«Ничего», — записал он после первой ночи. Его прекрасная молодая жена, четырнадцатилетняя Мария-Антуанетта, краснела от стыда. Наследник престола недовольно поджимал губы. Король Франции непонимающе разводил руками.
«Она чудовище? – Спрашивал государь у своего внука. – С ней что-то не так?». Но дофин мотал головой. А маленькая австриячка глотала горькие слезы обиды. Она была обворожительна. Она могла составить счастье для любого принца Европы. Но волею судеб её отдали этому странному человеку. И он погубил её.
Измученная женщина не имела сил кричать. Шли вторые сутки, а этот ребёнок всё никак не мог появиться на свет. Пятнадцатое дитя австрийской императрицы проявляло невиданное упорство.
— Нам, возможно, придется выбирать. – Сказали лекари императору Францу. – Ребёнок или ваша жена…
— Жена! – Воскликнул Франц. – Видит бог, он не обделил нас наследниками! Мне нужна её величество!
Однако второго ноября 1755 года девочка всё же соизволила появиться на свет. Императрица Мария-Терезия бессильно упала на подушки, а её новорождённое дитя громко требовало молока. По счастью, во дворце уже были подготовлены кормилицы, так что малышка не испытывала нехватки в пище. А вот ее мать с трудом приходила в себя.
Это непростое рождение стало настоящим приговором для девочки. Императрица никак не могла преодолеть неприязни к ней. Мария-Антуанетта – так крестили малышку – не стала её любимицей. Да и о какой материнской ласке можно было говорить, если у государыни было столько хлопот!
Тонию (так звали девочку в домашнем кругу) поручили заботам нянь и гувернанток, как и многих её предшественниц. А вот в крёстные ей выбрали португальскую правящую пару…
Но вышло так, что накануне рождения Марии-Антуанетты королевство Португалия пережило одно из самых страшных землетрясений в своей истории. Государю и его супруге было не до австрийской девочки, ведь Лиссабон превратился в руины, так что малышку крестили «по доверенности».
— Нехороший знак. – Шептались в Вене. — Она родилась почти в тот же день, когда это произошло!
Ей было только три года, когда впервые зашнуровали корсет. Девочка плакала от боли, но горничная была непреклонна: таково веление матери! Отныне эрцгерцогиня должна была носить длинное «взрослое» платье и учиться светским манерам.
От неё требовали, чтобы она низко кланялась матери, отцу и старшему брату. Она должна была степенно двигаться, не позволяя себе даже минутной слабости, а еще Тония не имела права смеяться! За закрытыми дверями, у себя в комнате – пожалуйста! Но в присутствии посторонних – ни за что! Недопустимо!
Подвижная, живая, общительная, она с трудом справлялась с этим сложным этикетом. Однажды она, в порыве чувств, поцеловала маленького талантливого музыканта, который только что выступал перед ее матерью, а потом споткнулся и растянулся на паркете.
— Я женюсь на вас когда-нибудь. – Пробормотал мальчик. — Вы такая добрая!
— Я буду счастлива! – Рассмеялась девочка.
Они раскланялись и разошлись в разные стороны: Вольфганг Амадей Моцарт и будущая королева Франции.
Её беда была в том, что она была слишком непоседлива и подвижна. Ей нравилось танцевать, ездить верхом, гулять, бегать… Мать сдерживала её порывы, и от этого потребность в движении становилась ещё больше.
Когда Тонии исполнилось одиннадцать лет, начались переговоры о ее возможном браке с наследником французского престола. Это была хорошая партия, однако императрица Мария-Терезия решила поинтересоваться, насколько дочь готова к своей высокой роли. И пришла в ужас!
— Она почти не говорит ни на каком языке, кроме немецкого. – Стонала императрица. – Она ничего не читает, едва разбирается в истории и путается в самых простых вещах!
Позвали гувернеров и моментально рассчитали их. Теперь к девочке приставили настоящих учителей, и они взялись за нее по-настоящему. Тонию поднимали в шесть утра, обливали холодной водой для закалки, потом отправляли ее молиться, а после начинались занятия.
К завтраку девочка успевала сильно проголодаться, а ведь уже проходили два-три урока! Только после десяти часов утра Тонии позволяли перекусить, а затем снова брались за учебники.
Она похудела и побледнела. Платья болтались на ней, как на вешалке.
— Помилосердствуйте! – Взмолилась няня. – Она умрет от такого режима!
Но императрица была непреклонна. Пятнадцатый ребенок. Какая разница, если с ней что-то случится? Ей всегда найдется замена…
Едва Франция подтвердила свои намерения, Тонию переселили… в покои матери. Мария-Терезия желала знать каждую секунду, что с ней будет. И ежеминутно давала наставления дочери: нужно постоянно общаться с министрами. Нужно нравиться королю. Нужно постараться наладить отношения с мужем! И ещё советы. И ещё…
19 апреля 1770 года в Вене пышно праздновали свадьбу по доверенности. Четырнадцатилетняя невеста танцевала до самого утра, а два дня спустя навсегда простилась с матерью и родными. Она ехала в неизвестность, но ее мало страшило будущее. Париж представлялся ей городом радости и счастья, а вот чопорная Вена изрядно надоела ей.
7 мая кортеж приблизился к Страсбургу, где должна была состояться торжественная церемония передачи. На островке поставили специальную палатку, куда эрцгерцогиню доставили на лодке. Две горничные встречали ее во всеоружии: Тония должна была полностью переодеться.
Ни единого предмета, с которым она выехала из Вены, не должно было остаться на ней. За этим тщательно следили! На том острове дочь императрицы оставила все. Она переоделась во французский шелк, туфли, шляпку… И только потом разрыдалась. Ничего больше не напоминало ей о родине. Все вокруг было чужим, новым…
Красные глаза Тонии оставались таковыми еще долго. Но в Компьенском лесу ее ждала торжественная встреча с королевской семьей, а потом роскошный праздник в Версале. 16 мая 1770 года свадьбу отметили повторно, теперь уже с участием Марии-Антуанетты и дофина Людовика. Они танцевали, они любовались друг другом, а потом их проводили в общие покои.
«Ничего», — записал утром дофин Людовик.
Маленькая дофина, тоненькая, затянутая в корсет, с пышными страусиными перьями в волосах и тяжелыми бриллиантами на шее, казалась наряженной куклой. Бледное личико, испуганный взгляд – ничто не говорило, что она хорошо почивала.
Но это списали на усталость и юность. Двор продолжал праздновать свадьбу и делал это еще четырнадцать дней. Никто не понял, какая драма разыгралась в покоях между дофином и его супругой. И еще семь долгих лет ничего не менялось.
