В Мэри Перкинс Фредерик Олмстед был тайно влюблен с юности. Ее родители жили по соседству. Через живую изгородь, разделявшую их дома, Фредерик с любопытством и восхищением наблюдал, как красивая соседка растет. Мэри была моложе на восемь лет.
Из маленькой девочки в розовом платьице и белых носочках она превратилась в изящную девушку с лилейно-белой кожей, тонкой талией и длинной шеей. Она всегда напоминала ему его любимый цветок — лилию, и эта «лилия» навсегда расцвела в его сердце.
Все бы было хорошо, если бы не его младший брат Джон… Ему всегда доставалось все самое лучшее. Отец всегда любил Джона больше и дал ему блестящее образование. Олмстед-младший окончил один из лучших университетов станы — Йель.
Старший Фредерик привык к тому, что его считали бездарью. Он до самого окончания школы не знал какую профессию выбрать. А вот Джон знал. Он давным-давно определился, что будет врачом.
До школьного выпуска оставалось не так много времени, когда с Фредериком произошло несчастье: во время одной из прогулок он по неосторожности дотронулся рукой до ядовитого плюща (или сумаха) — самого опасного растения в их краях. Видя, как Фредерик корчится от боли, Джон презрительно произнес: «Что ты орешь? Ты же мужик!»
После ожога у Фредерика началась рвота, которая не прекращалась трое суток, жар был такой, что казалось будто его тело бросили в костер, а зрение настолько ухудшилось, что он не мог читать. Мысли о продолжении учебы пришлось оставить. Фредерик чувствовал, как в нем закипает обида на брата.
Одна из его первых претензий к Джону была очень серьезной. Фредерик считал, что Джон отнял у него мать. Шарлотта Олмстед умерла через полгода после рождения Джона. Фредерику было всего три года. Когда появился на свет его брат — крошечный орущий комочек, то мать совсем потеряла покой и сон.
Женщина пристрастилась к лаудануму, опиумной настойке, чтобы хотя бы немного высыпаться, и умерла от случайной передозировки. Вскоре в семье появилась мачеха. Отец с мачехой, естественно, отдавали предпочтение младшему ребенку.
Когда Фредерик перестал скрывать от самого себя, что желает родному брату провалиться сквозь землю, исчезнуть, пропасть? Конечно же, на его свадьбе. Это был самый счастливый день Джона и самый несчастный день Фредерика. 15 октября 1851 года в небольшой церкви родного Хартфорда, Джон украл у Фредерика его любовь — Мэри Перкинс.
Конечно же Мэри предпочла Джона. Разве можно было сравнить отличного спортсмена, красавца и умницу Джона с недотепой Фредериком, который предпочитал бродить с блокнотом для рисования, наблюдал за всякими букашками и цветочками, смотрел как солнце садится за лесом, а в озере отражается луна.
На свадьбе Фредерик, засунув руки в карманы, подошел к молодоженам и каким то чужим голосом произнес: «Всего наилучшего. Я не знаю, что еще сказать…» , — и сбежал.
Он отправился на знакомый с детства песчаный берег, отшлифованный прибоем и, сложив руки рупором, отчаянно прокричал в небеса: «Пусть он провалится ко всем чертям!» Голубое небо и неведомая бесконечность океана безмолвствовали. Фредерик яростно затопал ногами, словно впечатывая свои проклятья во влажный песок.
Позже он много раз вспоминал эту сцену. Может тогда он притянул к себе проклятия и его услышали тогда наверху?
Но Джон не желал никуда проваливаться. Он был счастлив со своей красавицей Мэри. Она прилежно рожала ему детей, а в их уютном доме пахло пирогами с корицей и яблоками. Медицинская практика Джона процветала. А вот у Фредерика дела шли из рук вон плохо.
Моряка из него не вышло. Он устроился юнгой на корабль «Роналдсон», и оказалось, что однообразие моря вызывает у него приступы тоски. Поработал он и продавцом в бакалейной лавке, и подмастерьем жестянщика, и даже помощником повара. Из ресторана его выгнали: он был рассеян и все время витал в облаках. Отцу это надоело и он отправил непутевого отпрыска к знакомым в Англию.
Красота искусно окультуренных английских пейзажей потрясла Фредерика, и он ни на секунду не расставался с блокнотом, пытаясь зарисовать свои впечатления. Ему понравились кривые улочки, островерхие крыши домов, похожие на разноцветные пряники. В маленьких английских городках он осознал свою нелюбовь к прямым линиям. Фредерик Олмстед не выносил Нью-Йорка, вычерченного словно по линейке…
Вернувшись домой, он написал несколько статей о парковой и городской архитектуре Англии. К его удивлению, их напечатал главный редактор журнала «Садовод» Эндрю Даунинг. Будучи архитектором, Даунинг заговорил с Фредериком о необходимости введения ландшафтного дизайна в стране. Они часто общались и Олмстед бывал у Эндрю в гостях.
Именно там произошла судьбоносная встреча Фредерика с Калвертом Воксом, английским архитектором, который перебрался из Англии в США.
Именно Калверт предложил Фредерику создать совместный проект будущего Центрального парка и подать заявку на объявленный муниципалитетом Нью-Йорка тендер. Вокс увидел блокноты с зарисовками Фредерика и восхищенно воскликнул: «Да у вас талантище! Вы в самом деле нигде не учились ландшафтной архитектуре?»
Олмстед запаниковал: он провалит проект! Сам опозорится и опозорит Калверта. Однако с увлечением взялся за дело: придумывал и сочинял как будет выглядеть парк. Между собой они называли свое детище «раем». Вокс отвечал за постройки, а Олмстед — за ландшафт.
Пока он трудился над проектом, пытаясь успеть к сроку и безнадежно опаздывая, у 32-летнего Джона внезапно обнаружили скоротечную форму туберкулеза. В их с Мэри доме уже не пахло сдобой. Запах тошнотворных лекарств пропитал все помещение. Чувство вины перед братом росло, Фредерика раздирали противоречивые чувства. Помочь брату уже было невозможно.
Смерть Джона словно освободила ему дорогу к удаче. Они с Воксом выиграли конкурс. Отведенная под парк территория являла собой заброшенную пустошь и приводила Фредерика в уныние: как тут воплощать их прекрасный, идеалистический замысел? Тут были два убогих заводика, пара кладбищ, да деревушка. Людей переселили, а он сам снял однокомнатную квартирку прямо на стойке, в полуразрушенном домике.
Назначенная ему зарплата руководителя ушла на погашение долгов, да на откуп отцу: ему не хотелось обижать старика. Два года Фредерик поднимался в пять утра, впихивал в себя надоевшую овсянку и отправлялся на стройку. Под их с Воксом началом было двадцать тысяч рабочих. Трудились день и ночь, не покладая рук: осушали болота, рыли каналы для прокладки труб.
Из штата Нью-Джерси доставили 14 тысяч кубометров плодородной земли, посадили 270 тысяч деревьев и кустов. Построили 35 мостов, проложили 93 километра дорог и дорожек… Вручную вырыли четыре водоема. Кое-как разобрались с водопадом. Потом взялись за ручей.
Его журчание должно было ласкать слух и его переделывали шесть раз. И ручей «запел» как благозвучный лесной ручеек где-нибудь в заповедной глуши.
В начале 1859 года часть парка открыли для посетителей. Толпа восторженных граждан подхватила Олмстеда и Вокса на руки и несколько раз принималась их качать. Люди недоумевали: откуда в их каменных джунглях словно по мановению волшебной палочки вырос оазис живой природы.
Тогда Фредерик осмелился пригласить вдову брата Мэри взглянуть на парк и покататься на катке, который недавно залили на пруду. Мэри пришла в коротенькой шубке с муфтой, аккуратной шапочке, взяв с собой старомодные коньки. Семилетний Джон и четырехлетняя Шарлотта держались за материнскую юбку.
Фредерик галантно предложил Мэри руку и они покатились немного смущенно под падающими снежинками по зеркальной глади катка под музыку вальса. Это был самый счастливый момент в его жизни. Веселое, раскрасневшееся от мороза лицо Мэри, доверчиво опиравшейся на его руку, лица ее счастливых детей…
И опьянившее Олмстеда ощущение, что наконец-то он победитель, а не жалкий неудачник. Пошло несколько месяцев и Фредерик повел свою любимую Мэри под венец. 13 июня 1859 года 29-летняя Мэри стала его женой. Выходя из нью-йоркской церкви Святой Троицы, он заметил в глазах жены печаль, а в голосе — наигранность. Так началась новая полоса в его жизни.
После женитьбы его жизнь начала рушиться. Сначала его уволили из парка, вызвав к начальству. Ему сказали, что в его услугах больше не нуждаются. Чиновник прошелестел, что у Олмстеда «был очень слабый контроль за финансами».
Отец Фредерика любил повторять: «Случилось несчастье — жди следующей беды». В 1860 году Мэри и Фредерик стали родителями. У них родился сын. Упрямая Мэри настояла на имени Джон Теодор, поскольку так звали единственного мужчину, которого она любила, хотя ее первенца звали Джон. Фредерик каким-то чутьем понимал, что двум Джонам не ужиться в их семье. И правда: ребенок не дожил и до года.
После похорон сына Мэри пришлось поместить в психиатрическую лечебницу МакЛин под Бостоном, знаменитую тем, что тут лучше всего лечили депрессии. Фредерик понимал, что с Мэри происходит: вместе с сыном для нее еще раз умер ее обожаемый Джон.
Для Олмстеда не был неожиданным тот факт, что ненаглядная Мэри его не любит. Разве в глубине души он не знал об этом с самого начала? Что должно было заставить Мэри перестать считать Фредерика неучем, выскочкой и просто некрасивым? Фредерик в отличие от франта Джона не умел носить костюмы, класть в карман носовой платок, разговаривал не так достойно как Джон.
Мэри вышла за него только из-за своих осиротевших детей: женившись, Фредерик усыновил троих детей Джона. Младшему, Оуэну было тогда всего два года. С самого начала их супружеской жизни ему стало понятно, что они с Мэри несовместимы, как он был несовместим с собственным братом.
Впервые в жизни Фредерик обзавелся собственным домом в Нью-Йорке. Каждая мелочь, которую создавала его жена в доме была ему не по вкусу: от темных гардин до невыносимой симметрии в расстановке мебели. Картины в гостиной висели словно по линейке, все вокруг было прямоугольно, квадратно, аккуратно и невыносимо.
После создания Центрального парка Фредерик превратился в самого знаменитого ландшафтного дизайнера Америки, и его теперь буквально рвали на части. Именно Олмстед придумал создать систему парков, соединенную цепью бульваров, и осуществил это в Буффало и Бостоне. Он создал знаменитый Проспект-парк в Бруклине, облагородил ландшафт вокруг Капитолия. С ним здоровались на улице и кланялись ему, как когда-то его брату Джону.
Мэри в браке с ним родила еще двоих детей: дочь Марион и сына Фредерика-младшего. Рождение каждого из детей сопровождалось у Мэри тяжелой послеродовой депрессией и она стала частой гостьей клиники МакЛин. Счета Фредерику приходилось оплачивать астрономические и он впрягся в оглоблю как тягловая лошадь.
Работал, работал и работал. Как заводной, без устали с пустой головой. Он отдавал распоряжения на стройке, рисовал проекты и тут же забывал о них. Это было не всепоглощающее радостное упоение,с которым он создавал Центральный парк. Его работами восхищались, но никто не замечал, что эти парки были бездушным, почти механическим подражанием самому себе. Он просто копировал и множил свой когда-то созданный и потерянный «рай».
Работая по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки Фредерик испытывал чувство непреходящей вины и долг. Они привязали его намертво к женщине, которую он когда-то называл «прекрасной Лилией». Теперь это была оплывшая, крикливая и вечно раздраженная мегера. У него сдавливало виски от воплей вечного шума и гама детей. Работа превратилась для Олмстеда в палочку-выручалочку, поскольку пребывание в доме с не любящей его Мэри было пыткой.
Фредерик после женитьбы не пропускал ни одного заказа. У него не было ни отпусков, ни выходных. Однажды он потерял сознание прямо на стройке.
Добрейший Калверт Вокс и его жена, не слушая его возражений, буквально как багаж, вывезли его на юг Франции отдыхать. Мэри Вокс сказал довольно жестко: «Это приказ врача. Фредерику нужен полный покой!»
Каким нелепым чудаком казался Олмстед там, на побережье, среди праздных и красивых людей в своем неизменном темном костюме, тяжелых ботинках и непромокаемой шляпе!
Отдыхать он не умел. Его рука каждый день делала зарисовки на салфетках в ресторане, а он сам глядя на чистенькую сверкающую набережную с прямоугольными клумбами только и думал: что бы здесь перестроить. Кажется, он доработался до ручки!
Из номера он выходил ни свет ни заря и брел по улицам, пока курортный городок еще спал. Он не понимал, как с утра можно праздно валяться в постели, потом пойти в открытый ресторан, наслаждаться вкусом горячего шоколада и лакомиться выпечкой…
Вместо беспечного, легкого, помахивающего тростью (таким бы наверняка был бы его младший брат Джон) по улочкам бродил помятый, невыспавшийся, страдающий человек.
Когда он вернулся, то решил переехать из Нью-Йорка в пригород Бостона. Битва с Мэри по поводу переезда стала для него настоящим Ватерлоо. Мэри категорически отказывалась переезжать и расставаться с близостью города, к которому она привыкла: здесь были ее подруги и соседки, был привычный уклад жизни. А еще Мэри страшно бесилась от приступов забывчивости, которые все чаще встречались у Фредерика.
Олмстед предпочитал скрывать от знакомых — ему самому требовалось жилье рядом с клиникой МакЛин, куда раньше ложилась Мэри. Это он мог преодолевать огромные расстояния от Нью-Йорка до клиники, когда болела Мэри и навещать ее. Но от Мэри этого нельзя было ждать. Его воображение было истощено, а жизненная энергия — высосана до края. Страшное беспросветное отчаянье накрывало его душу.
У Олмстеда диагностировали болезнь Алцгеймера и последние 15 лет своей жизни он провел в психиатрической клинике. Фредерик умер на 82-ом году жизни в 1903 году. Мэри пережила его на 18 лет.
