Он долго уговаривал ее позировать. Даже подготовил особый наряд, голубое платье с открытыми плечами, платье по ушедшей моде, он хотел писать ее как старые мастера, ради этого оторвался от всех своих юных мальчиков, которых предпочитал и переносить на полотна и видеть в жизни.
Елизавета Мартынова родилась в семье врача в 1868 году. Можно сказать, что ей повезло, ведь родись она в семье более богатой или аристократической, дорога в Академию Художеств для нее была бы закрыта, родители никогда бы не позволили . Но девушка, обличенная талантом, смогла получить образование.
Мать была на ее стороне. В двадцать два года Надежда стала слушательницей Императорской Художественной Академии, где познакомилась со многими студентами, в будущем ставшими знаменитыми художниками. Среди них был и Константин Сомов.
Она была одной из четырнадцати! Четырнадцати девушек, кому позволено было обучаться в Академии. Но, к сожалению, история не сохранила ни одного рисунка Елизаветы Мартыновой.
Родители надеялись, что вскоре их взбаломошная дочь найдет себе мужа, пусть даже и среди художников, остепенится, станет матерью… Этим мечтам не суждено было сбыться. Елизавета не искала любви… А может быть не находила ее. К концу своего обучения Елизавета получила уникальное для женщины право преподавать живопись.
Часто Мартынова служила моделью для своих друзей, и вот однажды она согласилась на уговоры Сомова позировать ему в том старинном голубом платье. Правда работа над картиной затянулась на целых три года.
Очень скоро она почувствовала первые признаки болезни. Врачи то и дело настаивали на ее поездках на лечение на воды.
Одновременно с началом работы Сомова над картиной «Дама в голубом», Мартынова позировала еще одному своему другу, художнику Филиппу Малявину. На его полотне она предстала в образе больной молодой девушки. Впалые глаза, худоба, ожидание то ли выздоровления, то ли конца мучений…
Пока Сомов работал над портретом, Елизавета страшно похудела. Черты ее лица заострились, а в глазах поселилась грусть и тоска. Она знала, что скоро неизбежно встретит свой конец. Ее лечили от чахотки, а в качестве лекарства делали инъекции мышьяка.
От этого кожа молодой женщины становилась все бледнее и бледнее, вот они – алебастровые плечи на даме в голубом, ее нездоровая бледность и едва тронувший щеки румянец, лихорадочный или искусственный.
Портрет был окончен в 1900 году, на выставке критики высоко оценили ее. А подруга Мартыновой, Мария Ямщикова, оставила такой отзыв о работе Сомова: «…Что сделал художник с этим лицом, с этими когда-то сияющими торжеством глазами?
Как сумел вытащить на свет глубоко запрятанную боль и печаль, горечь неудовлетворённости? Как сумел передать это нежное и вместе с тем болезненное выражение губ и глаз?..».
В 1903 году Константину Сомову поступило предложение от коллекционера Владимира Гришмана продать картину ему. В то же время начались переговоры с Третьяковской галереей. В то время Елизавета Мартынова уже была окончательно больна, но судьба портрета ее очень заботила. Она не хотела, чтобы портрет был продан.
Сохранилось письмо, которое Елизавета написала художнику:
«…Может быть, Вы будете удивлены, Константин Андреевич, получив это письмо, и тотчас приедете ко мне, станете меня с улыбкой и некоторой иронией убеждать смотреть на вещи иначе, но это мне всё равно… Сегодня ночью я проснулась и не спала от одной назойливой и мучительной мысли: «Вы не должны и не имеете права продать мой портрет».
Я позировала Вам для Вас, для чистого искусства, а не для того, чтобы Вы получили за мою грусть в глазах, за мою душу и страдания деньги… Я не хочу этого! Оставьте портрет у себя, сожгите его, если Вам так жаль отдать его мне, подарите его даром в галерею…».
И все же Константин Сомов продал портрет Третьяковской галерее. Елизавета восприняла это как предательство и больше не поддерживала с ним переписку. Она скончалась в 1905 году.
О жизни Елизаветы Мартыновой осталось очень мало сведений, а ее портрет сохранился, его часто называют «Русской Джокондой» за загадочную и печальную полуулыбку и взгляд, устремленный куда-то в неведомое, то, что известно ей одной и сжигает ее душу.
