На тифлисскую заставу княжна Нина Чавчавадзе пришла еще засветло. Несмотря на то, что от ветра и пыли у нее слезились глаза, а ноги налились свинцовой тяжестью от долгого пути, молодая женщина напряженно всматривалась в быстро сгущающиеся сумерки.
Она отчаянно надеялась, что из-за поворота широкой каменистой дороги вот-вот покажется не траурная повозка с гробом ее горячо любимого мужа, Александра Грибоедова, а его обычная легкая бричка, на козлах которой, как всегда, будет лихо восседать сам Сандро — живой и невредимый.
Нина представляла, как он, спрыгнув на землю, сейчас крепко прижмет ее к груди и с привычной нежностью произнесет: «Ну здравствуй, моя дорогая девочка…». Еще минута, еще мгновение и все это окажется лишь страшным сном!
Но увы, чуда не произошло. Когда из-за скалы наконец вывернула освещенная факелами похоронная процессия, бедная княжна, не выдержав горя, покачнулась и без чувств рухнула в придорожную пыль.
Очнулась Нина уже в своей спальне, в окружении встревоженных родных и слуг. Рядом с ее кроватью сидел постаревший, осунувшийся отец.
Князь Чавчавадзе, не выпуская из своих ладоней похолодевшую руку дочери, беззвучно плакал, и слезы катились по его морщинистым щекам. Еще бы, его ненаглядная девочка, почти ребенок, в какие-то семнадцать лет уже облачилась во вдовий траур.
Все эти дни Нина держалась из последних сил, порой до крови закусывала запястья, лишь бы не расплакаться. Но когда в дом внесли наглухо заколоченный гроб с телом Грибоедова, удерживать рвущуюся наружу боль стало невозможно.
Отчаяние, словно горячая лава, разлилось по венам, застучало в висках и помутило рассудок. Безутешный князь, укутав дочь в теплый плед, бережно баюкал ее на руках, будто маленькую, пока Нина не забылась тяжелым, беспокойным сном.
Так, в каком-то полубреду, теряя счет дням, молодая вдова провела почти три месяца. Воспоминания беспорядочным калейдоскопом проносились в ее голове — четырнадцать недель, всего четырнадцать недель безоблачного счастья было отпущено ей с Сандро…
А ведь начиналось все так чудесно и беззаботно. В памяти всплывал солнечный день много лет назад, когда десятилетняя Ниночка, робея и запинаясь, читала вслух французский роман перед гостем из далекой Москвы, Александром Грибоедовым, которого детям дозволялось называть «дядей Сандро».
Обычно бойкая и общительная девочка почему-то страшно стеснялась в его присутствии, ведь этот взрослый дядя позволял себе прямо-таки неслыханные вольности. Он тормошил ее, как куклу, без конца целовал в нос и щеки, а то и вовсе подбрасывал так высоко, что у маленькой княжны задирался подол платьица.
Словом, совершенно не церемонился, играя как с малышкой, а ведь Нина уже считала себя совсем взрослой барышней…
Впрочем, все это быстро забывалось, ведь когда Грибоедов гостил в поместье Чавчавадзе, весь дом будто оживал, приходил в радостное движение. Александр Сергеевич обожал возиться с детьми. Они до головокружения качались на качелях, играли в прятки и устраивали домашние спектакли.
Однажды под Рождество Сандро и Нина задумали забавный розыгрыш. Облачившись в старинное расшитое платье и напялив для пущего эффекта пышный золотой парик, девочка должна была забраться в огромный комод, где родители обычно прятали подарки, и тихонько сидеть там.
А потом, когда отец откроет дверцы, с радостным визгом выскочить и броситься ему на шею. Увы, затея провалилась самым комичным образом. Нина попросту задремала в душном, тесном шкафу, а вместо отца туда зачем-то полезла старая няня.
Бедная женщина чуть не отдала Богу душу от испуга, когда прямо на нее с диким ором вывалилось загадочное золотоволосое чудище.
Грибоедов потом долго вступался за незадачливую проказницу, уверяя, что во всем виноват только он сам. Но провинившуюся Нину все же в наказание поставили в угол. И княжна, гордо вздернув носик, торжественно прошептала своему старшему другу, пока он под строгим взглядом отца вел ее на место позора:
«Не переживай, дядя Сандро. Я вырасту, мы обязательно поженимся, и вот тогда ты всегда-всегда будешь меня защищать!»
Годы шли, беззаботное детство сменилось трепетной, полной смутных грез юностью. В пятнадцать лет повзрослевшая Нина стала замечать, что Грибоедов словно нарочно начал избегать ее.
Приезжая в гости к Чавчавадзе, он больше не предлагал ей, как раньше, погулять в саду или подурачиться с соседскими ребятами. Александр Сергеевич даже перестал по своему обыкновению строго проверять, как юная княжна продвигается в изучении греческого и латыни.
Терзаясь догадками, чем же она могла прогневать своего кумира, Нина однажды набралась храбрости и сама пришла к нему. Грибоедов, кажется, страшно смутился и, застегивая сюртук, пробормотал что-то о неприличии молодой барышне наносить визиты одиноким мужчинам.
Но после Сандро опустился перед ней на одно колено и невесомо, почти неощутимо коснулся губами ее трепещущих девичьих запястий. У бедняжки тут же закружилась голова, вспотели ладони, а сердце затрепыхалось так, что пришлось зажмуриться.
Впрочем, Грибоедов быстро совладал с собой.
«Несносная девчонка, только и делаешь, что мешаешь работать! А ну живо к батюшке!» — грозно прикрикнул он, и дверь за пунцовой от стыда Ниной захлопнулась. Оставшись одна, княжна горько разрыдалась, напуганная собственными чувствами к этому привлекательному мужчине, который совсем еще недавно по-свойски шлепал ее пониже спины.
Тем же вечером Александр Сергеевич скоропостижно засобирался в Москву, небрежно потрепав Нину на прощание по румяной щечке. А она, оставшись наедине с собой, дала клятву непременно выбросить из головы все глупые мечтания.
Ну право, могла ли неискушенная провинциальная девочка всерьез рассчитывать на то, чтобы пленить блестящего дипломата, покорителя самых взыскательных московских красавиц? Ведь, судя по рассказам очевидцев, ради благосклонности одной из них, Истоминой, Грибоедов даже сражался на дуэли.
«Глупая гусыня, хватит витать в облаках! — сердито выговаривала себе Нина. — Лучше обрати, наконец, внимание на реальных, земных ухажеров, вроде того же Сережи Ермолаева, который от любви к тебе и вправду скоро потеряет голову».
И действительно, веселый, обходительный офицер казался вполне подходящей партией. И когда во время одной из прогулок он вновь пылко предложил руку и сердце, мечтательная княжна совершенно неожиданно для самой себя ответила согласием. Жизнь, кажется, опять вошла в привычное русло. Вот только ненадолго…
Грибоедов, в очередной раз посетивший гостеприимный дом князя Чавчавадзе, за две недели успел детально выяснить все семейные новости, произошедшие в его отсутствие.
Сестра Нины, Катя, наконец оправилась после тяжелой болезни легких, брат Давид чудом остался жив, вылетев на полном скаку из седла любимого жеребца, ну а у самой Ниночки, как выяснилось, дело стремительно шло к помолвке.
Отцу такой неравный брак, положа руку на сердце, представлялся форменным мезальянсом, но перечить своенравной дочери князь не решался. Что ж, коль скоро она удумала идти к венцу с этим Ермолаевым…
Услышав последнюю новость, Александр Сергеевич, как показалось Нине, слегка поджал губы и лишь растерянно улыбнулся. А через пару дней, спешно сославшись на неотложные дела, к всеобщему огорчению гостеприимного семейства засобирался восвояси, в первопрестольную.
У бедной княжны в эти дни будто кошки скребли на душе. Дядя Сандро больше не искал ее общества, пропускал ужины в кругу семьи, хотя раньше они всегда с упоением спорили друг с другом о литературе, зачитывая любимые строфы и страницы до глубокой ночи.
Неподвластные разуму девичьи ноги сами несли Нину в его комнаты, но на сей раз Грибоедов встретил незваную гостью на удивление спокойно, словно ждал ее прихода. Он взял Нину за руку и, не говоря ни слова, повел в благоухающий ночной сад.
Дело было в середине лета 1827 года. Теплый воздух наполнился ароматами айвы и можжевельника, неумолчно стрекотали цикады. Грибоедов бережно усадил спутницу на маленькую скамеечку под цветущим кустом жасмина, а потом вдруг, на мгновение обняв Нину за тонкие плечи и мимолетно коснувшись губами ее макушки, тихо, но твердо произнес:
«Нина, я вас люблю. Окажите мне честь, станьте моей женой».
У бедной девушки захватило дух от нахлынувшего счастья, и она, не помня себя, только и смогла, что кивнуть в ответ и пролепетать:
«Сандро, любимый… А ты научишь меня, как надо целоваться?»
Свадьба княжны Нины Чавчавадзе и Александра Сергеевича Грибоедова была сыграна в кратчайшие сроки, всего через месяц после памятного объяснения в саду.
Многим гостям была непонятна причина такой спешки, но жених и невеста, казалось, не хотели оттягивать свое счастье ни на один лишний день, будто предчувствуя, как недолог отведенный им срок. Они бы обвенчались еще раньше, но пришлось потратить несколько дней на тягостное объяснение с Ермолаевым.
Нина, глотая слезы, сама пришла к растерянному и подавленному Сергею в сопровождении жениха. К чести молодого офицера, он не стал закатывать некрасивых сцен, а лишь молча, со слезами на глазах, благословил бывшую невесту на новую жизнь.
Однако за два дня до венчания Грибоедова внезапно сразила лихорадка. Он обливался холодным потом, перед глазами плыли разноцветные круги, по телу пробегала нервная дрожь. Сандро несколько раз пытался подняться с постели, но тут же со стоном падал обратно, теряя сознание.
Однако об отмене церемонии не могло быть и речи! Александр Сергеевич категорически запретил сообщать невесте о своем нездоровье — зачем тревожить и без того взволнованную девочку в такой важный для нее день?
И вот наступил долгожданный миг. Грибоедов, кое-как продрав глаза, дрожащими руками влил в себя ковш ледяной воды, застегнул парадный фрак и, пошатываясь, двинулся к выходу. На пороге он суеверно похлопал себя по карману, проверяя, на месте ли два обручальных кольца, которые накануне сам положил туда.
И надо же было такому случиться, видно, сказывался жар и общая слабость, но, когда Александр Сергеевич вытащил заветные ободки, предназначенное ему кольцо выскользнуло из ослабевших пальцев и со звоном покатилось по полу. Грибоедов, чертыхаясь, долго ползал на коленях, пока наконец не отыскал пропажу под старым секретером.
«Дурная примета», — мелькнуло в гудящей от боли голове. Но нет, нельзя, немыслимо думать о плохом в такой светлый, радостный день.
Итак, собрав остатки сил, еле держась на ногах, Александр Сергеевич все же дошел до церкви. Обряд он помнил смутно, перед глазами то и дело темнело, мир словно покачивался и норовил уплыть куда-то в сторону.
Очнулся Грибоедов, лишь когда священник торжественно провозгласил их с Ниной мужем и женой. Теплые губы юной супруги застенчиво коснулись его небритой щеки. «Господи, пусть это мгновение длится вечно», — взмолился счастливый жених.
Медовый месяц новобрачные провели в роскошном кахетинском имении Чавчавадзе — Цинандали. Нина млела от нежности и заботы, которой окружил ее муж, купалась в его горячей, страстной любви.
Но вскоре пришла пора прощаться. Александр Сергеевич, много лет прослуживший в министерстве иностранных дел, в качестве полномочного посланника отправлялся с дипломатической миссией в Персию.
Накануне отъезда, в конце августа, он предложил жене прогуляться по склону горы Мтацминда и посетить древний монастырь Святого Давида. Нина храбрилась из последних сил, не желая расстраивать мужа слезами перед долгой разлукой. Ведь полгода — это не так уж много, они пролетят быстро, а там, глядишь, и Сандро вернется…
Погруженная в эти мысли, княгиня вдруг заметила, что Грибоедов сам не свой. Он стал задумчив, будто что-то тяготило его душу. И вдруг, резко остановившись и до боли стиснув хрупкие плечи жены, Александр Сергеевич отчетливо, раздельно произнес:
«Нина, дорогая, я ведь знаю, что мне не суждено возвратиться оттуда живым… Умоляю, не оставляй моё тело в Персии. Похорони здесь, на этом месте».
Потрясенная, Нина подняла заплаканное лицо. Как он может говорить такие страшные, жестокие слова?! Ей и без того нелегко держать себя в руках… Спохватившись, Грибоедов бросился просить прощения у своей маленькой храброй женушки.
Он умолял забыть об этой дикой просьбе, вырвавшейся в минуту слабости. Но Нина знала, что такие вещи не забываются. Никогда.
Страшное известие настигло ее ровно через пять месяцев. 30 января 1829 года на русское посольство в Тегеране напала кровожадная толпа религиозных фанатиков. Несколько десятков дипломатов и слуг отчаянно сражались, отстреливаясь из окон, но силы были слишком не равны.
Расправа продолжалась несколько часов, и в живых чудом остался лишь один человек — маленький, щуплый секретарь миссии, который в самом начале бойни успел завернуться в ковер и затаиться в дальнем углу чулана.
Там, сжавшись в комок и обливаясь холодным п́отом, он слышал, как визжат и рвутся из рук душегубов его товарищи, как хрипит непокорный Грибоедов…
Поначалу казалось, что разразится грандиозный дипломатический скандал. Однако персидский принц Хозрев-Мирза нашел способ замять дело. Он прислал в дар российскому императору Николаю I огромный желтый алмаз в 88 карат, носивший имя «Шах». Русский царь благосклонно принял подношение, и о бойне в Тегеране предпочли поскорее забыть.
О том, что мужа больше нет в живых, Нина узнала лишь месяц спустя. Поначалу от нее всеми силами пытались скрыть страшные подробности расправы, но кто-то из друзей семьи проговорился.
Оказывается, тело Грибоедова поначалу было брошено в грязную канаву. И опознать его удалось лишь по следу от пули, оставшейся на мизинце после давнишней дуэли.
Потрясенная, сломленная горем Нина без чувств рухнула на пол. Домашние в ужасе заметались — княгиня была беременна, и от нервного потрясения у нее начались преждевременные роды. Спешно вызванный доктор долго колдовал над роженицей, но спасти младенца не удалось. Мальчик, названный Александром в честь погибшего отца, прожил на свете всего час…
Остатки самообладания покинули бедную Нину, когда в дом внесли запаянный гроб с телом любимого мужа. Поседевший от горя князь Чавчавадзе, не помня себя, увещевал, упрашивал дочь не присутствовать на проводах, но Нина была непреклонна. Она сама должна проводить Сандро в последний путь.
Отпевали Грибоедова в том же Сионском соборе, где совсем недавно было их венчание. И хоронили его там, где он и завещал — на склоне горы Мтацминда, у монастыря Святого Давида.
Едва дождавшись, пока могилу засыплют землей, обезумевшая от горя Нина повалилась на свежий холмик. Она рыдала и молила покойного о прощении за то, что не уберегла их ребенка.
Вскоре на месте погребения появилась плита с пронзительной надписью: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя? Незабвенному — его Нина».
Боль утраты так и не отпустила княгиню Чавчавадзе, хотя с той страшной зимы минуло долгих двадцать восемь лет. Нина жила одной лишь памятью о возлюбленном муже и теми четырнадцатью неделями абсолютного, ничем не омраченного счастья. Больше она никогда не надевала ярких платьев, предпочитая одеваться в темное.
Беда пришла, откуда не ждали: летом 1857 года в Тифлисе разразилась эпидемия холеры. Нина, с юности отличавшаяся горячим и отзывчивым сердцем, просто не могла остаться в стороне. Она дни и ночи напролет проводила в русском военном госпитале, помогая сестрам милосердия ухаживать за больными. Там княгиня и подхватила смертельную заразу.
Врачи сбились с ног, пытаясь спасти самоотверженную сподвижницу, но Нина лишь мягко улыбалась и просила не лишать ее законного права уйти к тому, кто столько лет ждал ее на небесах. Перед смертью она исповедалась и причастилась Святых Тайн.
А за секунду до того, как издать последний вздох, Нина Александровна внезапно приподнялась на постели и громко, отчетливо прошептала: «Меня положите рядом с ним»…
