Всё было не так! Ей говорили каждый день: вы не так одеваетесь! Не так смотрите! Ваши горничные должны по-другому укладывать одеяла! А причёска! Опять не так!
Осенью 1840 года шестнадцатилетняя гессенская принцесса рыдала навзрыд в своих покоях в императорском дворце Санкт-Петербурга. И так почти каждый день. Её привезли как лучшую, как избранную, а теперь придворные, выразительно закатывая глаза, говорили о ней: «Рёва!».
«Не о такой невестке мы мечтали», — холодно рассуждала императрица Александра Федоровна. Она-то сама, дочь прусского короля, имела право так говорить. Цесаревичу Александру, наследнику русского престола, предоставили полную свободу действий в выборе невесты.
Он совершил вояж по Европе, успел вскружить голову молодой английской королеве Виктории… А выбрал, в итоге, сомнительную дочь герцога Гессенского.
Почему сомнительную? Да потому что её происхождение было окутано завесой тайны. Мать этой девушки всегда пользовалась большим спросом у мужчин. И охотно дарила им улыбки… Когда на свет в 1824-м году появилась Максимилиана Вильгельмина Августа София Мария, её посчитали дочерью барона де Гранси.
Конечно, официально девочку признали дочерью герцога (не выносить же сор из дворца). Но в Петербург быстро полетели депеши с информацией – герцогиня Гессенская, прижила-де бастарда. Девочка вроде бы хорошенькая, да только принцесса с одного бока.
Поэтому-то, когда эту юную, прелестную, грациозную и непосредственную девочку вдруг выбрал и оценил престолонаследник, Романовы упали в обморок. Не та невеста! Не того уровня!
«Мама, она понравится вам. – Писал Александр Николаевич – императрице. – Я нахожу, что принцесса обаятельна и мила, она скромна и обладает всеми достоинствами, которые вы цените в женщинах».
Принято было, чтобы девушек-принцесс привозили на смотрины в столицу. Но тут сделали по-другому: государыня сама отправилась в Дармштадт! Она собиралась самым пристальным образом рассмотреть претендентку (и заранее была настроена против неё), но неожиданно для всех… согласилась с выбором сына.
«Мари завоевала сердца всех тех русских, которые могли познакомиться с ней, — писала великая княжна Ольга Николаевна, будущая золовка, — Саша с каждым днем привязывался к ней все больше, чувствуя, что его выбор пал на Богом данную».
Обворожив Романовых, Мари (так её называли дома) оказалась в Петербурге. Однако немецкой принцессе на русской земле поначалу пришлось несладко. Этикет – другой! Язык — чужой! Вера — иная. Мода – и та другая! Всё было не так!
Мари постоянно попадала впросак. То она обращалась с вопросом к даме, которую следовало не замечать. То делала реверанс не перед той. Несколько раз она едва нашлась, что ответить на обращенную к ней реплику.
Принцесса краснела, смущалась, переживала, и… плакала. Она ведь была совсем девчонкой, и ещё не умела «держать лицо».
«Она всё время плачет!» — презрительно фыркали горничные. Эта девушка, по их мнению, должна была сиять от счастья. Петь и веселиться, что её выбрали из десятков других. Ведь не за кого-то замуж идет, а за будущего императора!
Значит быть этой шестнадцатилетней девочке когда-нибудь императрицей…. Но гессенская принцесса продолжала рыдать. Свет был ей не мил.
Она пыталась скрыть следы своих горьких слез. Иногда принималась так обильно пудриться, что от каждого движения вокруг образовывалось белое облако. Получалось плохо: принцесса чихала, а потом выходила в свет с выбеленным лицом и красными-красными глазами.
Потом кто-то научил её, что слёзы быстро высыхают на свежем воздухе. Забравшись на стульчик, принцесса открывала окно и стояла так, подставляя лицо Петербургскому ветру. А вы знаете, каким пронзительно-холодным он может быть! Конечно, бедняжка простудилась. Конечно, её за это тоже отчитали. И она снова плакала!
Про эту «Несмеяну» начали говорить нехорошее. Не ценит своего положения. Не радуется выпавшего шансу. И потому-то свадьбу могут отменить… Виданное ли дело, чтобы девушка отказывалась от такого блистательного пути? А с другой стороны, как вести ее к алтарю, опухшую, красную, с глазками-щелочками после ночи рыданий?
«Трудно найти более величественный город, — писала принцесса своим родным из Петербурга, — вид из Зимнего на Неву исключительно хорош».
Но за этими высокопарными фразами скрывалось страдание девушки. Она даже матери не могла его излить, ведь мать уже покоилась в могиле! А что до герцога Гессенского, то он никогда не воспринимал Мари, словно родную дочь. И ему переживания этой девушки были совсем не интересны.
5 декабря 1840 года принцессу крестили в православии и дали ей имя – Мария Александровна. Практически, как ее собственное, родное. Это был добрый знак: имя осталось с нею! Она сможет тут освоиться! А потом начались самые серьезные приготовления к свадьбе.
Рёва закружилась в водовороте дел – примерка, подгонка, выбор украшений. Кареты, цветы, духи, кружевные вуали… Плакала ли она в те дни? Только перед самой свадьбой. Сердце вдруг сжалось сильно-сильно, словно предчувствуя беду.
А потом отпустило. И 16 апреля 1841 года принцесса Мари стала великой княжной Марией Александровной, супругой цесаревича. Теперь можно было ронять только слезы радости!
«После свадьбы жизнь молодых складывается прекрасно… – Писала императрица, свекровь.
— У нее прибавилось самоуверенности, им осанка ее сделалась величественнее с тех пор, как она замужем и заняла более определенное положение; в ней столько благородства, она выглядит безупречно в своих красивых туалетах, выбранных с таким вкусом и изяществом»
Но плакать ей потом пришлось ещё не раз. Да, она стала императрицей. Да, супруг относился к ней с большим уважением. Она была окружена преданными слугами и хорошими друзьями…
Но её старшая дочь и любимый сын скончались у неё руках, а муж со временем утратил к ней всякий интерес. Прелестная юная красавица увяла и стала часто болеть. Мария Александровна – императрица и супруга Александра II — той осенью 1840 года плакала, судя по всему, не напрасно.
