Париж, который Ольга Спесивцева должна была покорить, встретил балерину отчуждением. Гранд-опера, огромная, как плац, пугала. Как танцевать на сцене в полтора раза больше привычной Мариинской? Кордебалет казался неуклюжим и бездушным, а его движения — тяжеловесными после отточенной легкости петербургской труппы.
Ольгу окружал постоянный непонятный гул. Французская речь сливалась в один веселый поток, и ей всюду чудился смех. Над ней? Почему бы и нет. Ведь она не понимала ни слова. Этот город был слишком ярким, слишком шумным и солнечным для ее меланхоличной натуры. Ей требовалась тишина и полумрак, а Париж сиял без перерыва.
Жизнь превратилась в бесконечное скитание по чужим номерам. Отели с голыми, как будто выпотрошенными стенами, где не за что зацепиться глазу. Грохот горничных за тонкой перегородкой раскалывал голову. Узкие жесткие кровати не давали забыть, что ты в гостях. Хотелось плакать от одиночества…
Несмотря на то, что директор Руше сразу присвоил Спесивцевой высшее звание «этуаль», а публика бесновалась на ее спектаклях, чувствовала она себя в Гранд-опера как за стеклом. Все видно, но не пробиться.
В Мариинке она была божеством. Пройти по коридору было ритуалом: люди почтительно расступались, замирали. В Париже по тем же коридорам неслись, как на вокзале, могли и толкнуть, не извинившись. Хуже того, здесь классический балет, ее святыня, уже вышел из моды. А она была создана только для Одиллии и Никии.
Спасителем в ее мыслях был муж, оставшийся в Москве. Она ждала, что вот-вот Каплун примчится, наведет порядок в ее неустроенной жизни, объяснит всем, как с ней надо обращаться. Но ее письма к нему оставались без ответа…
Мать Устинья Марковна с тревогой наблюдала, как дочь превращается в неврастеничку, одержимую дурными знаками. Мытье головы шампанским «для очистки от нечисти», отмененные спектакли из-за рассыпанной соли. Но больше всего ее пугало участие той в «Жизели».
Роль героини, сходящей с ума и уходящей в мир призраков, действовала на Ольгу разрушительно. После спектаклей она кричала во сне, звала мужа и цеплялась за руку матери до утра.
Как-то раз, вернувшись после «Жизели» Ольга с порога воскликнула:
— Мама, он меня любит!
— Кто? — не поняла мать.
— Альберт! Я сегодня в этом убедилась!
Речь шла о Серже Лифаре, ее партнере. Их отношения были странной смесью ссор, грубости и почти мистической связи. Неуравновешенный и вспыльчивый Лифарь мог накричать на нее или разбить что-то в припадке гнева. Он пугал ее, но в этой силе была притягательность. Позже Ольга признавалась:
— Я чувствовала в нем ту опору, которой мне так не хватало.
Слухи о странностях русской балерины пополнялись новыми пугающими подробностями. После финальной сцены одного из спектаклей Спесивцева не сделала поклон, а застыла на месте, словно продолжая жить в роли. Глаза ее были пусты, а голос тихо бормотал что-то о заблудившейся в саду героине, которая не могла найти тропинку назад.
Еще больше коллег шокировал инцидент на репетиции. Ольга неожиданно призналась в любви Лифарю, известному фавориту Дягилева.
— Серж, ты ведь любишь меня? Когда же наконец ты мне признаешься?
— Оля, опомнись! — Серж попытался взять ее за руку. — Я люблю, но не тебя.
После столь холодного отказа, она ринулась к окну с намерением выброситься. Ее едва успели удержать. Она кусалась, царапалась, кричала, пытаясь вырваться. С огромным трудом Лифарь сумел кое-как утихомирить и отвезти ее домой.
Заработки в Париже таяли, и почти все уходили на врачей и скудное существование в дешевых отелях. Отчаявшись, Ольга с головой окунулась в гастрольную круговерть, добившую ее окончательно. Память начала изменять. На сцене балерина забывала партии, а в жизни не видела границу между сценой и реальностью. Мир сузился до одного вопроса: кто она? Балерина Спесивцева или призрак Жизели?
Возвращение в Париж обернулось новой катастрофой. Ольга обнаружила, что мать, не простившись, уехала в Россию. Их последние месяцы вместе были сплошной войной: ссоры, упреки, ревность к поклонникам. Но даже этот токсичный союз был последней нитью, связывающей ее с родиной. Теперь и она оборвалась…
Ее уговаривали лечиться и отдыхать, но Спесивцева рвалась на сцену — единственное место, где она еще чувствовала себя живой. Она стремительно худела, замыкалась в себе.
— Мое сердце окончательно покрылось льдом,- писала она сестре в Россию.
Последней попыткой обрести точку опоры стал для Ольги брак с танцовщиком Борисом Князевым. Он, как и многие, влюбился в сценический призрак, а столкнулся с невыносимой реальностью. Жить с ней оказалось невозможно. Она то страстно любила, то отталкивала, могла запереться в комнате на несколько дней.
Князев попытался занять ее преподаванием, они даже открыли студию. Но Ольга скучала, раздражалась на неуклюжих учениц. Мир за пределами сцены был для нее лишен смысла.
Финальный акт ее драмы разыгрался в Нью-Йорке. Агент Джордж Браун, единственный, кто умел договариваться с Ольгой, уговорил ту уехать с ним в Америку. Но здесь ей стало еще хуже. Небоскребы Манхэттена показались балерине враждебными монолитами, готовыми рухнуть.
Дни в номере отеля тянулись, сливаясь в одно бесконечное ожидание. Запертая в четырех стенах, Спесивцева поддавалась нарастающей панике, и животный страх, словно туман, медленно, но верно окутывал ее сознание, отрезая путь к реальности.
Однажды вечером в ее дверь постучали. На пороге стояли два полицейских:
— Мисс Спесивцева? Господина Брауна нашли на улице. Разрыв сердца.
Джордж не оставил ни завещания, ни официального статуса их отношениям. У Ольги в кармане не было ни цента. И тогда у нее случился приступ. Самый страшный за всю жизнь. Она кричала, что она Жизель, что ей нужно найти Альберта. Когда медперсонал уже надевал на балерину смирительную рубашку, раздался новый, пронзительный вопль:
— Нет! Я Спесивцева! Я балерина! Я убила всех этих людей, сожгите их!
Так она оказалась в психиатрической лечебнице под номером «пациентка № 360446″…
Казалось, на этом история и должна была закончиться. Но судьба, уже давно обходившаяся с Ольгой жестоко, на сей раз послала странную милость. Американский танцовщик Дейл Ферн, очарованный когда-то старыми фотографиями балерины, через знакомых узнал о ее страшной участи.
Он разыскал Спесивцев в клинике и смог доказать администрации, что «безымянная» пациентка на самом деле великая танцовщица. Только тогда для нее началось настоящее лечение. В стенах лечебницы она провела в общей сложности двадцать лет.
Последний приют Ольга Спесивцева нашла в пансионате Толстовского фонда, устроенном дочерью писателя. На уединенной ферме в штате Нью-Йорк, среди просторов и тишины ее мятущаяся душа обрела подобие покоя.
Она жила в крошечной комнате, почти монашеской келье, и ни на что не жаловалась, если не считать слабости здоровья. Утешением балерины стала маленькая церквушка, где она беспрестанно молилась.
*
Ее не стало в 1991 году. Похоронили 96-летнюю легенду мирового балета на тихом русском кладбище при Ново-Дивеевском монастыре в Нью-Йорке.
