– Валентин Александрович, голубчик мой, позвольте мне взглянуть хотя бы одним глазком! В конце концов, вы пишите мой портрет, и я имею право знать, как вы пытаетесь меня изобразить!
Говоря эти слова, княгиня Орлова, тем не менее, со стула встать даже не попыталась, она знала, что Серов сейчас ей все равно этого не позволит. И была права.
– Ольга Константиновна, милейший вы мой человек! – Серов продолжал наносить на холст элегантные мазки. – Мы все живем по определенным правилам, правилам быта, придворного этикета, еще Бог знает по каким правилам.
Но в некоторых людях я часто замечаю одну интересную особенность, они постоянно стремятся эти правила нарушать. И вы относитесь именно к таким людям!
Серов ничем не рисковал, разговаривая так с княгиней. Он уже достиг такого положения в столичном обществе, когда даже в глаза первейшим светским дамам можно говорить то, что ты о них действительно думаешь, но без риска смертельно их обидеть.
Сам Серов те правила, о которых он говорил выше, знал превосходно. И потому умел вынуждать таких импульсивных людей, как княгиня Орлова, подчиняться себе.
– Туфельку, Ольга Константиновна, туфельку не опускайте! На нее как раз удачно попал очень интересный блик!
Княгиня вздохнула и послушно подняла ножку повыше. Свой портрет она заказала Серову два года назад, в 1909 году, и уже несколько раз жалела об этом. Как-то не так она себе представляла весь это процесс.
Были у нее уже портреты и других художников, была работа Василия Зуева четырехлетней давности, или Бакста, например, Льва Самойловича, но процесс создания их разительно отличался. Там Орлова чувствовала себя хозяйкой положения, она была главой этого процесса, как и привыкла быть первой всегда и везде.
Но Серов каким-то необъяснимым и одному лишь ему доступным умением смог удержать княгиню на том самом месте, на котором ей и полагалось быть – месте натурщицы, которая должна своим терпением, своими позами помочь художнику перенести на картину его первоначальный замысел.
Ольге Константиновне это не очень нравилось, это не соответствовало ее собственному представлению о работе художника, не соответствовало ее видению мира, видению самой себя в этом мире, в конце концов!
Но могла ли Орлова в те томительные минуты знать, что именно сейчас она входит в историю? И происходит это не благодаря ее знатности, ее красоте, ее умению подбирать себе великолепные наряды, привезенные прямиком из Парижа… А произошло это благодаря движению кисти Серова, который стоял за мольбертом в нескольких шагах от нее.
Ну кто бы, скажем, через сто лет вспомнил о княгине Орловой, кроме нескольких архивных специалистов, если бы не было этого портрета кисти великого мастера, признанного современниками таковым еще при жизни?
Кто бы смог отличить ее от какой-нибудь другой придворной дамы, кто бы смог узнать высокомерные черты лица этой женщины, все силы которой были направлены на то, чтобы поддерживать статус «первой красавицы Петербурга»?
Однако «быть первой красавицей» и «слыть первой красавицей» – очень разные вещи. Будем честны, ну не была Орлова великой красавицей! Но очень хотела иметь этот статус, возможно, потому и пригласила Серова написать свой портрет после того, как результат работы Льва Бакста ее немного разочаровал.
Не вышла она красавицей на портрете том, не вышла! Все не то! Грация разве что присутствовала, но ведь не в одной грации дело… А хотелось Ольге Константиновне иметь такой портрет, при виде которого любой мог сказать: «Вот первая дама Санкт-Петербурга! Все в ней присутствует – и красота лица, и изящество фигуры, и ум в глазах!»
Я и сама вполне могу понять желание княгини иметь такой портрет, да что уж там, такой портрет каждый хотел бы иметь! Только вот далеко не каждый мог попросить о такой услуге Валентина Александровича Серова…
Впрочем, может оно и к лучшему. Такие гении, как Серов, берут частные заказы, конечно (а на что же им жить прикажете?), но вот исполнять его станут только так, как сами его понимают! И еще не факт, что заказчик тоже поймет суть этого замысла…
Мне всегда было интересно, увидела ли княгиня Ольга Константиновна Орлова в своем портрете то, что хотел сказать художник? Или смогла заметить только элегантную «светскую львицу» в приятной глазу обстановке?
Предлагаю больше не быть голословными и рассмотреть портрет во всех подробностях.
Первое, что приходит в голову, – это сказать: «Хороша!» Пастельные тона стен, лепнина на стенах, золоченые рамы, а на фоне этого всего великолепная дама в палантине из соболей, готовая в любое мгновение сорваться со стула и умчаться по каким-то своим неотложным светским делам.
Но потом начинаешь замечать нюансы…
Я уверена, что этот образ не был в голове художника с первого же дня, он складывался по мере близкого общения с княгиней. Известно, что Серов не сразу согласился писать этот портрет, но Ольга Константиновна умела уговаривать, и Валентин Александрович сдался.
На собственных условиях, впрочем. Княгиня эти условия безропотно приняла и… тут же принялась их нарушать!
Начать можно хотя бы с того, что художнику трудно было застать ее на одном месте. Вечно спешащая по неотложным делам Орлова не могла уделять Серову много своего драгоценного времени, и ему с большим трудом удавалось заставить ее позировать продолжительное время.
Возможно, это и было одной из тех причин, по которым работа над портретом растянулась на долгие два года!
Между прочим, за это время Валентин Александрович успел написать еще один портрет известной танцовщицы Иды Рубинштейн, сделанный в совершенно ином стиле, нежели портрет Ольги Орловой. Впрочем, это тема для совершенно другого рассказа, а нам же пора вернуться к нашим баранам… Извините, к нашей княгине!
Так вот о нюансах, упомянутых ранее… Ольга Константиновна на полотне Серова сидит на невидимом нам стуле (очень низком, кстати, что неоднократно было замечено критиками), немного подавшись вперед, и создается впечатление, что в следующую секунду она сорвется с места и умчится куда-то за край картины.
И когда видишь надменное выражение лица княгини одновременно с несуразно торчащей коленкой, это поневоле вызывает несколько ироничное отношение к персонажу.
Мол, улыбнись, красавица, сделай лицо попроще, все равно тебе не удастся подняться с этого неудобного стула без посторонней помощи!
Но это еще не вся ирония гениального художника! Обратите внимание на картину на заднем плане. Заметили? Над головой княгини видна часть неизвестного полотна, на котором можно разглядеть чью-то руку, куда-то указывающую пальцем.
Знаете, что мне это напомнило? Микеланджело с его Сикстинской капеллой! Помните тот ее фрагмент, на котором Господь своим перстом указывает на Адама?
А теперь посмотрите на руку княгини, которую она прижимает к своей груди. Очень похожий жест, не правда ли? Господь указывает на Адама, а Ольга Константиновна указывает сама на себя!
Ах, княгиня – в этом она вся! Уже позже, когда полотно было представлено в Русском Музее (в те времена он назывался Музей Александра III), и общество имело возможность изучить все его подробности, пошли слухи, что Серов просто потешался над Орловой, нарочно добавляя на портрет те мелочи, которые выставляют ее в неприглядном свете.
Непредсказуемость, самовлюбленность, надменность, вечное желание казаться незаменимой…
Даже бытует мнение, что Орловой этот портрет не понравился, именно поэтому она и подарила его музею.
Я решительно с этим не согласна! В те времена быть светской дамой вовсе не означало быть невеждой, а стремление женщины к красоте и стилю не делает ее глупой. Уверена, что княгиня прекрасно поняла замысел Серова, поняла и оценила.
Потому что без этого замысла она получила бы просто очередной невнятный портрет придворной дамы, а замысел же сделал из этой картины настоящее произведение искусства!
Женщина ожила на этом портрете! И, несмотря на то, что она просто сидит на стуле, в картине чувствуется такой динамизм, что просто диву даешься! И княгиня не могла этого не увидеть, а увидев – не оценить.
Так что все она понимала и все ценила. Если и стоило рассматривать этот портрет как своего рода шарж, то шарж скорее дружеский, правдивый, но беззлобный, просто как иронию на доброго приятеля.
Не мог гений подленько потешаться над женщиной, причем за ее же счет, уж в это я никогда не поверю! Хотя и существует такое мнение…
А подарила она музею этот портрет под сильным давлением общественности и только после смерти художника, которая случилась в том же 1911 году пятого декабря.
Было Валентину Александровичу всего сорок шесть лет… В конце нашего рассказа хочу добавить, что в 1915 году супруг Ольги Константиновны, князь Владимир Николаевич, впал в царскую немилость по причине своего критичного отношения к Григорию Распутину и был отправлен на Кавказ.
Именно это и спасло Орловых от кровавой мельницы революции. В 1919 году они через Крым эмигрировали во Францию. Но прожила там Ольга Константинова недолго – в 1923 году она умерла в возрасте пятидесяти одного года.
