— Я же дочь Ваша, барин, помилуйте! — кричала девочка, но помещик ее даже не слышал.
— Я же дочь Ваша, — плакала она, пока с нее срывали бедное платье. — Разве же так можно!
Ставни были закрыты наглухо, и — как будто одного этого было мало — на окнах стояли ещё и крепкие кованые решетки. Хотя ни одной несчастной запертой в тесном тереме девушке в здравом уме не пришло бы в голову пытаться выбраться из своего заточения — наказание за одни мысли о побеге было таким ужасающим, что проще уж самой воткнуть себе нож в грудь.
«Хитровщинских заложниц» всегда было тридцать: чтобы было из кого выбрать, но и ни о ком не забыть. Сменяли они друг друга часто: то надоест хозяину какая-то девица, то за мельчайшую провинность сошлют ее на фабрику или завод, где работать приходилось так много и так тяжело, что не многим удавалось выжить.
Помещик Лев Дмитриевич Измайлов, в далёком 1790 году награждённый орденом Святого Георгия за воинскую доблесть, всегда считал, что хорошего крепостного отличает смирение и послушание.
Но что же делать, коли люди в его собственности только и делали, что портачили? То криво наколют дрова, то покажется барину, что посмеют что-то украсть, то неуважительно посмотрят в его сторону или не так поклонятся — подходящий повод помещик мог найти всегда, а плети, розги, рогатки, кандалы и цепи у него никогда не простаивали без дела.
Самым беспощадным образом Измайлов обошёлся со своим крепостным Евдокимом Денисовым и его старухой-женой. Как-то раз поздно вечером Лев Дмитриевич решил, что на его грядущих «генеральских игрищах» маловато девиц — а как же без них веселиться?
На те самые «игрища» обычно свозились прекрасные девушки со всех окрестных сел, собирались там и толпы разной челяди, крестьян, а также гостей всемогущего барина. На празднике портить девок не возбранялось, а даже всячески поощрялось, чем мужики всех возрастов без зазрения совести и пользовались.
Для девушек подобные «игрища» нередко оборачивались позором на всю оставшуюся жизнь и принимать в них участие не стремился никто.
Вот и крестьянин Денисов с облегчением решил уже, что страшная участь его дорогую внучку миновала, но после наступления темноты перед домом вновь встала барская кибитка.
Крепостной Гусек, обычно посылаемый Измайловым на подобные поручения, был груб, глумился и скабрезничал, и у Денисова лопнуло терпение: крепко приложил он Гуська ложкой по лбу и захлопнул перед ним дверь.
Гнев помещика, узнавшего о неслыханном поведении своего крепостного, описать было сложно: тотчас же он велел запрягать лошадей и самолично отправился в деревню к наглецу.
Денисова с женой выволокли из избы и выпороли арапниками так, что несчастная старуха вскоре после этого испустила дух. Жилье провинившегося крестьянина тоже разобрали на бревна и чуть было не подожгли.
Одна из девиц Измайлова — Афросинья — кинулась ему в ноги и умолила его смилостивиться: на видела, как малолетние внуки Денисова забрались под остатки дома, надеясь там переждать кошмар.
Помещик тогда сжигать заживо детей не стал, но за проступок Денисова расплатилась вся деревня: каждого третьего крестьянина и каждую десятую крестьянку в поселении ждали розги.
Сама Афросинья Хомякова, спасшая внучат бедного крепостного, не понаслышке знала о том, каким жестоким и безрассудным может быть ее господин. В Хитровщинскую усадьбу барина, где содержались его «игрицы», а на самом деле — бесправные заложницы, Афросинья попала в тринадцать лет.
Измайлов сам настаивал на том, чтобы крестьянок к нему свозили пораньше, и никто ещё точно не успел позариться на их красоту. Другие девушки быстро рассказали подруге по несчастью, какая жизнь ее ждёт в тереме, и когда барин позвал «новенькую» в свою опочивальню, она принялась так отчаянно сопротивляться, что только плетка смогла ее усмирить.
В доме ужасов Измайлова Афросинья прожила без малого четырнадцать лет — огромный срок! Обычно девушки дольше чем на два-три года в усадьбе не задерживались, но Афросинья, на свою беду, помещику слишком сильно приглянулась…
За годы своего заточения Афросинья испробовала на себе все пыточные приспособления своего барина: десятки раз ее секли плетью, заковывали в кандалы, сажали на цепь…
Наконец, однажды за то, что она попросила у господина разрешения хоть иногда сквозь прутья решетки видеться с родными — а это «хитровщинским заложницам» строго возбранялось — Афросинья после обычного наказания 50 ударами была сослана на поташный завод.
Тяжёлая работа для измученной постоянными наказаниями девушки, которой в еду давали один хлеб, была невыносимой, но Афросинья была рада хоть ненадолго уйти из-под постоянного надзора безумного хозяина.
Однако и на заводе Измайлов до нее добрался. Узнав, что Афросинья не может работать, так как от слабости и болезни не держится на ногах, он приказал оттаскать ее за волосы и все равно принудил носить воду в чугунных чанах.
Такой же тяжёлой была и судьба родной сестры Афросиньи — Марьи, которая тоже попала в хитровщинский терем 13 лет от роду. В отличие от более бойкой сестры, Марья была застенчива и стыдлива, за что нередко и получала.
Как-то раз ее высекли плетью за то, что она покраснела от неприличных слов барина, а в другой раз за какой-то незначительный проступок надели на шею тяжеленную рогатку, от которой на шее у Марьи остались раны.
Но страшнее всего была участь Нимфодоры Харктоновны Хорошевской — дочери Измайлова от одной из его «заложниц». Нимфа появилась на свет в темном тереме, где провела и свои детские годы.
Измайлов же то ли забыл, что приходился маленькой девочке с огромными глазами отцом, то ли его это не заботило, но в барской опочивальне Нимфа оказалась, когда ей не было ещё и девяти лет. Впрочем, и об этом помещик быстро позабыл: когда несколько лет спустя он вновь позвал девушку к себе, то пришел в негодование от того, что та не сохранила свою чистоту.
Объяснений барин слушать не пожелал, и Нимфу в течение нескольких дней держали в арестантской и ежедневно секли розгами. Через несколько лет она вновь оказалась на цепи — за то, что хозяин приревновал ее к кондитеру. В конце концов, Нимфу отправили на поташный завод, но и там, как и Афросинью, барин не оставлял ее в покое.
О самодурстве и жестокости Измайлова не раз докладывали местным властям и даже самому государю, но из года в год богатому помещику удавалось откупаться от всех обвинений.
Только в 1826 году 62-летний помещик дождался хоть какого-то наказания: в ходе следствия над его имениями установили опеку, а самого его сослали в одну из деревень, где он через несколько лет скончался.
