д’Оссонвиля… Если бы я был старше тогда, двенадцать лет назад…
– Я слышал, герцог сожалеет, – осторожно заметил Этьен.
– Сожалеет? – Филипп невесело рассмеялся. – Да, теперь он щедро раздает индульгенции, строит часовни за упокой её души. Но знаешь, что он сделал вчера? Предложил мне Шатонеф – замок и все земли Катрин.
– И ты…?
– Я принял. – Филипп отвернулся, глядя куда-то поверх крыш. – Потому что иначе владения достанутся д’Оссонвилям. А этого она бы точно не хотела.
С площади донесся звон колокола. Дым от костра уже рассеялся, но запах гари, казалось, въелся в одежду, в кожу, в самую душу.
– Говорят, её призрак теперь будет бродить по замку, – тихо сказал Этьен.
– Нет, друг мой. – Филипп поправил плащ. – Призраки живут не в замках. Они живут здесь. – Он коснулся груди. – Каждый раз, когда я вспоминаю её смех, её мечты о настоящей любви… Когда думаю, как по-другому могла сложиться её судьба.
Он помолчал, затем добавил:
– Я перестрою замок. Все жилые постройки, каждый камень, хранящий память о её страданиях. Но знаешь, что останется неизменным? Старая кухня, где она пекла свои пряники. Пусть это будет памятью – не о преступлении, а о любви. Пусть люди помнят, что даже благие намерения могут привести к трагедии, если пытаться решать чужие судьбы.
Солнце поднялось над Парижем. Город жил своей обычной жизнью, словно не случилось ничего особенного. Словно не оборвались этим утром две жизни, соединенные запретной любовью и разлученные пламенем костра.
– Нам пора возвращаться в Бургундию, – сказал Филипп. – Герцог не должен знать, что я был здесь.
Этьен кивнул, и друзья зашагали к конюшне. А над Парижем плыл едва уловимый аромат пряностей – корицы, имбиря и горького миндаля, словно где-то рядом пекли дижонские пряники…
