Борис Горбатов, теперь секретарь Союза писателей и приближенный к самому вождю, превратил жизнь Татьяны Окуневской в настоящую сказку.
Огромная квартира в самом центре, с хрустальными люстрами, отполированным до зеркального блеска паркетом и библиотекой. Дача в Серебряном бору, где даже воздух казался гуще и слаще, чем в оставленной Москве…
ИГРА В СЕМЬЮ
В 1937 году Борис Горбатов сделал Окуневской предложение. В дальнейшем он получит две Сталинские премии, станет секретарем парткома Союза писателей и депутатом Верховного Совета РСФСР. Но тогда все могло обернуться совсем по-другому.
— Тимоша…, — осторожно взяв ее руки в свои, прошептал Борис. — Сил больше нет… Я еще никогда никого не любил… Будьте моей женой…
Он торопился, словно боялся, что она исчезнет:
— Я стану писателем, достану комнату, буду зарабатывать…
И тут же с горькой честностью:
— Я знаю, что вы меня не любите…
— Но меня тоже могут арестовать,- со страхом в голосе прошептала она.
— Я поеду за вами куда угодно. Никогда не брошу… Даю вам слово!!! -его слова звучали как клятва.
Параллельно Окуневская получила приглашение от Горьковского драматического театра. Горбатов тайно надеялся, что соглашение не состоится. Однако, убедившись в твердом намерении возлюбленной уехать, добился служебной командировки в тот же город.
Союз этих двух людей удивлял окружающих. Борис, привыкший на работе к жестким редакционным спорам и принципиальным позициям, в личной жизни проявлял редкое для творческого человека терпение и душевную мягкость. Избалованная вниманием поклонников, актриса впервые почувствовала себя по-настоящему защищенной.
Особенно трогательно было его отношение к ее дочери Инге. Горбатов не просто принял чужого ребенка, он сумел стать для нее настоящим другом.
Этот вынужденный «ссыльный» период, который мог разрушить многие отношения, напротив, сплотил их маленькую семью. И когда через несколько лет появилась возможность вернуться в Москву, они уже были неразлучны: известный писатель, артистка и маленькая девочка, которая наконец-то обрела отца.
ГОГОЛЕВСКИЕ СТРАСТИ
Когда Окуневской пришла телеграмма из Киева с предложением сняться в роли Панночки в экранизации гоголевской «Майской ночи» она не колебалась ни минуты. На Украину они отправились втроем. С Татьяной поехали мать и дочь.
На съемках в актрису страстно влюбился худрук проекта Леонид Луков. Каждый его день начинался с роскошного букета, доставленного к ее гримерке с почтительным поклоном. А вечера заканчивались странными визитами. Режиссер являлся с ведром живых раков, которые тут же, на глазах изумленной актрисы превращались в изысканное угощение.
Но Татьяна оставалась неприступной крепостью. В ответ лишь вежливая улыбка, профессиональная благодарность и ни намека на взаимность. Особенно, когда из Москвы приезжал Горбатов. В такие дни Луков превращался в тень, издали наблюдая за семейными прогулками.
Однако после возвращения в Москву Окуневская неожиданно получила от режиссера официальное приглашение на роль в его новом фильме «Александр Пархоменко».
Актриса долго перебирала листы, ощущая под пальцами их шершавую фактуру, а в памяти то и дело всплывали недавние киевские дни… Его вспышки гнева на площадке, резкие слова, брошенные в сердцах. После раскаянные взгляды и те самые вечерние раки, которые Луков упорно продолжал приносить, словно пытаясь загладить свою грубость деликатесом.
Сомнения грызли ее неделю. В театре шептались, что на своих съемках Леонид Давидович и вовсе превращается в тирана — капризного, непредсказуемого, способного устроить скандал из-за неверного оттенка платья или недостаточно выразительного взгляда.
Но где-то в глубине души теплилось любопытство: а что, если за этой грубой оболочкой скрывается настоящий мастер? Ведь «Майская ночь» получилась у них по-настоящему талантливой…
Рука сама потянулась к чернильнице. Перо скользнуло по бумаге, оставляя за собой ровные строчки согласия. Она всегда умела рисковать, особенно когда речь шла о хорошей роли. Пусть даже придется терпеть его бесконечные перепады настроения и эти почти детские попытки заслужить ее расположение. Главное, чтобы в кадре оставалась только она, Окуневская…
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ
Съемки фильма пришлось прервать. Началась война. Казалось, еще вчера были декорации, гримерки, споры о ролях, а уже сегодня — грохот эшелонов и спешная эвакуация в Ташкент. Горбатов ушел на фронт в числе первых, растворившись в кровавой круговерти 41 года.
Татьяна, ее мать Евгения Александровна и маленькая Инга оказались в плену чужого города, где даже хлебные карточки становились предметом отчаянного торга.
Семье пришлось бы очень туго, если бы не влюбленный Луков, чьи неловкие ухаживания еще недавно вызывали лишь раздражение. В голодном Ташкенте режиссер превратился в их ангела-хранителя. Выбивал дополнительные пайки (какие-то жалкие копейки, за которые можно было купить разве что морковный веник для супа), доставал драгоценные ордера на дрова. А однажды принес настоящую банку сгущенки.
А самое главное — продолжал работать. Съемки проходили преимущественно ночью, так как днем не было электроэнергии. В киноальманахе для фронта «Ночь над Белградом» Окуневская впервые запела.
Ташкентские подмостки стали для актрисы новым фронтом. Она выходила на сцену худая, с темными кругами под глазами, но с той самой царственной осанкой, что заставляла забыть о войне. Голос, сорванный ночными съемками, звучал пронзительно чисто, когда она пела для раненых в госпиталях.
Бойцы, закутанные в окровавленные бинты, тянули к ней руки,как к последнему напоминанию о мирной жизни. В городе ее теперь узнавали повсюду. Базарные торговцы сухофруктами наперебой предлагали угощения, старухи в чайханах крестили вслед, а босоногие дети из эвакуированных семей подпевали ее шлягерам.
В конце 41-го, чтобы поддержать штат эвакуированных кинематографистов, при студии «Узбекфильм» был создан театр под руководством Михаила Ромма. Новое детище рождалось в муках. Без декораций, с костюмами из тряпья, но с неистовой энергией тех, кто отказывался сдаваться.
ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ
Возвращение в Москву в 1943-м оказалось для Татьяны триумфальным. Театр Ленинского комсомола, куда ее приняли без всяких прослушиваний, сразу же отдал актрисе главные роли, сделав за короткое время ярким событием театральной столицы.
За пределами сцены тоже все было замечательно. Борис Горбатов, теперь секретарь Союза писателей и приближенный к самому вождю, превратил жизнь любимой женщины в настоящую сказку.
Огромная квартира в самом центре, с хрустальными люстрами, отполированным до зеркального блеска паркетом и библиотекой. Дача в Серебряном бору, где даже воздух казался гуще и слаще, чем в оставленной Москве. Две домработницы, экономка, шофер, обслуживание в кремлевской поликлинике и спецпайки с черной икрой и ананасами, доставляемые прямо к дверям.
Вот только никакой благодарности к мужу Окуневская не испытывала. В своих дневниках, которые актриса хорошо прятала, было написано с холодной ясностью:
— Живу с ним без любви, и за это ненавижу вдвойне…
Но Горбатову хватало и этих крох: снисходительного позволения прикасаться к ее локтю за ужином, усталой улыбки поверх бокала шампанского. Он коллекционировал эти моменты, как она коллекционировала фарфоровые статуэтки из львовских особняков, те самые, что покупала за гроши у польских беженцев.
На светских приемах Татьяна сияла ледяным блеском: платья из трофейного французского шифона, бриллиантовые серьги (подарок «за терпение»). Смех, отмеренный ровно настолько, чтобы не вызывать сплетен.
РОКСАНА ЗА КУЛИСАМИ
А еще ее романы стали таким же атрибутом светской жизни, как норковые манто или черный «мерседес». Молодой пианист из консерватории, застенчиво красневший при виде ее декольте, статный полковник-фронтовик, даривший духи, режиссер «Мосфильма», чьи руки дрожали, когда он поправлял складки ее платья на репетициях…
Играя Роксану 20 раз в месяц в поставленном Серафимой Бирман «Сирано де Бержерак», Окуневская довела свою технику обольщения до виртуозности. Каждый выход на сцену превращался в двойную игру. Для зала она была поэтичной героиней, за кулисами — роковой женщиной, знающей цену каждому взгляду.
Забегая вперед добавлю, что сама Бирман, когда ту вызвали в органы, чтобы написать необходимую для освобождения актрисы характеристику, заявила: «Если вы в смысле секса — равных ей нет!»
Горбатов делал вид, что ничего этого не замечает. Или не смел замечать? Лишь глубже зарывался в бумаги, когда жена задерживалась после спектаклей…
