Перед репетицией в гримерку занесли телеграмму. Анна быстро пробежала глазами строчки: бред какой-то! Сенатор Дмитрий Нейдгардт вызывает ее в Россию для дачи показаний. Каких еще показаний?
В феврале 1911 года знаменитая балерина Анна Павлова гастролировала по Америке. У нее контракт с «Метрополитен-опера». Она танцует «Жизель» и «Лебединое озеро». Зачем ей ехать в Россию?
Дочитав текст телеграммы, она почувствовала, как буквы расплываются у нее перед глазами: «…показаний в связи с делом Виктора Дандре». Анна тут же велела секретарю: «Немедленно… Билет в Россию! Я возвращаюсь!»
Виктора Дандре арестовали 28 декабря 1910 года: он курировал стройку Охтинского моста, и ревизия обнаружила крупную растрату. Анна читала газеты и негодовала: репортеры писали, что Дандре тратил деньги на заграничную любовницу, читай — на нее, Павлову!
Какие глупости, зачем ей чужие деньги при таких фантастических заработках?! Павлова приказала помощнице срочно паковать чемоданы: Виктор нуждается в ее помощи.
…Виктор Эмильевич Дандре — обрусевший потомок французского аристократического рода. Импозантен, образован, богат. К тому же он был человеком влиятельным — служил в Первом департаменте сената.
За Анной он начал ухаживать поистине с королевским размахом: снял просторную квартиру в Петербурге на Английском проспекте; обставил старинной мебелью, украсил дорогим фарфором, картинами и повез туда Павлову.
«Позвольте, божественная!» — Виктор легко подхватил легонькую Анну на руки и пронес по анфиладе роскошных комнат прямо… в танцевальный зал — огромный, залитый солнечным светом, с зеркалами во все стены.
Бережно опустив свою драгоценную ношу посреди этого великолепия, Виктор произнес: «Теперь это все — ваше! Буду рад, если вы здесь разучите еще одну великую роль. И может быть, однажды впустите сюда меня…»
Павлова не была красавицей, но для Дандре не было никого лучше любимой: высокий лоб, нос с небольшой горбинкой, влажные глаза цвета спелой вишни, тонкие выразительные руки и хрупкое телосложение. Нервная, порывистая, искренняя… Ее хотелось защищать, беречь.
По Петербургу тогда поползли слухи, грязные сплетни: будто Павлова всем ухажерам отказывала, чтобы продаться подороже и наконец-то нашла Дандре. Виктор с глупо-влюбленной улыбкой превозносил свою «обожаемую Анну» на каждом углу.
Как-то, после спектакля, он зашел в гримерку и лихорадочно блестя глазами, выпалил: «Выходите за меня, прошу вас!»
Анна застыла. Ну разве он не понимает: она не может быть ничьей женой. Ей уже 29, она не вправе терять даже год. Чтобы удержаться на сцене, ей надо еще больше работать, чем в юности.
Наверное, отказ так явно читался на ее лице… Дандре вдруг опустился на одно колено и протянул огромный букет: «Умоляю!» Анна машинально взяла цветы. Розы, чудесные алые розы… Зимой!
Анна почувствовала, как ее сознание вернулось в прошлое, перед глазами все поплыло. Алый букет. Алый цвет — цвет беды. Вспоминался первый выход на сцену Мариинского театра. Она, трепещущая от волнения дебютантка, выполняя сложный пируэт, не удержалась на пуантах и рухнула прямо на суфлерскую будку. В зале раздались смешки.
Превозмогая неловкость и боль, она заставила себя встать, с улыбкой и грацией поклониться и повторить пируэт. И когда она, чуть живая, влетела за кулисы, кто-то протянул ей алую розу. В насмешку? Или…
…Нет, она не выйдет за Дандре, хоть и испытывает к нему чувства. Она должна танцевать, тем более, что недавно стала прима-балериной. Сам император Николай II приказал «изваять ее танец в скульптуре» — фарфоровые статуэтки идут нарасхват по всей стране.
Анна думала, как потактичнее отказать Дандре. Решение явилось неожиданно: Дягилев устраивал «Русские сезоны» в Париже и пригласил Анну. Конечно, она согласилась.
Во-первых, это Париж, во-вторых — удобное решение затянувшегося романа с Дандре. Это было в 1909 году, а в конце 1910 года Виктора арестовали и Анна помчалась в Россию.
Вскоре Виктора Дандре выпустили под колоссальный залог в 35 тысяч рублей и подписку о невыезде. Газеты писали, что Дандре выкупил брат, ну и пусть так считают. Анне это только на руку — она тайно увезет Виктора в Европу!
Она спасет его! Только увидев Виктора в тюрьме, она поняла, что всегда любила, любит, не может не любить…
Кто бы мог подумать, что эта женщина способна на такую прямо-таки лебединую верность? — поразился весь Петербург… На ее великодушие бывший покровитель ответил сильнейшим чувством, которое не угасло до последних дней.
По поддельным документам Дандре выбрался в Лондон, где Анна уже ждала его. Конечно, после побега Дандре его возвращение в Россию будет невозможно, но Виктора это не испугает. Он счастлив жить там, где его любимая Анна. Отныне его домом станет весь мир, где гастролирует ее труппа.
И как Анна могла обходиться без него? Импресарио, администраторы, секретари — Виктор заменил всех. Обвенчались они тайно. Это Анна поставила такое условие: «Если скажешь кому-то, что мы повенчаны, все буду отрицать. Я не стану «мадам Дандре», я — Анна Павлова!» Виктор беспрекословно принял условие — счастье важнее.
Их домом стал лондонский Айви-Хаус — Дом в плюще, вернее усадьба с огромным парком, прудом, где плавали лебеди, подстриженной на английский манер лужайкой и клумбами. Когда-то этот дом принадлежал известному художнику-пейзажисту Джеймсу Тернеру.
Просторные комнаты, высокие потолки, огромные камины, тяжелые гардины на окнах и ковры на полу — все так по-английски. Однако уклад этой английской усадьбы был не совсем обычный — здесь ставят самовар, едят гречневую кашу, биточки в сметане, сами пекут черный хлеб.
На кухне хозяйничает повар по имени Владимир. Немолодой и полноватый, он бочком протискивается в столовую и каждый раз интересуется: угодил ли он «мадам Нюре»…
В Айви-Хаусе Павлова устроила балетную школу для девочек. Своих детей у нее не было, вот и возилась с чужими. С десяти утра только и было слышно: «Держи спину. Тяни носок!»
В Айви-Хаусе у Анны жили лебеди с подрезанными крыльями. Один из них, по имени Джек, был предан Павловой, как собака, ходил за ней по пятам и брал хлеб из ее рук. В оранжерее стояли многочисленные клетки с птицами.
Многие из них погибали в неволе, заставляя великую балерину горько плакать. Но из каждой гастрольной поездки она привозила все новых и новых пленников.
Гостивший в Айви-Хаусе знаменитый Камилл Сен-Санс, автор музыки ее «Лебедя», седовласый и статный, поклонился бегущей навстречу ему Анне: «О, Анна, вы дарите людям счастье! Маленькая дочка моих знакомых так и написала в своем школьном сочинении: «Я видела живую фею. Ее зовут Анна Павлова. Теперь я всю жизнь буду счастлива!»
Когда Сен-Санс увидел танец Павловой, у маэстро вырвалось: «Мадам, теперь я понял, какую прекрасную музыку написал!»
Павлова, смеясь, подхватила легкую юбку и понеслась к пруду, увлекая за собой Сен-Санса.
Увидев, как хрупкая женщина обняла подплывшего лебедя и зарылась лицом в его крылья, композитор оторопел. Птица, способная ударом крыла перебить руку человека, радостно заклекотала и склонила свою шею перед Анной.
Анна тихо проговорила: «Видите, маэстро, мы с ним из лебединой стаи!» После обеда Сен-Санс сел за рояль в музыкальной гостиной, и Анна слушала, печально уронив голову на руки. Провожая гостя, она долго махала ему вслед и утирала слезы.
Тут ее окликнул служащий, ухаживающий за лебедями: «Барыня, опять лебедь издох. Четвертый за лето. Не приживаются они тут…»
Анна отчаянно закричала: «Но мы же приживаемся! Пусть и они стараются! Мы тоже не просились на чужую землю, а живем!» Зарыдав, она бросилась в дом, в объятия Дандре.
Двадцать лет их брака Анна изводила его капризами и упреками, бросалась туфельками и словами, полными презрения и ненависти. «Вы могли бы пощадить меня, Анна, хотя бы при посторонних», — изредка цедил Дандре сквозь зубы.
Впрочем, иногда Анна принималась истово заботиться о муже, чем изводила его не меньше. В такие дни Айви-Хаус сотрясался от ее криков: «Кто посмел в моем доме заваривать ему чай?! Это мое дело! Все вон!».
Знакомым Павлова хвасталась: «Я говорю ему: «Ты теперь должен делать все для меня!» И он молчит, он знает, что виноват…»
Дандре и помыслить не смел о том, чтобы уйти от жены: истеричной, жестокой, упрекающей, пожертвовавшей ради него родиной. Прошлое не отпускало Анну, хотя вернуться в него было никак невозможно! Ведь и города такого — Санкт-Петербург — с некоторых пор на земле не существовало.
В 1929 году Анну начали мучить боли в колене. Лечение не помогало. Затем случилась другая напасть — часто после спектакля Анна просто падала в кулисах, в гримерку ее заносили на руках — пропадало дыхание. Время — вещь неумолимая, и век балерины недолог. Короче становится дыхание, из программы выпадают номера…
Приходилось сокращать программу, чтобы не потерять технику, и она занималась еще больше. Дандре пытался предостеречь ее, но она гнала его прочь с криками: «Я должна кормить вас всех! Не возражайте и не мешайте!»
Виктор уходил, хлопнув дверью. Кому, как не ей знать: если б не его административно-финансовые таланты, «обожаемая Анна» не могла бы жить так широко. Павлова превращалась в усталую, стареющую женщину с жилистыми, натруженными руками и больными ногами.
Анне исполнилось 49, а она все продолжала танцевать. Никто из балерин не мог позволить себе танцевать в этом возрасте, а она могла. Билеты на ее новое мировое турне все проданы давно. Желая расслабиться и отдохнуть, Анна направилась к своей подруге Наталье Трухановой в парижское предместье Сен-Жермен.
Утром после завтрака Наталья позвала Анну в розарий: «Знаю, ты не любишь алых роз, но у меня все белые. Посмотри, какая прелесть! Помоги мне пересадить!» Анна наклонилась над кустом и вскрикнула: в палец вонзился шип.
Капелька крови окрасила белый лепесток розы в алый цвет… Тонкое измученное лицо Анны стало почти прозрачным: «Ната, это дурной знак!»
Через несколько месяцев Наталья заметила, что белый куст роз покрылся бурыми пятнами, похожими на запекшуюся кровь. Наталья бросилась телеграфировать Дандре, но ответа не было. На другой день в газетах она прочла: «На гастролях в Гааге скончалась Анна Павлова».
Это произошло 91 год назад — 23 января 1931 года. Анна простудилась в поезде. «Не могу позволить себе заболеть! — рассуждала Анна. — Пришлось бы распускать труппу, платить неустойки, потом заново нанимать танцовщиков, перешивать костюмы… Нет, Дандре этого не допустит! Знаю, даже умирать придется на бегу!»
К вечеру температура подскочила и спектакль отменили впервые за 30 лет. На третий день болезни начался бред. Согласно распространенной информации, последними словами артистки были: «Приготовьте мой костюм Лебедя…»
Урна с прахом Анны Павловой находится в закрытом колумбарии крематория Голдес-Грин в Лондоне. Рядом с ней покоится прах ее мужа Виктора Дандре, умершего тринадцатью годами позже.
Удивительно, но Дандре наследником не считался — он так и не сумел доказать, что приходился Анне законным мужем. Факт их брака по настоянию Анны хранился в строгой тайне. Незадолго до смерти Павлова забрала из банковского сейфа все свои бумаги, среди которых было и свидетельство о браке. Осталось неизвестным, куда она дела документы.
Возможно, передоверила другому банку, «позабыв» известить мужа. А может, это была ее последняя месть за былые обиды?
«Говорили об Англии. Она рассказывала о своем доме в Лондоне, о своем парке, о пруде с лебедями, о газоне, который стригут два раза в неделю… И вдруг замолчала.
— Вы тоскуете по России? — тихо спросил я.
— Ужасно, мой друг, ужасно! До бессонницы, до слез, до головной боли, до отчаяния — тоскую! Я мерзну в этой холодной и чужой стране, — тихо сказала она.
— Все, не задумываясь, я отдала бы за маленькую дачку с нашей русской травой и березками где‑нибудь под Москвой или Петроградом…» — из воспоминаний Александра Вертинского об Анне Павловой.
Мексиканские мачо бросали к ее ногам сомбреро, индусы осыпали цветами лотоса, а нордически сдержанные шведы во время первых зарубежных гастролей в 1907 году молча, чтобы не потревожить покоя актрисы, провожали ее карету до самой гостиницы.
От короля Испании на протяжении многих лет Анне приходили букеты к каждому ее выступлению — вне зависимости от того, где она в тот момент выступала. В ее честь вывели особый сорт роз — Anna Pavlova, а в Австралии придумали изысканное лакомство — воздушный десерт из безе, взбитых сливок и ягод, названный Pavlova. Вот только была ли она счастлива?
