От автора. Я в гостях у любезнейших людей. Они живут в хорошей московской квартире как заслуженные пенсионеры. Их семья — дочь, зять и внуки. Кажется, они счастливы. Хотя…
Если бы не выкрутасы судьбы, если бы им не пришлось побывать на урановых рудниках, если бы не чеченская война, уничтожившая все, что великий Эсамбаев заработал за полвека, включая семейный архив… Если бы не это, каким бы получился наш разговор?
— Махмуд Алисултанович, мы сейчас находимся в квартире, которую вам подарил Юрий Лужков?
— Нет, та в реконструированном доме на Новом Арбате — она еще лучше и там живет моя дочка Стелла. Мои внуки тоже живут там — детям надо отдавать лучшее, а мы с женой живем здесь, в квартире дочки.
— Уж не знаю, как в шикарных апартаментах на Арбате, но здесь все настолько мило, комфортно, даже в подъезде цветочки стоят. Вы, должно быть, себя здесь очень хорошо чувствуете…
— Достаточно.
— А были ли в вашей жизни моменты, когда несмотря на внешнюю обустренность, чувство комфорта пропадало?
— Я родился в селе и вырос в селе в горах Чечено-Ингушетии. Жили всегда плохо, но чуть лучше, чем корова с теленком — они в сарае, а мы все-таки в комнате. Но так и должно было быть… Богатства у нас никогда не было, а когда через свое искусство я стал богатым, то особых изменений во внутренних ощущениях даже как-то не заметил.
Когда мне было лет 5-6, я был настолько знаменит у себя в горах, что вся моя последующая известность с этим ни в какое сравнение не идет. Не было в горах ни одной свадьбы, где бы я не танцевал. Меня все время возили на осле — то туда, то сюда. Считалось, что если сын Алисултана Махмудик танцевал, то свадьба была богатой.
— У вас уже тогда были высокие гонорары?
— Ничего я не получал — конфетку и иногда в качестве премии не били. Кстати, на ваш предыдущий вопрос однажды Индира Ганди очень хорошо ответила. В 1961 году на моем концерте в театре «Эрмитаж» присутствовал весь дипломатический корпус. Мне тогда сказали: «Махмуд, если бы ты выглянул на улицу, то увидел бы машины со всеми флагами мира и понял бы, как тебя в мире любят».
В ложе появилась Индира Ганди с 12-ю министрами — мне было очень приятно, что они пришли посмотреть, как я танцую индийский танец. Зал в «Эрмитаже» очень красивый, а за кулисами, где мы гримируемся, было настолько грязно и плохо, что даже корову не запустишь. Забегают какие-то прихвостни, и, вытирая второпях пыль с пианино, говорят: «Махмуд, Индира Ганди к тебе идет».
На обшарпанные столы начали стелить золотую бумагу, положили конфеты, поставили шампанское, фужеры появились. «Вы могли бы это и до Индиры Ганди сделать, — сказал я, — ведь в этой мусорной комнате были и другие актеры, даже получше меня».
«Очень сожалею, что вынужден вас принимать в такой грязи», — обратился я к Индире. «Махмуд, — ответила моя гостья, — у Бога стен не замечают. А я пришла к Богу танца». Видите, какая культура большая: она не на стены пришла смотреть, а на меня.
Я же весь мир объездил и везде мне создавали условия повышенного комфорта: в номерах — бассейны, одеяла на гагажьем пуху — утопаешь весь в роскоши, но мне это было не нужно. Я ложился не на тахту, а на пол и что-нибудь на себя набрасывал. Я не привык к шику… Но как и все люди, я люблю чистоту. И собачки, кстати, любят…
Знаете, в бытовом смысле я никогда не выбирал, где лучше, где хуже — что дадут, то и хорошо. Так получалось, что мне всегда давали лучшее.
— Ваш переезд сюда связан с довольно трагическими обстоятельствами: дом в Чечне сгорел, квартиру в Москве обокрали…
— Очень трагическими. И там ограбили, и тут ограбили… У меня были картины, стоящие миллионы, мой портрет работы Пикассо оценили в 6,5 миллиона долларов, были и посерьезнее работы…
— Я знаю, что рисунок великого Пабло вам до такой степени не понравился, что вы чуть было не порвали его в присутствии мастера.
— У меня нет той культуры, которая помогла бы мне понять Пикассо. Я поздно пришел к искусству. Когда в 1960 году мы с великой балериной Натальей Дудинской пошли к нему в гости, она объяснила мне, что Пикассо — величайший художник современности и что он хочет нарисовать мой портрет.
И вот мы пришли, я встал в позу испанского танцора, а когда увидел, что изобразил Пикассо, действительно хотел порвать этот лист и выбросить — широченные плечи, ноги, как спички, одна короче другой — ужас какой-то!
Мне было невозможно понять, чем этот рисунок замечателен, но в любом случае работа погибла. Я потерял практически все…
