Она родилась в России, а известность обрела во Франции. Ее жизнь была наполнена самыми невероятными поворотами, внезапными встречами и яркими событиями. Её звали Мися. Удивительная женщина, ставшая музой для многих гениев начала ХХ века.
Все началось очень трагично. Мать Миси, находясь на 9-м месяце беременности, получила от родственников из Царского села письмо, в котором говорилось, что муж мадам Годебской, уехавший украшать дворец князя Юсупова, весело проводит время с её родной сестрой Эжени.
Софи тут же собрала свои небольшие пожитки и сразу устремилась в далекую Россию, чтобы разобраться.
Потрясение оказалось слишком сильным для молодой женщины, к тому же в пути она простудилась, и 30 марта 1872 года, прибыв в Царское Село, родила девочку.
Во время родов Софи Годебская скончалась, но девочка родилась здоровенькая, и уже через несколько дней ее увезли в Бельгию к бабушке. Позже Мися всегда говорила, что в ней есть что-то русское, — наверное, жадность до новых впечатлений, людей и мест.
Воспитывалась она в огромном бабушкином поместье под Брюсселем, где не умолкали звуки рояля, — немудрено, что играть Мися начала раньше, чем читать. Однажды ее попросили выступить перед самим Ференцем Листом, и композитор так восхитился, что посадил девочку на колени и поцеловал; позже она с содроганием вспоминала бородавки на его лице.
В 14 лет для Миси началась новая жизнь. Отец перевез ее в Париж, чтобы «обкатать в свете», а там уж, если получится, и выдать замуж.
Мисе, вырванной из привычной среды, не понравились ни пан Годебский, которого она считала виновником гибели матери, ни его жена-баронесса, тщательно скрывавшая своё пристрастие к крепким напиткам. Одна ссора следовала за другой, и скоро строптивую девицу отправили с глаз долой в закрытую монастырскую школу Сакре-Кер.
В шестнадцать Мися выглядела уже вполне взрослой, с пышными формами, стройными ножками, копной медно-рыжих волос и ленивой улыбкой на округлом славянском лице.
Мысли ее были далеко не благочестивыми, и ничего удивительного, что однажды, покинув монастырь на выходные, она пропала и обнаружилась через две недели в Лондоне с другом отца, который был на 40 лет ее старше.
Она, конечно же уверяла, что месье Перейр просто сопровождал ее, но злые языки называли их совсем другими словами. Как бы то ни было, эта поездка не прошла даром для Миси — она сняла комнату в Париже и нашла работу, давая уроки музыки детям русского посланника Бенкендорфа.
Ее первым возлюбленным стал кузен, пухлый юноша по имени Таде. Это был пухлый юноша, пылко влюбленный в искусство. Он ухаживал за девушкой без особой решительности, и Мися, с досады и без лишних церемоний соблазнила его сама. Они стали парой, а когда Таде получил наследство — поженились.
Мися получила от любимой бабушки в приданое 300 тысяч франков, и в один день спустила все деньги в магазинах. Расточительность жены раздражала Таде, но она только улыбалась и делала вид, что знает, что делает.
Скоро она надоумила Таде издавать на паях с братом Александром журнал о современном искусстве под названием «Ревю бланш». Вокруг журнала вращались главные светские знаменитости Парижа, и она могла общаться с ними только в платьях, сшитых по последней моде.
А учитывая. что к платьям добавлялись ум, хорошее воспитание и талант пианистки, не приходится удивляться, что скоро мадам Натансон стала заметной фигурой в журнале, а заодно и в культурной жизни Парижа.
Мися обладала безупречным вкусом и всегда видела таланты раньше других. Она устраивала концерты, писала рекламные статьи, знакомила гениев с нужными людьми. Без расположения мадам Натансон пробиться было невозможно. Ее так и называли — «пожирательница гениев».
Боннар, Редон, Тулуз-Лотрек писали ее портреты. Марсель Пруст сделал ее прототипом одной из героинь в своем романе. Но сама Мися относилась к поклонникам легкомысленно. Письма Пруста она складывала в шляпную коробку, даже не читая.
«Каждый Новый Год Малларме присылал мне фуагра и стихи. Фуагра я съедала, а стихи выбрасывала», — вспоминала она.
Художник Вюйяр неделями жил в их доме и постоянно рисовал Мисю в разных позах. Без одежды, за роялем, пьющей кофе. Но эти рисунки она уничтожила, как и пылкие письма, — зачем компрометировать себя?
Журнал «Ревю бланш» тем временем начал приносить одни убытки, и над ним нависла угроза закрытия. Спас положение только богатый инвестор Альфред Эдвардс. Правда, у него было одно условие — он отправил Таде управлять угольными шахтами, а Мисе начал слать букеты роз с приглашениями на ужин.
Мися долго отказывалась, но, когда получила телеграмму от мужа, все поняла. В телеграмме говорилось о том, что шахта на грани разорения и ему грозит тюрьма, если жена не согласится стать сожительницей Эдвардса!
Делать нечего, пришлось спасать супруга. Новый «возлюбленный» оказался так себе. Он был на 18 лет старше своей избранницы, и, как признавалась впоследствии Мися, во время «акробатики», она либо засыпала, либо планировала меню завтрашнего обеда.
А вот он был в восторге от Миси, и вскоре, дав жене отставку, повел Мисю под венец.
Новый муж задаривал ее мехами и бриллиантами. На роскошной яхте, названной в честь Миси, был устроен музыкальный салон, где по вечерам пел сам Энрико Карузо.
Деньги и связи Эдвардса еще больше увеличили ее влияние в артистическом мире. Когда ее друг Равель в третий раз не смог получить престижную премию Парижской консерватории, Мися сместила директора этого заведения, заменив его своим учителем Форе, и премия досталась Равелю.
Виртуозно владея тактикой намеков, слухов и сплетен, Мися разделяла парижский мир искусства и властвовала им, исправно собирая с гениев оброк посвященных ей произведений.
А Мися все так же вдохновляла гениев и искусно ими манипулировала
Для 68-летнего Огюста Ренуара, согласившегося написать портрет мадам Эдвардс, в их доме специально соорудили лифт — старик был почти парализован из-за артрита. Он мог работать, только привязав кисть к руке, но при виде модели рука его волшебным образом задвигалась быстрее, а глаза молодо заблестели.
«Мадам, — просил он, — спустите платье пониже! Это же грех — прятать такие роскошные формы!» Мися отказалась — ревнивый муж дежурил в соседней комнате, — но Ренуар еще долго писал ей влюбленные письма, которые она по своей привычке уничтожала.
В благодарность за портрет, находящийся сейчас в лондонской галерее Тейт, Мися послала старому художнику незаполненный чек, предлагая вписать в него любую сумму.
«Для меня было наслаждением написать вас!» — ответил тот и скромно запросил 10 тысяч франков.
Эдвардс, который накануне проиграл в заведении полмиллиона франков и был вынужден добираться домой пешком, не найдя денег даже на такси, подобной экономии был рад. Появилось у него и менее безобидное увлечение: театр, а точнее, юная актриса Женевьев Лантельм, для которой он даже сочинил пьесу.
А потом попросил Мисю по примеру ее предшественницы отправиться к актрисе и уговорить ее стать его пассией.
Мися не стала ждать продолжения и первой подала на развод, получив от мужа солидную компенсацию. Лантельм торжествовала. но замужество не принесло ей счастья — через два года она утонула во время лодочной прогулки с мужем.
Говорили, что Эдвардс попросту утопил ее, чтобы жениться на очередной актрисе.
А в ее жизни уже появились двое любимых мужчин. Один — испанский художник Хосе Мария Серт, о котором она писала, что он единственный, кто смог разбудить в ней женщину.
Другой — блистательный Сергей Дягилев, покоривший ее сердце своими «Русскими сезонами»
Ради русского гостя Мися рассталась с многими друзьями — сначала это был Равель, музыку которого Дягилев сперва расхвалил, а потом без объяснений отверг, потом Стравинский, требовавший от нее стать на его сторону в финансовом споре с Дягилевым.
Она была единственной женщиной, с которой Сергей Павлович был откровенен, — и единственной, на ком, по его собственному признанию, он мог жениться. Она была свидетельницей его запутанных отношений с Вацлавом Нижинским и находилась рядом, когда Дягилев узнал, что Нижинский женился и бросил его.
Она успела выбежать за дверь, после чего в номере гостиницы не осталось ни одного целого предмета. Вернувшись, она начала утешать его — чтобы услышать обвинения в том, что это она из ревности вбила клин между Вацлавом и им.
Их дружба знала еще много ссор и примирений, пока в 1929 году постаревший и утративший в эмиграции свой апломб Дягилев не скончался в Венеции. За день до этого Мися приехала в город, словно чуяла что-то, и застала великого импресарио в постели.
Его последние слова были:
«Мися, как тебе идет белый цвет! Носи его всегда».
После Первой мировой Мися Эдвардс обрела наконец фамилию Серт. Расписав отель «Риц» и Дворец Лиги Наций, испанский живописец решил, что он уже достаточно знаменит, чтобы жениться на «пожирательнице гениев».
Ей было уже за пятьдесят, когда судьба свела ее с еще одним гением, на сей раз из мира моды, — 42-летней Коко Шанель, которая, упорным трудом выбившись из нищеты, создавала свою модную империю. Связи Миси позволили ей получать заказы и заводить влиятельных друзей — например, великого князя Дмитрия Павловича, с которым Шанель тут же завела роман.
Мися вместе с мужем вывозила подругу в Италию и там, перед живописными шедеврами, читала ей лекции по искусству. Та признавалась: «Если бы не Серты, я бы так и осталась дурой».
Ради Шанель Мися работала даже «живой рекламой»: ни у кого другого в то время не хватило бы смелости появиться на людях в брюках в обтяжку или в изобретенной Коко пляжной пижаме.
Шанель в мемуарах констатировала:
«Мися была единственной известной мне гениальной женщиной». Правда. потом добавляла: «Она уважала только то, чего не понимала, а я всегда оставалась для нее непонятной».
Она запретила Мисе писать о себе: «Все равно все наврешь. Я сама о себе напишу». «Куда тебе в писатели? — отмахнулась та. — Опубликуй свои расходные книги, этого будет достаточно». Таких пикировок было немало, но подруги всегда помогали друг другу.
На самом деле ее интерес был не таким уж невинным: ходили упорные слухи. что Мися, разочаровавшись в мужчинах, переключила внимание на женщин. Говорили. что прежде ее подружкой была писательница Колетт, а потом ее место заняла юная княжна Мдивани.
Мися упорно не желала стареть, но со временем не поспоришь. Мужчины уже не замечали ее, молодые таланты, которым она по привычке пыталась покровительствовать, смотрели насмешливо. В годы Второй мировой она осталась в оккупированном Париже в полном одиночестве. Радость освобождения была омрачена тяжелой болезнью Серта (её мужа), который скончался в конце 1945-го.
«Вместе с ним для меня исчез всякий смысл существования», — записала она в дневнике.
Тяжело пережив утрату бывшего мужа, Мися, давно уже плохо видевшая, начала слепнуть. Прежде чем окончательно погрузиться во мрак, она в последний раз посетила Венецию и простилась с любимыми картинами в Академии художеств — прежде всего с рыжеволосой красавицей Мантеньи, удивительно похожей на нее.
Потом были годы бедности и позора, когда она пристрастилась к морфию и однажды провела ночь в полицейском участке, среди девок и бомжей. После этого Коко Шанель чуть ли не силой вывезла подругу в швейцарский санаторий, привела в порядок, попыталась вылечить. Но здоровье Миси было непоправимо подорвано.
15 октября 1950 года она скончалась в своем доме в Париже. Верная Коко сама причесала ее, нарумянила и одела в прекрасное белое платье — она помнила слова Дягилева, что ее подруге идет белый цвет. Гении, которым Мися когда-то покровительствовала, были давно на том свете, и в последний путь ее провожали лишь немногие уцелевшие друзья, включая Кокто и Ириба, да горстка зевак.
Вскоре после того, как Миси не стало, в свет вышли ее мемуары, полные невероятных выдумок и написанные с единственной целью -показать ее ведущую роль в европейском искусстве первой половины ХХ столетия. И хотя сама Мися не создала в искусстве ничего, в каком-то смысле это было правдой: без ее рыжей шевелюры, ленивой улыбки и неуемной энергии мир не увидел бы множества шедевров.
