Она была любовью Александра Вертинского, из-за нее стрелялись поклонники. Ларисса, совершенно того не желая, разбивала мужские сердца — и долгие годы оставалась одна.
Она писала удивительные стихи о белых яблонях и ангелах — и танцевала в ночных клубах; она родилась в Хабаровске в семье русского офицера и увидела полмира. Она встретила сто одну весну и была удивительно похожа на Вивьен Ли.
Ее жизнь можно сравнить с увлекательнейшим романом, увы, почти неизвестным нашим современникам.
…Обычно бодрый и подтянутый, Николай Михайлович зашел в дом тяжелой неуверенной походкой.
— С сегодняшнего дня оставаться в Владивостоке небезопасно. Нам необходимо уезжать.
Евгения Иосифовна всецело доверяла мужу и знала, что такой разговор рано или поздно состоится, но в глубине души все-таки надеялась, что ошибается. Николай Михайлович помедлил, подбирая слова, и произнес:
— Завтра мы отправляемся в путь. Он будет неблизким. Через Владивосток на судах под командованием контр-адмирала Георгия Карловича Старка мы должны будем найти новое пристанище. Куда нас занесет?
За плечами у Николая Михайловича была первая мировая война, ранение, немецкий плен, служба при штабе Колчака, из рук которого он получил полковничьи погоны. Евгения Иосифовна, жена офицера, привыкла к трудностям и переездам.
Настало время покидать Дальний Восток, на котором они с мужем полюбили друг друга и трижды стали родителями. К несчастью, первые две дочери супругов умерли в младенчестве.
Третья долгожданная беременность Евгении закончилась рождением в 1911 году очаровательной малышки, которую назвали Ларой, а в метриках записали «Лариссой» (именно так, с двойным «с»).
Лариса — в переводе с греческого «чайка», «морская птица». Детство Лары прошло у моря. Вокруг были пустынные пляжи с белым песком и раскаленные на солнце гладкие валуны, паутина тропинок и старые домики на берегу.
Ведь море было первой сказкой
И навсегда остался след,
Меня прозвали «водолазкой»,
Когда мне было восемь лет…
Героиня нашей истории появилась на свет в семье русского офицера Николая Михайловича Адерсена, потомка переселенцев из Дании, и его супруги, Евгении Иосифовны, урожденной Кондратской, дочери обедневшего польского помещика.
Ларочка родилась в Хабаровске и на всю жизнь запомнила звук паровозного гудка и придорожный ковыль, колыхавшийся на ветру. Лара обожала по выходным ходить с родителями в кондитерскую, где девочке позволялось выбрать сразу несколько пирожных.
А еще она любила кататься на цепях, которые окружали памятник Муравьеву Амурскому.
Тогда вряд ли кому-то могло придти в голову, что Ларочку ждет удивительное будущее и долгое странствие по странам и континентам. Но прошло несколько лет, и семью Адерсенов закружили вихри гражданской войны.
В стихотворении «Тот человек» Ларисса вспоминала об одном из драматических эпизодов: в сутолоке вокзала она ребенком потерялась и отстала от поезда, но была спасена неизвестным военным, который догнал тронувшийся поезд и передал девочку через окно в руки матери.
Евгения Иосифовна не успела узнать имя незнакомца, но неизменно молилась о нем и в своих молитвах называла его «Тот человек».
Опять я проснулась так рано
И встала не с той ноги!
Нет, я не больна, но странно —
Все кажется мне другим.
И ветер шумит иначе,
И тополь стучится в дверь,
И кто-то в камине плачет,
Скулит и рычит, как зверь…
Нет, нам выходить не надо!
Давай запремся на ключ.
Смотри, как мечется стадо
Напуганных ветром туч!
Толкаются, как бараны,
А маленький — вон! — отстал…
А тень на холме — как странно —
Похожа на тень креста…
Но это мои тревоги,
И ночи почти без сна,
А засну — все дороги, дороги…
И я средь толпы одна.
В давке вокзальных агоний
Никак не пробраться мне!
А маму зажали в вагоне,
Истошно кричит в окне.
Когда это было? Не знаю.
Давно. Спасена. Повезло.
Так пусть эта память больная
Простит безучастное зло!
Как только рванулись вагоны —
Меня, да с кульком заодно,
Бегом, сквозь толпу, сквозь законы,
Солдат сунул маме в окно.
Уж мама, как звать, не спросила,
Назвав просто — «Тот Человек»,
Молилась, чтоб светлая сила
Спасла его в страшный век.
Какой он был — белый иль красный,
Она не пыталась узнать:
Единственный НЕБЕЗУЧАСТНЫЙ,
Он понял чужую мать.
Осенью 1922 года семья навсегда покинула Россию. Уезжая, они думали, что через год-два, когда все уляжется, вернутся домой, наивно оставив все семейное имущество на «временное» хранение во Владивостоке.
В дороге одиннадцатилетняя Ларисса держала в руках самовар, обернутый маминым темно-зеленым бархатным платьем с соболиной оторочкой.
Эскадра Старка, приняв на борт войска и беженцев, взяла курс… Куда, собственно? Ни одно государство Тихоокеанского региона не горело желанием принять беженцев на своей территории. Эскадра уходила под Андреевским флагом.
Всего в дальний путь направились тридцать кораблей — в основном ледоколов, буксиров, барж, посыльных судов, несколько канонерских лодок, совершенно не приспособленных к дальним плаваниям во время осенних штормов.
На них находилось десять тысяч бойцов белой армии и членов их семей. Во время морского перехода, когда разыгрался страшный шторм, канонерская лодка «Лейтенант Дыдымов» затонула, не дойдя до Шанхая каких-то сто миль…
Лариссе и ее родителям повезло уцелеть в этом походе и добраться до китайского Харбина, где они и поселились. Как и многие другие беженцы семья Адерсен испытывала трудности. Первое время жили на пристани, потом переехали в подвал в бедном районе Модягоу.
Евгения Иосифовна подрабатывала шитьем, а Лара рисовала на продажу портреты американских актеров, разлетавшиеся как горячие пирожки.
Со временем отец Лары получил место в Управлении КВЖД и семья переехала в маленький домик на Садовой улице. Ларочка пошла в гимназию Оксаковской и стала брать уроки балета.
Ларисса увлекалась танцами, не предполагая, что со временем они превратятся в главный источник доходов. Наставницей девочки была Лидия Карловна Дроздова, воспитанница Петипа.
Балет, поэзия и рисование стали любимыми занятиями Лары. К пятнадцати годам раскрылся ее поэтический дар и Ларисса впервые пришла на заседание литературной студии.
Участники были поражены глубиной ее стихотворений, но еще больше — удивительной вдохновенной красотой девушки, взявшей литературный псевдоним Ларисса Андерсен в честь сказочника Ханса Кристиана Андерсена.
На литературном вечере она впервые читала свои «Яблони»:
Лучшие песни мои не спеты,
Лучшие песни мои со мной.
Может быть, тихой ночью это
Бродит и плачет во мне весной?
Фиалковые глаза, чуть вздернутый носик, ослепительная улыбка, длинные ресницы, темные волосы, хрупкая фигура, врожденная грация. Это потом Лариссу стали сравнивать с Вивьен Ли. Она улыбалась, точь-в-точь, как улыбаются девушки на картинах старинных итальянских мастеров.
Очень быстро Ларисса превратилась в поэтическую «звезду» Харбина и обрела множество поклонников. Практически все студийцы были влюблены в юную поэтессу: ей поклонялись, ее называли Белая яблонька, Джиоконда, Сольвейг, Печальный цветок.
Ей посвящали стихи. Для Лариссы жизнь текла привычно, как на родине, а местное население привносило в быт русской диаспоры загадочный азиатский колорит.
«Харбин — особенный город. Это сочетание провинциального уюта с культурными возможностями я оценила позднее, когда из него уехала. И не только потому, что там остались мое детство, ранняя юность.
В Харбине действительно было все, что нужно для молодежи; спорт, купание, яхты, поездки на железнодорожные станции, ютившиеся среди зелени сопок с прозрачными речками и ручьями в долинах.
Зимою — коньки, сани, салазки, переезды через реку по льду на специальных двухместных санках, которые китайцы отталкивали шестом. На другом берегу ждали маленькие теплые рестораны с пельменями или с пирожками.
А университетские балы и маскарады! Совсем как в книжках о старой русской жизни. Но и не только забавы, и не только для молодежи, а еще опера, оперетта, драма, концерты, лекции, библиотеки, прекрасный оркестр летом в парке Железнодорожного собрания.
А какие встречались люди! Профессора, писатели, художники, архитекторы — все ведь были выброшены событиями на тот же берег, что и мы.
Мы не отдавали себе отчета, как нам повезло в культурном отношении. И все это было доступно, и все мы говорили по-русски, и все мы были равны.
Вот именно там, в эмиграции, особенно среди молодежи в школах, в гимназиях, на спортивных площадках, бесклассовое общество получилось само собой. И мы могли учиться. Было у кого и чему, на все вкусы. Например, шитью — у соседки или древним премудростям инков — у соседа. Можно было окончить университет и получить диплом.
Только вот Леночка закончила юридический, а работает кельнершей в ресторане, а Павлик теперь инженер, а продает билеты в автобусе «Чурин — Модягоу». Но это пока, может быть, устроится, а потом поедем в Россию. Все жили на «пока», особенно старшее поколение. Что-то должно же случиться, и тогда вернемся домой. А пока не так плохо, на хлеб насущный хватает.
Служба заканчивается в два часа, можно отдохнуть, пойти в гости к знакомым или в кино, а то и просто уютно посидеть на скамейке возле «Чурина».
Это был большой магазин, у которого в хорошие летние вечера разгуливала молодежь, а пожилые сидели на скамейке и посматривали, кто как одет, как себя ведет и вообще. Вот так и жили, прячась от большого и подчас угрожающего мира. Пока…», — вспоминала Ларисса Николаевна.
В невероятной красоты девушку были влюблены молодые поэты Георгий Гранин и Николай Петерец. Наделенная утонченной грацией балерины и поэтическим талантом, она воспринималась не капризной «роковой красоткой», а «лучезарной Сольвейг», как ее называли в кружке.
Все меньше красивых женщин,
Все меньше стихов и песен,
И мир, разлукой увенчан.
Стал душен, печален и тесен,
Ах, только ты, Ларисса.
Какой то отсвет старинный…
Эти стихи, которые Лариссе Андерсен посвятил поэт китайской ветви русской эмиграции Василий Логинов. Это всего лишь один сонет из стихов, посвященных ей – музе дальневосточного эмигрантского Парнаса 30-40 годов прошлого столетия.
«Трудно себе представить группу более разнородную по характерам, вкусам, воззрениям, чем чураевский Цех Поэтов. Тихий, с головой погруженный в книги Валерий Перелешин. Быстрый, стремительный Николай Петерец. Медлительный, всегда шедший по линии наименьшего сопротивления Николай Щеголев.
Великан с детским толстогубым лицом, Владимир Померанцев — Вовка, — бредивший бандитами, корсарами, мушкетерами, галерами и тиграми. Вообразивший себя Печориным и ненавидевший себя за свои розовые щеки, за молодость, за неуспех у женщин, смотревших на него, как на ребенка, и в самом деле еще ребенок, Георгий Гранин.
Быть может, более уравновешенный, чем они все, волевой Сергей Сергин… А над всем этим царила как всеобщая муза, как маяк, как ось, приводившая в движение молодую творческую энергию, — Ларисса Андерсен… все поголовно были в нее влюблены».
Но Лариссу всеобщее поклонение не радовало, она словно предчувствовала будущую трагедию… С юности вокруг Лариссы стояла атмосфера всеобщей влюбленности и восхищения. Вскоре красота девушки станет ее проклятьем.
В 1934 году Харбин был потрясен двойным самоубийством членов литературного кружка, молодых поэтов 21-летнего Георгия Гранина и 24-летнего Сергея Сергина. Ужасному событию приписывали причину романтического характера. Гранин был влюблен в Лару, сделал предложение, но получил отказ.
По городу поползли слухи, обвинявшие в случившемся Лариссу, которая к тому времени переехала в Шанхай. Сама же девушка версию самоубийства на почве несчастной любви всегда отрицала, уверяя, что и Гранину, и Сергину она была не более чем другом и любила их «сестринской любовью».
Многие были убеждены, что Гранин также свел счеты с жизнью из-за неразделенного чувства к Лариссе. Хотя в найденной предсмертной записке он писал, что никакой любви вообще не было, на самом деле – она была. Первая, страстная и мучительная…
Удивительно, но Лариса почувствовала тот момент, когда они погибли. В то утро она проснулась от невероятной тоски и стала вспоминать странный сон. Ей снилось, что она шла по пустынному берегу моря и вдруг волна выкатила ей под ноги на песок две большие жемчужины.
«Я подняла их, и сердце вдруг сжала такая тоска. В тот же день я узнала о трагедии. Совпадение, но когда-то Гранин написал в одном своем стихотворении «…А имя ваше, как жемчужина, потерянная на песке» — вспоминала Ларисса Николаевна.
Теперь трудно точно сказать, что произошло в тот злополучный день, 6 декабря 1934 года в дешевом гостиничном номере отеля «Нанкин». Гранин, несомненно, был эдаким пророком со взором горящим и неустойчивой психикой, у него даже вышел цикл стихов под названием «Неврастения».
Эмигрантская хандра проявилась у молодого человека в самой тяжелой форме: безвременье, отсутствие будущего и талант, которому не было применения. Предполагали, что он, решив свести счеты с жизнью и боясь, что выстрелить в себя не решится, попросил друга о страшной услуге.
Так или иначе, первый прогремевший выстрел прервал жизнь Георгия Гранина, второй — Сергина. Почти сразу же всплыло имя Лариссы Андерсен — харбинской Сольвейг, восточной Джиоконды.
О том, что Гранин был безответно влюблен в нее, знали все. Но чувство было безответным. Что было между ними тогда, теперь мы вряд ли узнаем, но это теперь и неважно. Известно только, что Лара много лет винила себя в случившемся.
Еще в апреле 1933 года Георгий Гранин предпринял неудачную попытку отравиться в гостинице «Харбин». Лара тут же примчалась к нему в больницу.
«Гранина я любила, но скорее по-сестрински. Он частенько провожал меня домой. У нас была даже одна любимая книга на двоих – «Синяя птица» Меттерлинка. И заветный день – воскресенье, когда мы договорились думать друг о друге.
Гранин был поэтом Божьей милостью, поэтому особенно раним. Может быть, он не так прекрасно владел формой, но у него было безошибочное поэтическое чутье, как у Есенина. Его стихи вызывали щемящее чувство – это и есть поэзия.
«Ты, которая зла и безгрешна…» – так писал Георгий Гранин. Но я совсем не помню себя такой. Может быть, вначале я и казалась ему холодной и бессердечной, но потом, после его первой попытки отравиться в апреле 1933 года в номере гостиницы «Харбин», Гранин видел, какими ручьями лились «слезы неплачущих глаз».
Тогда мы поехали к нему вместе с братом Миши Волина – Колей, которого почему-то прозвали Котыч. Он оставил нас наедине. Помню, Гранин взял в ладони мою руку и сказал: «Я там был. Там похабно (это было новое слово в нашем лексиконе)… Но я тебя помнил и даже эту твою родинку на руке».
Может быть, я была виновата больше других. После такой настоящей задушевной отзывчивости, которая открылась во мне, я вдруг испугалась, словно заглянула в пропасть. Испугалась, что не справлюсь.
И, не видя выхода, убежала, как от болезни или от наважденья. Уехала сначала в Корею, потом в Шанхай, отмахиваясь и от переживаний, и от писем», — из воспоминаний Лариссы Николаевны.
Гранин отправился к родне на небольшую станцию Яомынь, чтобы прийти в себя, успокоить нервы. Он стал носить крест и ходить на службу в церковь, его прозвали «приезжий итальянец». Он писал Ларе почти каждый день: » …Если ты вернешься, то я может быть еще и выживу…»
«Но я не вернулась и, что еще хуже, даже не отвечала на его письма. Думала – все забудется, пройдет, отболит. Не прошло… Не знаю, как я могла не отвечать на такие письма. Ведь они писались уже другу, а не какой-то выдуманной «загадочной Джиоконде», другу, перед которым он открылся и в которого поверил!
Страшная развязка, может быть, в тот момент только я, как последняя соломинка, могла как-то изменить ход событий. Его бедная мать всегда верила, что могла», — сокрушалась Ларисса.
В предсмертной записке Гранин просил похоронить его по церковному обряду и начертать на могильном кресте строки из стихотворения Георгия Иванова:
Синеватое облако,
холодок у виска,
синеватое облако
и еще облака…
И старинная яблоня
(может быть, подождать?),
простодушная яблоня
расцветает опять…
А ведь «Яблонькой» в литературном кружке называли Лариссу.
Вот и я стою у порога,
Истекает мне данный срок,
Я надеюсь найти дорогу
На скрещенье твоих дорог,
Чтобы легкой, бесплотной тенью,
Я к тебе подойти смогла.
Попросить у тебя прощенья:
Не сумела спасти от зла.
<Ларисса Андерсен>
Уехав в Шанхай, Ларисса занялась танцевальной карьерой. Ее родители не одобряли занятия дочери танцами, но в какой-то момент это было единственным способом поддержать семью и болеющую маму. Ларисса продолжала писать стихи и работала в журнале «Прожектор», который вскоре закрылся. Потеряв работу, она осталась без дела.
В мае 1935 года она вышла замуж за инженера-строителя Михаила Петровича Якубовича. В анкете Якубовича в графе «семейное положение» имеется запись: «Женат церковным браком в г. Шанхае 24 мая 1935 года. Жена – Ларисса Николаевна Адерсон, родилась 24 ноября 1911 года в г. Хабаровске».
В 1936 году Ларисса с мужем возвратились в Харбин, где Михаил Петрович заканчивал свое образование, а она занималась танцами и ездила с балетной труппой в артистические турне. Брак Лариссы с Якубовичем был недолгим: постоянные гастроли Лариссы и командировки мужа не способствовали его укреплению.
Однажды в Шанхае, во время поэтического вечера Ларисса в кафе «Ренессанс» читала со сцены свои стихи. В зале находился знаменитый Александр Вертинский. Позже их представили друг другу. Он восторженно поцеловал ей руку, наговорил массу комплиментов и был очень взволнован. Вертинский влюбился не на шутку, и это поняли все окружающие.
«Если бы Господь не дал Вам Ваших печальных глаз и Вашей внешности – конечно, я бы никогда в жизни не обратил на Вас такого внимания и не наделал бы столько ошибок, сколько я наделал! Важно, что Вы — печальная девочка с изумительными глазами и руками, с тонкими бедрами и фигурой отрока – пишете такие стихи!», — писал Ларе Вертинский.
Когда в 1937 году в Шанхае зазвучала его «Dancing girls», вся русская эмиграция в Китае решила, что прототипом героини была Ларисса Андерсен. Но при этом, как утверждала сама Ларисса, она никогда не была «Dancing girls», то есть не танцевала с посетителями.
Однажды ей предложили заменить заболевшую танцовщицу в ансамбле оперетты. С этого дня у Ларисы начались репетиции, концерты, гастроли. Театральные костюмы она шила сама. Не смотря на то, что Ларисса могла теперь помогать родителям, они так и не смирились с тем, что их дочь танцует на сцене.
Александр Вертинский очень высоко ценил поэтическое дарование Лариссы и всячески способствовал выходу сборника ее стихов. «Ваши стихи – это лучшее, что мне пришлось прочитать здесь. Если мои слова представляют для Вас хоть маленькую ценность – я прошу Вас писать, писать и писать. У Вас для этого есть все данные и все права».
В личном архиве поэтессы сохранилась поэтическая переписка Вертинского и Андерсен. Вертинский написал ей потрясающее «Ненужное письмо», которое Ларисса хранила всю жизнь:
Приезжайте. Не бойтесь.
Мы будем друзьями,
Нам обоим пора от любви отдохнуть,
Потому что, увы, никакими словами,
Никакими слезами ее не вернуть.
Будем плавать, смеяться, ловить мандаринов,
В белой узенькой лодке уйдем за маяк.
На закате, когда будет вечер малинов,
Будем книги читать о далеких краях.
Мы в горячих камнях черепаху поймаем,
Я Вам маленьких крабов в руках принесу.
А любовь — похороним, любовь закопаем
В прошлогодние листья в зеленом лесу.
И когда тонкий месяц начнет серебриться
И лиловое море уйдет за косу,
Вам покажется белой серебряной птицей
Адмиральская яхта на желтом мысу.
Будем слушать, как плачут фаготы и трубы
В танцевальном оркестре в большом казино,
И за Ваши печальные детские губы
Будем пить по ночам золотое вино.
А любовь мы не будем тревожить словами
Это мертвое пламя уже не раздуть,
Потому что, увы, никакими мечтами,
Никакими стихами любви не вернуть.
(Александр Вертинский, лето 1938 года, Циндао)
Но увы, видимо не сложилось. Хотя утверждать, что между ними никакого романа не было, не берусь. Скорее всего, Ларисса, не будучи влюбленной в Вертинского, миновала этой участи, оставшись «дамой сердца», прекрасным идеалом. Она не могла ни лукавить, ни изменить себе, и напрасны были все строки, посвященные ей Александром Николаевичем.
«Мой дорогой друг! Я хочу поблагодарить Вас за Ваши прекрасные стихи. Они доставили мне совершенно исключительное наслаждение. Я пью их медленными глотками, как драгоценное вино.
В них бродит Ваша нежная и терпкая печаль «Le vin triste», как говорят французы. Жаль только, что их так мало… Впрочем, Вы вообще не расточительны. В словах, образах, красках. Вы скупы — и это большое достоинство поэта…», — пиал Вертинский.
А Лариса — ему в ответ:
Я боюсь своей легкой походки,
И цветов, и стихов, и… вас
Я боюсь нежданной находки
В такой неурочный час.
Я боюсь ожиданья чуда
И внезапных припадков слез.
Нет, уж лучше я брать не буду
Этих ваших влюбленных роз.
Благодаря стараниям Вертинского единственный поэтический сборник «По земным лугам» Ларисса выпустила в 1940 году в Шанхае. Тираж составлял всего сто экземпляров, и сборник сразу стал библиографической редкостью.
С трудом оправившись от горькой страсти, Вертинский в 1942 году женился на юной Лидии Циргава, которая представляла тот же яркий типаж, что и Ларисса, а через год вернулся в СССР.
«Ларисса разрывалась между поэзией и танцами, — писала Юстина Владимировна Крузенштерн-Петерец. — Танцы победили… выручили грация и прирожденный талант.
В течение пятнадцати с лишним лет она была звездой дальневосточной эстрады, танцевала в оперетте, иногда в больших балетных постановках. … На сцене она была великолепна. Каждый номер у нее был отделан до малейшего жеста, до последней детали в костюме, тонко, умно, со вкусом и с чувством меры».
Евгения Иосифовна последние годы болела и Лара тратила большую часть своего дохода на врачей и лекарства для матери. Накануне Второй мировой войны мамы не стало. Боль потери вылилась в щемящие строки:
Вчера я маме укрыла
Могилку зеленым мхом,
И стала иной могила,
Словно согрелась в нем.
Я долго лежала рядом
И гладила мох щекой.
Взглянула ночь за ограду
И стала тихой такой…
Застыло вверху распятье,
Глядели белки камней.
И молча, в зеленом платье,
Мама пришла ко мне.
Отец Лары, Николай Михайлович проживал до 1944 года в Маньчжурии, какое-то время жил в имении Новина Юрия Михайловича Янковского в Корее, затем уехал в Шанхай. После окончания Второй мировой войны в Китае к власти пришли коммунисты во главе с Мао Цзэдуном. Русские белоэмигранты, опасаясь репрессий, стали разъезжаться по разным странам.
Спасая отца, Ларисса устроила ему фиктивный брак с Валентиной Эллерс, вдовой расстрелянного белогвардейского офицера. Им удалось выправить паспорта и переехать в Канаду. Уезжали коллеги Лариссы по поэтической студии и танцам.
Лара получила приглашение выехать в Бразилию, но китайские власти ей учиняли унизительные допросы и, без объяснения причин, раз за разом отказывали в выезде.
Судьба словно испытывала эту хрупкую женщину на прочность, принеся ей тяжелую болезнь (туберкулез) и заставив бороться за жизнь.
И все же она нашла счастье – провидение подарило ей встречу с французом Морисом Шезом, представителем судоходной компании Messageries Maritim, который влюбился в Лариссу с первого взгляда. Это чувство было взаимным.
После свадьбы, в 1956 году, они уехали на Таити, где прожили много лет. Евгений Евтушенко после знакомства с Лариссой Андерсен, в 1968 году на Таити писал:
«У костра я заметил женщину, которая держалась несколько в стороне от огня, словно избегая, чтобы прямые отблески падали на ее лицо.
Но даже быстрого скольжения сменяющихся сумерек и переливчатого света, не останавливающегося на ее лице, а лишь выхватывающего его кусками, было достаточно, чтобы ошеломить меня тем, сколь она редкостно красива».
Работа Мориса была связана с передвижениями по миру и Лариссе довелось пожить в Индии, Африке, Вьетнаме. Где бы не жила Лариса, она всегда писала стихи и прозу. Несмотря на то, что она одиннадцатилетней девочкой оставила Россию, ее разговорным и писательским языком навсегда остался русский.
Ларисса вспоминала, как в Киото видела на улице пожилую женщину в сером кимоно. Она останавливала прохожих и протягивала им узкую полоску материи, на которой каждый завязывал узелок.
«Когда она наберет три тысячи таких узелков, то пошлет этот пояс в Китай своему сыну, чтобы он хранил его от вражеских пуль. Можно лишь догадываться, какую силу могут иметь три тысячи добрых пожеланий».
Последней страной в ее жизни была Франция. Обзаведясь собственным домом, Ларисса тут вызвала отца из Канады. Ларисса жила счастливо с мужем, заботилась об отце и сыне Мориса от первого брака.
Она была знакома с удивительными людьми своего времени: с Николаем и Святославом Рерихами, Ириной Одоевцевой, Борисом Зайцевым, Зинаидой Шаховской.
Ларисса похоронила отца, мужа, умершего в 1988 году, многих друзей. Николай Михайлович Адерсен был похоронен в фамильном склепе семьи Шезов, как и завещал — с полковничьими погонами, которые он получил из рук Колчака.
Ирина Одоевцева водном из писем к Лариссе Андерсен писала: «Мне Ваши стихи очень и очень нравятся – у Вас редко встречающаяся личность. Вы <…> киплингская кошка, которая ходит сама по себе и по своим дорогам».
КОШКА
Наконец-то, кошка, мы с тобой вдвоём.
Погрустим немножко, песенки споём…
Будет синий вечер лезть в окно тайком.
Я укрою плечи маминым платком.
Я тебя поглажу и пощекочу,
Ты же мне расскажешь всё, что я хочу:
И про ту сторожку в тишине лесной,
И про то, что, кошка, мы сбежим весной.
Мы с тобой такие, мы с тобой – одни,
А они – другие, не поймут они.
Не поймут и скажут: – Ишь ты, как горда!
Улыбнуться даже стоит ей труда.
То даётся в руки, то лишь хвост трубой!..
Кошка, ведь от скуки любят нас с тобой!
Лишь за то, что гладки, гибки да хитры,
За красу повадки, за азарт игры…
За уют, за сказки, за холодность глаз,
За скупые ласки – когти про запас…
А когда поверим – нас не захотят,
Выбросят за двери, как твоих котят.
Ничего, мы сами. Мы одни – и пусть!
Пусть томится с нами ласковая грусть!
Пусть ничем на свете нас не смогут взять,
Втолковать все эти «можно» и «нельзя».
Пусть в холодной злобе, когти затая,
Мы – игрушки обе. Обе – ты и я!
Мучай нас не мучай – мы всегда верны
Древней и дремучей радости весны.
И, как только ветер шевельнёт листом,
Так махнёшь вот этим шёлковым хвостом.
Я ж, глаза сощуря, – следом за тобой:
И в грозу, и в бурю, и с судьбою в бой!
Ларисса Николаевна тихо скончалась на 102 году жизни — в 2012 году во Франции.
В 2006 году впервые в России вышел в издательстве «Русский путь» сборник Лариссы Андерсен, включающий стихотворения, воспоминания и письма «Одна на мосту».
