В эти дни все вспоминают Марлона Брандо. Все-таки 100! Как играл, как умирал, как возрождался всякий раз, когда одинокий луч с небес вдруг пробивался сквозь непроглядную голливудскую тьму, чтобы осветить его божественный профиль Антиноя. О фильме, который он не любил вспоминать. LAST TANGO IN PARIS.
В «Последнем танго» главная роль предназначалась Жану-Луи Трентиньяну. После успеха «Конформиста» это было логично. Но он прочитал сценарий и сказал Бертолуччи:
«Там слишком много голых сцен. Извини, я не готов. Для меня это всегда проблема. Поговори с Бельмондо. Он точно будет смотреться лучше».
Бельмондо даже не ответил на просьбу с ним встретиться. Ему явно был не интересен молодой итальянец со своим маленьким бюджетом.
Ален Делон, к которому обратился Бертолуччи, долго тянул с ответом. В конце концов, он сформулировал свои условия: на главную женскую роль берём Роми Шнайдер — он с ней договорится. При этом сам Делон будет продюсером фильма.
На Роми Бертолуччи был согласен, на Делона в роли продюсера — нет. У него уже имелся свой продюсер Гримальди. Расстались плохо. Впрочем, за свою верность Бертолуччи был тут же вознаграждён. Ночью раздался звонок от Гримальди. «А что ты думаешь о Брандо?»
С таким же успехом он мог спросить, что он думает о пирамиде Хеопса или об Эмпайер Стейт Билдинг. Что тут думать? Величина планетарного значения. Самый великий актёр из всех, живущих на земле. Но как к нему подступиться, когда он в Голливуде? Плюс астрономический гонорар, за который можно снять два фильма в Европе.
«Гонорар — это мои проблемы,- обиженно закричал Гримальди, — тебе надо его обаять и увлечь своим замыслом».
На встречу со звездой Бертолуччи надел свои лучшие туфли и даже повязал галстук. За все время разговора Брандо ни разу не поднял на него глаза. И только что-то односложно бубнил, уставившись в пол.
В какой-то момент Бернардо не выдержал:
«Я выворачиваюсь здесь наизнанку, чтобы вам понравиться, я надел свой лучший костюм и галстук, а вы не захотели удостоить меня даже взглядом».
Брандо с удивлением взглянул на него, как на насекомое, у которого прорезался человеческий голос.
«Ну почему же? — медленно сказал он. — Я весь вечер смотрел на носок вашего ботинка и все ждал, когда же он перестанет трястись».
Чтобы дать свой окончательный ответ, ему надо посмотреть последний фильм Бертолуччи. Кстати, как он называется? Лицо Брандо исказила гримаса неприкрытого страдания. Он ненавидит смотреть новые фильмы. Но, наверное, в этом случае все-таки придётся…. «Конформист», говорите.
Бертолуччи ещё не знал, что Брандо весь в долгах. Что за «Крестного отца» он не получил ни цента. Что банки истерзали его процентами с кредита за остров, который он приобрёл ещё в начале 60-х годов. Поэтому 250 000 долларов плюс налоги, которые ему предложил Гримальди за два месяца съёмок в Париже, были более чем кстати.
Брандо любил Париж. И в этом сценарии ему больше всего нравилось название. «Последнее танго в Париже». Не в Милане, не в Риме, где наверняка было бы сподручнее снимать этот фильм, а именно в Париже.
В этом стареющем городе опасных связей, тайных свиданий, долгих испытующих взглядов он помнил себя молодым хищником, зубастым, горластым американцем. Вечным Стенли Ковальски. «С-т-е-л-л-а». Этот вой бизона под окнами, так возбуждавший плоскогрудых, нервных француженок.
Тогда, в 50-е, они все хотели его. Они шли за ним косяками, как плотва на нерест. Тогда они все были его. А сейчас он был живой легендой. Ещё не очень старым — всего-то 45. Но он набрал лишний вес, который никак не мог сбросить.
А сквозь искусно уложенные пряди волос проглядывала розовая плешь. Бархатный пиджак от какого-то хорошего парижского бренда, который припасли костюмеры, едва на нем сходился. Он предпочитал носить его всегда расстёгнутым.
Было видно, что ему тесно в этом бархате, в этой роли обманутого вдовца, возжелавшего снова стать любовником, в этом малобюджетном европейском кино, по большей части втиснутом в пространство пустой парижской квартиры.
Он был выше, крупнее, грандиознее их всех. Падший ангел с профилем Антиноя, непонятно как и зачем оказавшийся на рассохшемся паркетном полу с какой-то случайной девкой, которая сама за ним сюда притащилась. Последняя из той стаи парижских рыбок, которые преследовали его во времена молодости.
Марию Шнайдер Бертолуччи выбрал случайно. Ничего в ней не было особенного: кудряшки, нос пуговкой, обиженные глаза мопса. И большая сексуальная грудь при тонкой девичьей талии.
«А ты не хотела бы уменьшить свой бюст?» — задумчиво предложил ей Бертолуччи.
«Да пошёл ты…» — ответила она, не вынимая жвачку изо рта.
«Голые сцены» ее не совсем смущали. Но никаких импровизаций на съёмочной площадке она не признавала. Только то, что написано в сценарии.
Бедная девочка, она цеплялась за эти странички, отпечатанные на принте, как за спасительный круг. Для неё это была точка опоры в бушующем, турбулентном, мужском мире, где она ощущала себя лишь обьектом желания, подавления и бесконечного унижения.
«Последнее танго в Париже» — это история о том, как женщина-вещь становится женщиной-убийцей. Как маленькая плотва уничтожает громадную рыбу-кит. Недаром «Последнее танго» прокляли не только церковники в Ватикане, но и все яростные феминистки.
Брандо не собирался менять свои привычки. По субботам и воскресеньям никаких съёмок. Ровно в 18.00 и ни минутой позже он покидал съёмочную площадку, не прощаясь. Его съёмочный день закончен, а вы тут хоть узлом все завяжитесь.
Но самое ужасное — он совершенно был не в состоянии выучить свой текст. Можно себе представить, как он бесил этим маленькую Шнайдер, как сводил с ума Бертолуччи. Он что-то про себя шептал, словно припоминая слова, что-то мечтательно насвистывал, когда слова забывал.
Если не знал что делать в кадре, начинал рыдать. Горько, безудержно, страстно. Как потерявшийся на вокзале маленький мальчик.
При этом текст, который он должен был произносить, держала за камерой помощница режиссёра в виде отдельных листочков с написанными репликами. Он бросал на них ненавидящие взгляды, и, выдавливая из себя чужие слова, снова заливался настоящими слезами.
Гениальный оператор Витторио Стораро знал, что снимать Брандо надо с одного дубля. И только изредка в виде одолжения тот соглашался переснять сцену. Но всегда играл по-другому. Даже не играл! Жил, существовал, дышал, наполняя свои легкие жарким воздухом съёмочной площадки. Он просто становился другим человеком с сумрачным мертвым взглядом и убитой душой.
Роковая ошибка героини заключалась в том, что она из чистого любопытства рассчитывала на секс со взрослым опытным мужчиной, а оказалась в объятиях мертвеца. Ей, как любой девушке, хотелось ласки и нежности, а в неё грубыми пальцами запихнули кусок масла.
Это масло, как и сцену грубого изнасилования Шнайдер потом не простила ни Бертолуччи, ни Брандо.
«Этого не было в сценарии! — возмущалась она во всех своих поздних интервью. — Я умоляла Бертолуччи вырезать сцену. Я грозила судами и адвокатами. Все бесполезно. Мне было девятнадцать. Они делали со мной что хотели. В конце концов я возненавидела и этот фильм, и этих вонючих мужиков, считавших себя гениями».
Спустя несколько лет на фестивале в Токио она случайно столкнётся с Бертолуччи. Вежливые японцы захотят устроить в честь них приём. Но Шнайдер наотрез отказалась. «Я не знаю этого человека», — процитирует она свою последнюю реплику из их фильма.
Сам Брандо по поводу фильма так ничего ни разу и не сказал. Хотя его номинировали за «Танго» на Оскар. Бертолуччи вообще был не уверен, что тот стал его смотреть.
Однажды он окажется в Лос-Анджелесе и, набравшись смелости, наберёт его номер.
— Вы обиделись на меня? — спросит он Брандо.
— С чего ты решил?
— Ну мне показалось, что вам не понравился фильм. Что вы жалеете потраченного времени.
— Ерунда. Мы неплохо провели тогда время в Париже. Хочешь, приезжай сейчас. Адрес помнишь?
Когда Бертолуччи подъехал к дому Брандо, то первое, что увидел, это хозяина, прячущегося за пальмой. Ствол пальмы был довольно здоровый. Но живот Брандо ещё больше.
Обтянутой безразмерной тишоткой, он выглядывал как большой белый куль. Интересно, как бы он сейчас сыграл сцену смерти? Как бы выглядел в кадре при своих нынешних габаритах, рухнув на парижский асфальт?
Через секунду Брандо и Бертолуччи обнялись. И о кино в этот вечер не сказали друг другу ни слова.
