— Были ли у вас какие-нибудь комплексы? И если да, то удалось ли от них избавиться?
— Конечно, были! В юности я оглядывала себя и страдала: слишком высокий рост, слишком широкие плечи, слишком большие руки-ноги. В то время были другие стандарты: девушки 60-х годов – такие миниатюрные, невысокого роста. А я в школе на физкультуре всегда вторая стояла, только одна девочка была еще выше.
И каблуки стеснялась надевать, потому что сразу возвышалась над мальчиками. Комплексы прошли на учебе в театральном, когда мои преподаватели объяснили, что мой рост – мое достоинство, и научили нести себя гордо. Правда, потом у меня был еще один комплекс: одна актриса постарше утверждала, что у меня серьезный дефект для актрисы – большие губы.
И поэтому я зрительно уменьшала свои губы. Но когда начались роли в кино, выяснилось, что там все наоборот: мои губы – мое достоинство. И киногримерши всегда делали на них акцент.
— На какие эксперименты вы готовы в театре и кино?
— Раньше я вообще была готова на все. Надо было раздеться – раздевалась, как в фильме “Мираж”, хотя латышские учительницы писали с негодованием, что это позор. Но сейчас я в другом возрасте, не на каждый эксперимент гожусь. Хотя была недавно роль, где надо было играть глупенькую маленькую девочку, такую, немного с прибабахом – и ничего, сыграла.
Если молодой я всегда тяготела к мукам творчества, то теперь наоборот —хочется большей легкости в профессии. И если молодой я слушала режиссера как школьница и все его указания выполняла скрупулезно, то с годами пришло определенное понимание профессии. Сегодня я позволяю себе собственное прочтение роли – считаю, что заслужила это опытом.
— Актерские принципы выше человеческих? Когда у актрисы Клары Новиковой умер муж, она в это время играла в спектакле. В интернете развернулись дебаты: одни восхищены, что она смогла продолжить игру, другие возмущены, что она не была в такую минуту рядом с мужем. Как по-вашему, до каких границ должен простираться актерский долг?
— Когда у меня умер отец, я сказала об этом в театре и услышала в ответ, что вечером все равно должна выйти на сцену. И я была вечером на сцене – играла в комедии. К счастью, это была такая тонкая комедия, с сильным уклоном в фарс, поэтому я могла рыдать в душе, а зрители все равно смеялись.
И уже после спектакля я подумала, что так, может, и лучше – не сидеть дома, уткнувшись в стенку взглядом, а быть на людях.
Другое дело, как наш знаменитый актер Павулс рассказывал, что отец просил его побыть с ним, потому что чувствовал себя неважно. А он сказал – нет, не могу, у меня спектакль. И пока Павулс был на сцене, отец скончался. Вот тогда большой вопрос – а надо ли было действительно играть в тот вечер?! Моя мама сколько раз просила: “Поговори со мной!”.
А я после спектакля, все мысли о том, что текст повторить надо, и отвечала: “Мама, я так устала, пойду спать, после поговорим”. Теперь, когда мамы нет, кляну себя за каждую такую минуту…
«Даром мне вообще ничего не нужно!»
— Каких ошибок вы уже не повторите?
— Раньше я была довольно резкая. Говорила что думала – и на работе, и дома. Сегодня я понимаю, что так с людьми нельзя, что не всегда твоя правда в глаза так необходима. Меня саму резкость уже шокирует. Вот сегодня еду на работу, вдруг дикий рев сирен, несется шеренга машин и оттуда голос через микрофон: “Дайте дорогу! Дайте дорогу!”
Какую-то важную шишку повезли. Я подумала: да хоть бы там сам господь бог ехал, как они смеют к людям в таком приказном порядке обращаться! Есть такое слово – “пожалуйста”. И надписи меня возмущают: “Машину здесь не оставлять!”. Слушайте, но ведь можно найти другие слова: “Будьте любезны, постарайтесь не оставлять здесь машину, чтобы не доставить нам трудностей”.
— Люди, которые вызывают у вас восхищение?
— Я восхищаюсь такими людьми, которые что-то дают другим. Вот, например, Махатма Ганди. Человек, который ради своего народа голодал, чтобы прекратились междоусобицы.
Согласитесь, для нас настолько дико, что правитель ради тех, кем он правит, способен на настоящий поступок, на какие-то личные жертвы. А для него это было нормально. Я восхищаюсь людьми с принципами, которые пообещали – сделали.
Еще я обожаю юмор и обожаю людей, которые способны применить его в неприятных ситуациях, когда раздражение буквально висит в воздухе. Бывают такие люди, которые умеют одной шуткой, одной репликой погасить общее раздражение – мне они очень нравятся.
—— Вы определили для себя, в чем смысл жизни?
— Забавно, я переиграла столько героинь, задававшихся этим вопросом, — у того же Достоевского, например. Но ведь ни одна из них так и не нашла ответа на этот вопрос. Думаю, что мой смысл жизни – нести людям любовь и знание. По гороскопу я могу быть отличным педагогом.
В том, что это правда, убедилась в ходе подготовки к конкурсу “Миссис Латвия”, когда учила девочек хорошим манерам и актерскому мастерству. Нам же все это преподавали в театральном – как перчатки надевать, как длинное платье носить, как к публике выходить, как к залу обращаться.
С удовольствием и дальше учила бы людей, которые выступают публично: как внятно речь произносить, как внимание зала держать. Надеюсь, судьба предоставит мне такой шанс.
— А несбыточные мечты вас терзают?
— Это чтобы получить что-то даром, на халяву? Нет, так я не хочу. Потому что точно знаю – за все надо платить. Помню, в магазине жена мужа толкает в бок: ой, давай купим, это же вообще даром. И он ей сказал: “Даром? Даром мне вообще ничего не нужно!”.
Я мысленно аплодировала – это и моя позиция. Конечно, приятно, когда актрисам дарят бриллианты, машины. Но ведь это не даром – значит, заслужила своим талантом.
— Вам такие подарки делали?
— За границей – да: в Канаде, в США на гастролях, латыши, которые давно там живут. Дарили золотые часы, кольца, подарили бы и машину, но знали, что я ее просто не смогу привезти в СССР. Да и в Латвии поклонники тоже старались меня порадовать.
— Сумасшедшие поступки ради вас совершали?
— Много раз. Причем, начиная с детского сада. Был у меня там друг Валдис, говорил: “Я тебя так люблю!” — “Докажи!” Он вышел на перекресток и улегся на асфальт. Тролейбус едет – он лежит. Водитель выскочил, так орал. Не понял, что это был романтический поступок.
Потом уже в школе один парень говорил: “Я тебя так люблю!” — “Докажи!” Он взял зажженную сигарету и погасил о свою кисть. Я видела, как вздулась кожа и как из глаз у него брызнули слезы.
— А вы себя любите?
— Это такой модный сегодня вопрос, да? Все журналы убеждают, что надо себя любить. Отвечу так: я люблю свою профессию, за то что она невероятно требовательна к моим внутренним и внешним данным.
Хочу я или не хочу, больна или здорова, в настроении или нет, но в семь часов вечера я должна взять себя в руки, привести в порядок лицо и душу и выйти к зрителю. И не просто выйти, но еще и нести в себе целый заряд каких-то сильных эмоций. Так вот: за то, что во мне есть такое умение – мобилизоваться, за это я себя люблю.
— Вы отказывались от ролей из-за актерских суеверий?
— Нет, хотя действительно суеверна. Текст пьесы для меня – святое и живое, я должна постоянно держать его при себе и трогать, гладить руками. Не дай бог, если он упал на пол, тогда надо трижды сесть на него, чтобы на спектакле не случилось ничего плохого.
Но это ведь невинные суеверия, всего лишь игра в мистику – то, что добавляет театру колдовства. Бюро – это бюро, фабрика – это фабрика, но когда люди приходят в театр, все вокруг должно быть непонятным и непривычным: запахи, звуки и то, что несут с собой актеры.
Я отказалась от роли в пьесе, где расказывалось, как люди продают свои органы за деньги. Я просто не понимала, зачем эту пьесу надо ставить. Чтобы показать, на что люди способны из-за денег? Но что это даст зрителю? Я люблю пьесы, от которых людям становится легче жить, а не наоборот.
Жизнь и так бьет зрителей по голове, а мы в театре добивать будем, что ли? Не вижу в этом никакого смысла. Режиссеры, наверное, это чувствуют и такие роли мне не дают.
— До скольки лет вы готовы играть на сцене?
— До скольки дадут. Я бы хотела сыграть какую-нибудь величественную королевскую роль. И еще – страстную любовь зрелой женщины к молодому мужчине, как у Анны Карениной или Аркадиной. Но если не получится, не буду страдать и убиваться.
— Чего в жизни вы боитесь больше всего?
— Войны.
— Но почему? Ведь вы из поколения, которое войны уже не знало.
— Потому что родители, бабушка все время повторяли: все что угодно, только бы не война. И я это твердо усвоила. И потом я имею в виду войну во всех возможных смыслах.
Если в семье война – для меня это невыносимо. В коллективе война – это просто ужасно. Есть люди, которые хорошо себя ощущают в таких условиях, это их стихия. А я в условиях войны не могу ни работать, ни есть, ни спать, ни жить.
— Как же вы в театре тогда выжили, где война – это способ существования?
— Когда я была молодая, то этой войны просто не замечала. Режиссеры меня хотели, роли сыпались и никаких интриг, чтобы их получить, мне не требовалось. У меня была такая насыщенная жизнь, что я просто не замечала, что происходит за спиной.
Там происходило, конечно, в театре всегда происходит. И сейчас тоже всякое бывает. Но если раньше я ничего не замечала, то сейчас играю в то, что ничего не замечаю. Я просто не желаю уделять этому время.
Знаете, мне мама часто говорила, что я родилась в то время, когда родители и все вокруг очень верили в будущее. Раз война кончилась, значит, самое плохое уже позади, а впереди – только хорошее. Мама говорила: “В это время была такая надежда на будущее, люди были окрыленные!”.
Поэтому мое поколение – те, кто родились в пятидесятые годы, — это люди, зараженные оптимизмом, словно родители, зачавшие их, дали им такой заряд на всю жизнь. И вот с этим ощущением – что впереди бескрайние горизонты, что впереди лучшее будущее – с ним я всю жизнь и живу.
