Дядя слишком часто заглядывал в комнату племянницы, чтобы это не вызывало слухов. А Маша была такой хорошенькой! Шепотки за ее спиной и полное отсутствие приданого превращали девушку в изгоя. Никто в Пензе не стал бы свататься к ней. И она, словно в отместку всем сплетникам, держалась нарочито гордо и даже дерзко. Раз дурная слава бежала впереди – так чего же теперь стесняться?
Саратовский помещик Рославлев разорился, когда Маша была еще маленькой. Ребенка решили отправить в Пензу, где ее дядя служил губернатором и жил в окружении большого семейства.
— Кланяйся в ножки дяденьке, Маша, — заискивающе произнесла няня, — кланяйся своему благодетелю!
Она слышала это каждый день. Взята из милости, нищая, ничего своего нет… Все внутри нее бунтовало против этого, хоть и было правдой.
«Очутившись со скудными средствами и в зависимости от посторонних лиц, — писал о ней позже критик Павел Анненков, — она устраняла поползновения общества смотреть на неё горделивым и презрительным обращением с людьми, резким и чересчур иногда откровенным словом».
Надменность Маши не нравилась ни родне, ни соседям. За ней быстро закрепилась слава неблагодарной девочки. Найти подруг не получилось, а когда она выросла и внезапно резко похорошела, то сблизиться с кем-либо и вовсе оказалось непосильной задачей. Для других молодых дворянок она была соперницей, причем опасной!
Вероятно, в то самое время, когда ей было семнадцать-восемнадцать лет, и пошли эти шепотки: дядя-губернатор к ней заходит слишком часто! Кто-то считал, что не было дыма без огня. Другие уверяли – это лишь сказано для того, чтобы окончательно погубить репутацию Маши Рославлевой.
Но с той поры не было ни малейшего шанса, чтобы девушкой кто-то заинтересовался или взял ее в жены. Дурная женщина, вот, кто она!
Не верил ни единому слову о ней разве что Николай Огарев. Молодой, горячий, полный революционных идей, по приговору 31 марта 1835 года он был отправлен в ссылку как раз в Пензенскую губернию. Ему надлежало служить в канцелярии губернатора, так что в доме Панчулидзевых, где жила Маша, он оказался не просто так.
— У него восемь тысяч крепостных душ, — болтали в Пензе, с уважением глядя на ссыльного.
Не было никаких сомнений, что рано или поздно Огарев снова вернется в столицу. Снова займет хорошее положение. Бунташная молодость – удел многих сильных натур. Но ведь всему приходит конец? Остепенится, женится… Впрочем, на ком он женится?
Ник – так его звали друзья – был совершенно покорен Машей. Он с пятнадцати лет влюблялся и ждал «ту самую», к ногам которой бросит все. Но ему было мало прекрасной оболочки, он жаждал родства душ.
«Меня не могла бы привлечь женщина, лишенная развитого ума, — писал он Маше в начале 1836 года, — не носящая в себе любви к прекрасному и великому, чья любовь не возвышается до истинной любви, но есть лишь инстинкт, лишь предчувствие чего-то лучшего, чем она сама”.
Она отвечала ему также возвышенно. И он уверился: нашел именно ту! Теперь можно и под венец.
Их венчали и это вызвало огромное удивление в обществе. Маша нашла богатого и перспективного мужа, несмотря на все слухи вокруг нее?
Теперь ее звали Марией Львовной, и денег у нее было столько, что пензенской родне приходилось от зависти кусать локти. Вскоре после свадьбы Огарев получил миллионное состояние своего отца, так что к услугам Марии Львовны были лучшие портные, мастера каретных дел и ювелиры… Она блистала, она вызывала восхищенные взгляды, и теперь ее высокомерие и дерзость считали оригинальными и модными.
Несчастлив был только один человек, ее муж. Как-то быстро маска воодушевления слетела с лица Маши. Выяснилось, что его идеалы она разделяла только… на словах. И в душе своей ни в какую революцию не верила и не стремилась к ней. Всю свою жизнь она теперь мыслила лишь как череду удовольствий и ухаживаний. Полтора года спустя после свадьбы Огарев понял, что он жестоко обманут.
Впрочем, главный обман вскрылся позже. Мария Львовна, как стало понятно, благосклонно принимала Ивана Галахова, друга своего мужа.
«Истинная любовь не надевает оков, — благородно писал ей муж, — но только симпатизирует со всеми движениями любимой души. От этого я благословляю Галахова за все минуты душевной симпатии, которые ты с ним проводила…»
Они были за границей, и упомянутый Галахов, в которого влюбилась дурная женщина Маша, потребовал от нее оставить мужа.
— Мы не должны увязнуть во лжи, понимаешь! – говорил ей возлюбленный.
Согласно кивая, Маша смотрела уже в другую сторону. Модный художник Сократ Воробьев привлек ее внимание, и мужа она оставила теперь уже ради него. Несколько месяцев от Маши не было никаких известий, так что ее внезапное появление в Берлине, где находился Огарев, было явно вызвано каким-то важным делом. Вскрылось все очень быстро: Маша ждала ребенка.
— Я признаю его своим, — согласился Ник.
Но в этом не было надобности – мальчик родился мертвым. Маша пробыла какое-то время в Берлине, а потом уехала в Италию, поправлять свое здоровье. Это был окончательный разрыв между супругами. Не стоило обманываться, что однажды все наладится, а Маша образумится…
Раздавленный своей душевной болью, Огарев увидел вдруг новый идеал. Душенька Сухово-Кобылина! Очаровательное юное существо! Крещенная Евдокией, в семье она звалась только так – Душенька. И Огарёв, встретив эту девушку, влюбился без памяти.
Как все чудесно стройно в вас —
Ваш русый локон, лик ваш нежный,
Покой и томность серых глаз
И роскошь поступи небрежной!
Увидя вас, конечно б, мог
Любить вас тот, чья мысль далеко
От страсти знойной и тревог,
Кто любит тихо и глубоко.
Он, в созерцанье погружась,
От вас отвесть не мог бы взора…
Но страшно мне глядеть на вас!
Завесть не смею разговора…
(Н. Огарёв)
Он писал стихи, посвященные молодой деве, он просил развода у Маши, но та отказала. Он просил еще раз, но женщина только рассмеялась ему в лицо. Маша не смогла бы отпустить его, она была ничто без его денег! Три тысячи рублей отсылались на ее имя ежегодно, а еще был оформлен займ в 50 тысяч…
Точнее, это была только бумажка. В ней говорилось, что Огарев, якобы, взял у своей жены полсотни тысяч рублей. Откуда у Маши взялись бы такие деньги? Но суд справедливый вопрос проигнорировал. И когда Маша принялась выяснять с его помощью отношения с мужем, одержала победу.
Это было на редкость некрасивое дело. Многие сочувствовали Огареву.
— Он попал в ловушку недостойной женщины, — говорили в свете. — Как ловко она обвела его вокруг пальца.
Но и у Маши была своя поддержка: Некрасов и Авдотья Панаева. Именно с их помощью она вытребовала деньги супруга. Деньги, которых у Огарева уже не имелось в достатке! Управленцем отцовских имений он оказался никудышным, потерял почти все. Отпустил 2 тысячи крепостных на волю, растратил все как-то быстро и неразумно…
От Маши он был избавлен в 1853 году. Именно тогда из Италии пришли вести, что жена умерла.
«От нехорошей хвори», — писали друзья Огарева.
На самом деле, Маша умерла от чахотки. Но к тому времени всё, что было связано с её именем, обросло такой липкой неприятной паутиной, что разбираться в этом никто не стремился.
