Сутолока вокзала, стук колес, суета пассажиров. Берлинский экспресс тронулся и набирал скорость, а нескладный худощавый прихрамывающий юноша что есть сил бежал по перрону. Она уезжает! Только не дать ей уехать! Разогнавшись и практически потеряв разум, он прыгнул на подножку последнего вагона. Без документов, без денег. Что будет, то будет…
…Ида Высоцкая, старшая дочь и наследница миллионера-чаеторговца Давида Вульфовича, росла в необыкновенном замке в самом центре Москвы, расположенном в Огородной Слободе.
Фирма «Д. Высоцкий, Р. Гоц и К°» имела собственные чаеразвесочные фабрики в Москве, Петербурге, Одессе, Челябинске, Коканде и Сретенске. Компания росла: в 1904 году было открыто нью-йоркское отделение, а с 1908 года функционировал филиал компании в Лондоне. Высоцкими были приобретены плантации даже в Китае и на Цейлоне.
Особняк Высоцких, построенный по проекту архитектора Романа Клейна, был стилизован под французские шато первой половины XVII века, с башенками, высокими раздельными кровлями, огромнейшим вестибюлем и мансардными окнами. Это был настоящий замок, в котором Ида жила, словно принцесса.
С детства Ида, как ее братья и сестры, была избалована вниманием, заграничными путешествиями, роскошью и любовью. Удивительный дом Высоцких был местом сбора творческой богемы Москвы. Частым гостем здесь был Леонид Осипович Пастернак — художник и академик живописи, не раз писавший портреты гостеприимных хозяев дома и ставший им хорошим другом.
Ида и ее сестра Лена какое-то время брали уроки рисования у Леонида Осиповича. Вслед за отцом в гостеприимном доме стал бывать и сын…
Ученик старших классов пятой московской гимназии (которую, кстати, окончил Владимир Маяковский) Борис Пастернак не скрывал: его притягивала не только приветливая и жизнерадостная атмосфера дома, но и еще одно обстоятельство. В семье росли две хорошенькие дочери Высоцкого — Ида и Елена (младшие, Рашель и Ревека, были еще совсем маленькими).
Борис был смуглым некрасивым подростком. 6 августа 1903 года Леонид Пастернак пишет о своем тринадцатилетнем сыне: «Вчера Борюша слетел с лошади, и переломила ему лошадь бедро…» В результате перелома Борис Пастернак приобрел несомненный поэтический облик — одна нога стала у него чуть короче другой, совсем как у Байрона, и появилась легкая хромота, которой он стеснялся.
Зубы у Бори выросли редкими, крупными и торчащими вперед, о чем упоминала и Марина Цветаева: «Он одновременно похож на бедуина и его лошадь».
Красавица и богачка Ида стала первой юношеской любовью Бориса. А любовь их началась со школьной геометрии и латыни. Бориса, великолепно учившегося, попросили подготовить Иду к выпускным экзаменам. Это было зимой 1907-1908 годов.
Юноша с гулко стучащим сердцем взбегал наверх по крутой лестнице особняка с ранцем за плечами, поднимался на второй этаж, где в комнате для занятий ждала его Ида.
«О своем чувстве к В<ысоцкой>, уже не новом, я знал с четырнадцати лет. Это была красивая, милая девушка, прекрасно воспитанная и с самого младенчества избалованная старухой француженкой, не чаявшей в ней души.
Последняя лучше моего понимала, что геометрия, которую я ни свет, ни заря проносил со двора ее любимице, скорее Абелярова, чем Эвклидова. И, весело подчеркивая свою догадливость, она не отлучалась с наших уроков. Втайне я благодарил ее за вмешательство.
В ее присутствии чувство мое могло оставаться в неприкосновенности. Я не судил его и не был ему подсуден. Мне было восемнадцать лет. По своему складу и воспитанию я все равно не мог и не осмелился бы дать ему волю», — писал Пастернак в автобиографической повести «Охранная грамота».
В восемнадцать лет Пастернак поступил на юридический факультет Московского императорского университета, а спустя год был перевелся на историко-филологический факультет.
Взаимное притяжение молодых людей росло. Борис засиживался у Высоцких до позднего вечера, присутствовавшая при этом гувернантка гнала его домой, говоря: «Боря уходи, спать пора».
После окончания гимназии Ида уехала учиться в Англию. Потом были редкие встречи и длинные письма. Девушка не забывала Бориса, писала ему из Кембриджа о своем увлечении Шекспиром, о новостях, о впечатлениях. Для него же полудетская, поначалу, наполовину влюбленность, наполовину дружба с этой девушкой, превращалась в нечто более серьезное.
Биограф Пастернака пишет: «Красивая белокурая девушка с прекрасным цветом лица слушала его монологи, ничем не проявляя своего собственного отношения…»
Борис почти пять лет мечтал об Иде Высоцкой. Полные романтических чувств послания, которые он ей в то время посылал в Англию, к сожалению, не сохранились. Но сохранились не отправленные письма. Вот одно из них, написанное весной 1910 года:
«Моя родная Ида! Ведь ничего не изменилось от того, что я не трогал твоего имени в течение месяца? Ты знаешь, ты владеешь стольким во мне, что даже когда мне нужно было сообщить что-то важное некоторым близким людям, я не мог этого только потому, что ты во мне как-то странно требовала этого для себя…»
Весной 1911, когда Ида приехала из Англии на летние каникулы, они вновь встретились. 8 мая Борис Пастернак поспешил немедленно увидеть Иду вместе с ее матерью Анной Борисовной Высоцкой в Москве на Брестском вокзале.
Высоцкие проводили лето на даче в Сокольниках. Пастернак навещал их, и вместе с Идой они бродили по парку. «Они то брались за руки, то растерянно их опускали. Временами их оставляла уверенность в собственном голосе…
По временам она становилась легче и прозрачнее лепестка тюльпана, в нем же открывался грудной жар лампового стекла. Тогда она видела, как он борется с горячей, коптящею тягой, чтобы ее не притянуло…»
Молодые люди встречали вместе Новый 1912 год в особняке Высоцких. Масса гостей, свежие розы на столах, «иллюминированное мороженое», шампанское, деликатесы… Ида с уложенными локонами, в бальном платье, без устали грациозно скользит по паркету, танцуя вальс с поклонниками. Девушка посмотрела на свое отражение в зеркале и гордо поплыла дальше.
Остановившись у окна, Борис увидит батистовый платок Иды, случайно забытый на подоконнике, и украдкой вдохнет его чудесный аромат — запах «мандариновой кожуры и разгоряченной ладони…»
Он просто боготворил девушку. Хотя кое-кто, например Костя Локс, будущий профессор литературы весьма нелестно отзывался об Иде:
«Истомленная желтоволосая Ида, болезненная и дегенеративная, жила в какой-то теплице. Прежде всего она показала мне свои коллекции духов, привезенных ею из Парижа. Ряд бутылочек замысловатых форм, со всевозможными запахами, в кожаных футлярах… Перенюхал их все по очереди… Поговорив о пустяках, выпив жидкого чаю с печеньицем, я с чувством облегчения покинул особняк…»
Влюбленный Борис не находил себе места и мечтал о женитьбе на Иде, хотя где-то в глубине души, понимал, что избалованная богачка нему не пара.
Летом 1912 года Ида с младшей сестрой Леной уехали на несколько дней в немецкий город Марбург, а Борис помчался за ними. Назревало, становилось неизбежным решительное объяснение между ними.
Девушки остановились в респектабельной гостинице Zum Ritter, а Пастернак снял жалкую комнатенку. В эти несколько дней события разворачивались с невероятной быстротой. Накануне объяснения жених от переживаний выглядел так, что краше в гроб кладут. Официант в кафе даже пошутил над ним:
— Покушайте напоследок, ведь вам завтра на виселицу, не так ли?
Утром Борис, настроенный весьма решительно, пришел в отель, где остановились сестры. Лена, увидев безумный блуждающий взгляд Пастернака, юркнула в свой номер. Ида стояла в холле гостиницы. Волнуясь, Борис сказал:
— Ида, так больше продолжаться не может… Я люблю тебя и хочу жениться.
Ида на удивление спокойно встретила его слова и отрицательно покачала головой: разом отвергла и руку, и сердце. Земля словно ушла из-под ног Пастернака.
На следующий день Борис пойдет провожать сестер Высоцких на вокзал. Пастернак решит, что нельзя позволить Иде просто взять и уехать. Борис вскочил на подножку последнего вагона их берлинского экспресса. Девушки увидели это и помчались в конец поезда, где на Пастернака уже орал кондуктор. Ида дала кондуктору денег и Борису разрешили доехать до Берлина.
Всю ночь Борис бродил по незнакомому городу и оплакивал свою судьбу. Для 22-летнего Бориса наступил рубеж, который искалечил его способность любить и сделал его поэтом. Неудачное сватовство оставило глубокую рану в его сердце.
Эти события широко известны по стихотворению «Марбург», исполненному подлинного драматизма:
Я вздрагивал. Я загорался и гас.
Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, –
Но поздно, я сдрейфил, и вот мне – отказ.
Как жаль ее слез! Я святого блаженней.
Я вышел на площадь. Я мог быть сочтен
Вторично родившимся. Каждая малость
Жила и, не ставя меня ни во что,
В прощальном значеньи своем подымалась.
Ида станет исключением — практически единственной женщиной, отвергнувшей Пастернака. В дальнейшем женщины будут сражаться за возможность быть с ним. «Вокзал, несгораемый ящик разлук моих, встреч и разлук», — напишет он.
Практичная Ида выйдет замуж за человека своего круга — банкира Эммануила Леонтьевича Фельдцера, но потом вдруг на склоне лет с сожалением скажет:
— Боря был слишком робким мальчиком!
А Пастернак напишет произведение-посвящение «Ты так играла эту роль!», которое адресовано Иде Высоцкой — девушке, в которую Пастернак был страстно влюблен. Он подводил итог этой случившейся драмы: «Вот кем была искалечена навсегда моя способность любить».
Позднее в одном из писем к отцу Борис Пастернак напишет:
«Мне хочется рассказать тебе и про то, как проворонил эту минуту глупый и незрелый инстинкт той, которая могла стать обладательницей не только личного счастья, но счастья всей живой природы в этот и в следующие часы, месяцы и, может быть, — годы: потому что в этом ведь только и заключается таинственная прелесть естественности, подавленной ложными человеческими привычками,
развратом опытности и развратом морали: в том, что если эта естественность впервые, не опираясь на дозволенность, опрокидывает все и делает признание одним лишь прямым своим появлением, то она уступает нескольким сотням десятин сплошного садового и лесного лета, всей гуще окружающей жизни, способной иметь краску, тепло и вкус, звучность и запах.
Принять такой бросок от этой июньской баллисты значит выйти замуж за леса, за города, за дни и ночи…»
