— Оплакал третьего дня. – Сурово сказал помещик Можаров, когда следователи приехали в его дом. – Нет больше Евгении Ивановны…
Осенью 1843 года жестокая помещица Можарова была объявлена мёртвой. Соответствующий документ ее супруг предъявил властям. На самом деле, судьба Евгении Ивановны сложилась совсем иначе. Пойти на обман помещика вынудили обстоятельства.
Помещица Глебова-Стрешнева обедала в кругу семьи и дворни – она садилась за большой, обильно накрытый стол, где стоял только один прибор. Пока Елизавета Петровна вкушала рябчиков и паюсную икру, остальные глотали слюнки.
Обед мог растянуться на полтора часа, и всё это время надлежало стоять возле хозяйки. Едва Глебова-Стрешнева заканчивала трапезу, приступать к еде могли домочадцы и прислуга. Дети и племянники садились за тот же стол, хватая объедки, а дворня бежала на кухню. Так помещица демонстрировала свою власть.
Генеральша Разгина требовала, чтобы ей накрывали стол на особом плоту, который плавал посреди пруда в ее усадьбе. А помещик Касагов создал собственную армию из числа дворни: двадцать четыре «офицера» и «генерал» маршировали под его окнами под барабанную дробь. И регулярно проводились парады! Чудить в своих угодьях владельцы крепостных предпочитали по-разному…
Евгения Ивановна Можарова прослаивались в Мензелинском уезде совсем не невинными забавами. Ее не зря боялась дворня: за малейшую провинность Можарова доставала кнут. Иногда она поручала наказание своему кучеру, но нередко и сама проходилась по спинам крепостных.
Особенно доставалось сенным девушкам – они были к ней ближе всего. Поводов для гнева находилось немало: то пролили чай, то сбили половики в гостиной, то не так составили букет для опочивальни хозяйки.
Можарова входила во вкус. Со временем она становилась все злее и круче на расправу. Говорили, что источником ее недовольства является, на самом деле, собственный супруг. Жили Можаровы не слишком ладно, а муж частенько уезжал из усадьбы в Петербург. Но покинуть Евгению Ивановну навсегда не мог – это ее приданое обеспечивало помещикам безбедную жизнь.
В начале 1841-го года пробежал слушок по уезду – дескать, засекла помещица дворовую. Никто не называл имени девушки, никто не знал обстоятельств. «Наговаривают», — хмуро отвечал помещик Можаров, когда приходской священник осмелился задать ему простой вопрос.
Месяцы бежали один за другим, и слухи ширились, полнились. Уверяли, что Евгения Ивановна настолько озверела, что редкий день теперь обходился без свиста кнута на конюшне. И опять-таки, ни малейших свидетельств или улик найти никто не мог.
По всей видимости, «помогли» раскрутиться этому делу соседи Можаровых – помещики Косыгины. Те жили тихо и крепостных понапрасну не тиранили. Сестра помещицы Косыгиной жила в Петербурге и была замужем за крупным чиновником, отчего была возможность дать ход следствию. Так или иначе, в уезд приехали с проверкой.
Опрашивали крепостных, давал показания и священник. Евгения Ивановна затихла и пряталась в своих комнатах на втором этаже. А ситуация для нее оборачивалась самым нехорошим образом – стало известно о трёх засечённых. Когда собрали «доказательную базу», повезли бумаги в столицу. И туда же направился Можаров. Он должен был во что бы то ни стало сделать так, чтобы дело развалилось.
В девятнадцатом столетии уже были истории с помещиками, как Можарова. Если удавалось подтвердить случаи недостойного обращения с крепостными, то угодья могли взять «под опеку». То есть, управлять своими землями, продавать их, дарить, наводить в них порядки, владельцы не имели никакого права. Этого-то и опасался муж Евгении Ивановны.
Кто-то шепнул ему в Петербурге: признай жену мёртвой. Дескать, захворала и скончалась. Простыла под проливным дождем. За кругленькую сумму Можарову удалось добыть свидетельство о кончине Евгении Ивановны. Выходило, что помещица испустила дух в 1843-м. И теперь предстать перед судом никак не может…
Живую мёртвую помещицу надёжно спрятали. В то, что Можарова скончалась, поверили не все. Но у супругов получилось сделать так, чтобы власти больше не проявляли интереса к происходящему в их владениях.
Еще десять лет Евгения Ивановна доживала свой век в маленькой усадьбе под Москвой, доставшейся ей, как опекунше малолетнего племянника, Василия Пальчикова. Рассказывали, что перед тем, как предстать перед вечностью, Можарову снова обуял гнев. Она подзывала дворню к себе и тыкала в каждого острой вилкой.
О том, что Можарова на самом деле не умерла, стало известно, когда Евгении Ивановны, действительно, не стало. Разбиравшие бумаги родственники натолкнулись на письма, составленные Можаровой, и под этими посланиями стояли даты с 1844 по 1852 годы. А позже они попали к историку К.Соловьёву, который и рассказал об этом в своей книге «О вкусе умной старины».
