Его называли одним из самых желчных людей XX века. У него было четыре красавицы-жены, одна из которых была вчерашней гимназисткой. Многие считают его самым талантливым русским поэтом прошлого столетия, прямым продолжателем тютчевской ветви русской поэзии. Как бы то ни было, но жизнь этого человека была невероятной: пожалуй, лишь Есенин и Маяковский могут похвастаться более интересными биографиями, чем Владислав Ходасевич.
Масла-Ходасевич
16 мая 1886 года в семье обедневшего польского дворянина Фелициана Ивановича Масла-Ходасевича родился мальчик, которого назвали Владиславом, или, по-домашнему, Владей.
Отец был, что называется, человеком творческим — учился в Академии художеств, безуспешно пытался стать художником, и в конце концов остановился на модном увлечении — фотографии. На этом поприще Филициан Иванович добился успеха, открыл в Москве магазин фотографических принадлежностей, сфотографировал многих известных личностей, в том числе, Льва Толстого.
Мать Владислава, урожденная Софья Яковлевна Брафман, также была не чужда творческой богемы: она была дочерью известного еврейского писателя Якова Брафмана.
Детство Владислава проходило в окружении книг, он видел многих знаменитых литераторов, слышал беседы отца и матери с гостями о творчестве, назначении искусства, о судьбах России.
В 1904 году Ходасевич окончил 3-ю московскую гимназию и тут же поступил на юридический факультет Московского университета. Учеба на юриста Владиславу совсем не понравилась: осенью он перевелся на филологический факультет, но и его не окончил, увлекшись литературной богемной жизнью.
Едкий муравьиный спирт
Уже с середины 1900-х годов Ходасевич начинает активно посещать всевозможные литературные кружки: он бывает в салоне Валерия Брюсова, участвует в телешовских «средах», регулярно гостит у писателя Бориса Зайцева. В этот период Владислав начинает много печататься в журналах «Золотое руно» и «Весы», его стихи получают вполне благожелательный отклик, в том числе, от мэтров.
Невероятно бледный, неправдоподобно худой юноша с нарочито-холодным взглядом темных глаз, всегда безупречно и по-щегольски одетый — именно таким Ходасевич запомнился своему современнику, поэту-сатирику Аминаду Шполянскому.
И уже тогда суждения поэта отличались редким уровнем мизантропии. Казалось, он не любит никого, кроме себя … и кошек. Кошек был готов ласкать когда угодно, где угодно и каких угодно — даже лишайных бродяг из подвортни. Конечно, в перчатках. И перчатки затем приходилось тщательно стирать в скипидаре.
Не получая со стихов столь необходимых денег, Ходасевич начинает писать литературоведческие статьи, в которых выплескивает на коллег по цеху весь свой яд, всю энергетику разрушения. «Едкий муравьиный спирт», — называют его. Еще — «скорпион». Но Владислав Фелицианович, кажется, только гордится своей репутацией «палача молодых талантов».
Блондинка в костюме Евы с ужом на шее
Начало 20-го столетия — это время исключительной, беспримерной для России свободы нравов. А уж об уровне свободы поэтической богемы и говорить не приходится. Не умеешь эпатировать публику — какой же ты тогда поэт?
Эффектная блондинка Марина Эрастовна Рындина на звание поэтессы не претендовала, но с огромным удовольствием вращалась в поэтических кругах и обожала эпатировать публику.
Однажды на одном из приемов Марина появилась в костюме Евы, а на ее шее находился большой живой уж. В обществе судачили, что Рындина слегка не в себе, а виновато в этом странное детство — Марина была приемной дочерью полковника Эраста Рындина, мужчина воспитывал ее один и, вполне вероятно, что эффектная юная особа была для полковника не только дочерью, но и любовницей.
Как бы то ни было, но Ходасевич влюбился. Рындиной поэт также приглянулся, однако, прежде чем достичь семейной идиллии, молодым людям пришлось пройти через весьма странное испытание, а именно, через вызов Ходасевича на дуэль, причем, не мужчиной, а женщиной.
Перчатка Мариэтты Шагинян
Перчатку Владиславу Фелициановичу бросила Мариэтта Шагинян — будущая автор книг о Ленине, лауреат государственных премий. В начале XX века Шагинян была странной, неуклюжей, несколько мужиковатой девушкой «во взглядом горящим». И горел этот взгляд на красавицу Марину Рындину.
«Вы угнетаете Марину. Вы убьете ее. Я Вас вызываю. Как оружие предлагаю рапиры. Мариэтта Шагинян».
Такую записку Ходасевич получил на одной из литературных вечеринок, где был вместе с Рындиной.
Поэт едва знал Шагинян, а Марина, и вовсе, понятия не имела, кто эта армянская девушка.
Спрятав письмо в карман, Ходасевич кивнул секундантше Шагинян: «Передайте, что я с барышнями не дерусь».
На том и порешили.
«Я плачу о женщине!»
А ведь Шагинян оказалась права! Но только с точностью до наоборот: убивал не Ходасевич Марину, а она — его. Своим равнодушием, бесконечным флиртом с другими мужчинами.
Поженились Владислав Фелициантович и Марина Эрастовна в апреле 1905 года, а уже в декабре 1907 года развелись.
Ну, то есть, как развелись. Марина бросила Ходасевича. Эксцентричной барышне стало невмоготу с небогатым поэтом, сделавшим своим главным источником дохода собственную желчь, которую изливал в литературоведческих статьях и рецензиях.
Ушла Марина к С.К. Маковскому — солидному человеку, редактору популярного журнала «Аполлон».
Для Ходасевича уход Марины стал огромной трагедией. Он, человек самолюбивый, избалованный, пишет матери:
«Я плачу о женщине! Нет мне дела ни до жизни, которой ты меня учила, ни до молитв, ни до книг… Хочешь — признаюсь? Мне нужно … не много: только бы снова изведать ее поцелуи, снова воскликнуть «Царевна, царевна!». И услышать в ответ: «Навсегда!».
Как выяснилось, «навсегда» Марины Рындиной длилось примерно два года.
Мышка
В 1910 году у Ходасевича обнаружили болезнь легких. По совету врачей Владислав Фелицианович едет в Венецию, где здоровье его немного поправится.
Вернувшись в Россию в 1911 году, поэт знакомится с Анной Чулковой, младшей сестрой поэта Георгия Чулкова. Эта 24-летняя девушка становится второй женой Ходасевича. Да не просто женой, — верным соратником, спутником, а главное, сиделкой.
В 1916 году у Владислава Фелициановича обнаружили туберкулез позвоночника — тяжкую, коварную, стыдную болезнь. «Московский денди» вынужден днями сидеть дома, в постели, не имея возможности встать, не имея возможности самому сходить в туалет.
Анна ухаживала за любимым со всей возможной трепетностью. В голодное, холодное время революции добывала еду, носилась по дому с уткой, даже дрова колола.
Но для Ходасевича верная и скромная Анна — это «дурак мышь», или просто мышка. Но мышка любимая, нужная, удобная.
«Дурак мышь! Дурак мышь! Таких мышей секут очень больно, потому что из-за них Медведь очень горько плачет».
Медведь — это он, Ходасевич. Мог ли Владислав Фелицианович написать подобное письмо своей «царевне» Марине Рындиной? Нет, конечно! А вот Анне — пишет. И другие пишет, где «нежно», в порядке игры обзывает ее «гадкой», «вонючей».
Кошка
В 1917-ом, революционном, году, Ходасевич и Чулкова венчаются в церкви по уходящему в прошлое православному обычаю. Казалось, что венчание должно скрепить брак, но эстету-мизантропу, любителю всего прекрасного, особенно прекрасных женщин, было тяжко видеть рядом с собой огрубевшую от работы Нюту. А тут еще и здоровье Владислава Фелициановича, с восторгом принявшего Февральскую революцию, пошло на поправку, и он, что называется, «загарцевал».
Добрую, верную Нюту Ходасевич бросил. Бросил грубо, «не по правилам». Просто взял и в 1922 году сбежал от нее за границу вместе с юной выпускницей гимназии, начинающей поэтессой Ниной Берберовой.
Берберову, похожую на только что распустившийся прекрасный цветок, впервые увидел в студии Николая Гумилева — и сразу же влюбился. Нина, считавшая Ходасевича гением и чуть ли не боготворившая его, ответила взаимностью.
Письма к Нине отличалась особой нежностью, граничащей с пошлостью. Ничего подобного ни Марине, ни, тем более, Анне, Ходасевич не писал.
«Нися, ангел-птичка, целую ножки, ручки, пупочек».
Очень похоже на письма набоковского Гумберта Гумберта Лолите… А чаще всего Владислав Феликсович называл молодую возлюбленную «кошкой». Кошка, кошечка, кися — непременно в каждом письме.
Для Ходасевича называть кого-то кошкой означало очень многое — из всех существ на планете он обожал только кошек.
«А не пустить ли мне газик?»
С 1921 года Ходасевич с Ниной Берберовой живут в Берлине. Здесь выходит одна из самых известных и загадочных книг поэта — сборник стихов «Тяжелая лира».
Ходасевич общается с цветом русской литературной эмиграции — с Андреем Белым, с Максимом Горьким, с В. Шкловским. Вместе с Горьким, которого уважал лишь как «литературного авторитета», не как писателя, издает журнал «Беседа», который, в отличие от других изданий, знакомил иностранных читателей и с произведениями советских авторов.
В 1925 году Ходасевич окончательно понимает, что с Советской Россией ему не по пути. Берберова полностью поддерживает мужа. Владислав Фелицианович, до сих пор очень щепетильно высказывавшийся в отношении СССР, лелея мечту о возвращении, публикует несколько едких фельетонов о советских писателях и деятельности ГПУ. Советская власть тут же реагирует — Ходасевича обвиняют в «белогвардейщине». Путь назад был отрезан.
Эмигрантскую жизнь Ходасевич и Берберова решают вести в Париже. Здесь поэт неплохо зарабатывает, публикуясь в газетах «Дни и «Последние новости», редактируя газету «Возрождение». Вынужденный содержать молодую супругу, Владислав Фелицианович практически перестает писать стихи, сосредоточившись на критических статьях, приносящих гораздо большие деньги. Берберова помогает мужу: некоторые материалы они пишут совместно и подписываются «Гулливер».
В Париже Ходасевич сдружился с В. Набоковым (Сириным), вступил в широко известную полемику с Г. Ивановым и Г. Адамовичем о задачах русской литературы в эмиграции.
В апреле 1932 года происходит тяжелый разрыв с Ниной. Молодая женщина все же устала находиться рядом с желчным, стареющим поэтом, и ушла к художнику, эсеру Николаю Макееву, который, впрочем, был младше Ходасевича лишь на три года.
В стремлении вернуть любимую Ходасевич пишет Нине:
«А не открыть ли мне газик?»
Но — тщетно. Намек на самоубийство не смягчил сердце Берберовой. Нина не вернулась, а газ на кухне поэт так и не пустил.
Последнее пристанище
После расставания с Ниной Владислав Ходасевич прожил всего лишь семь лет. Тем не менее, он не был один. В 1933 году поэт встретил дочь еврейского ювелира Ольгу Марголину. Это была вторая Нюта Чулкова — то есть, мышка. Но мышкой Ольгу Борисовну поэт не называл. Называл «Маргошей», «Олюсей». И кошкой — тоже.
Потому что знал: Анна далеко, Нина — тоже, и никому он во всем мире не нужен, кроме Ольги Борисовны.
С середины 30-х годов положение Ходасевича в эмиграции было исключительно тяжелым. Он не находил возможности для заработка, растерял прежние связи. В 1939 году у поэта начались сильнейшие боли и за короткий промежуток времени он похудел до 49 кило. Врач был неумолим — рак печени, последняя стадия.
В Париже Ходасевичу была сделана операция, но он ее не пережил. 14 июня 1939 года поэт скончался. Ему было 53 года.
Нина и Ольга
Весьма по-разному сложились судьбы двух последних жен Ходасевича — Нины Берберовой и Ольги Марголиной.
Нина Берберова во время немецкой оккупации проявила симпатии к нацистам, даже написала восторженное стихотворение о Гитлере (единственное в русской поэзии). В 1945 году после разгрома Третьего Рейха, эмиграция обвинила Берберову в коллаборационизме. Женщина защищалась, но, в конце концов, не выдержала и эмигрировала в США.
В Америке Берберовой удалось построить отличную карьеру. Она преподавала в университете, занималась мемуаристикой, написала книгу-бестселлер «Курсив мой».
В 1989 году Берберова посетила Москву и Петербург, где ее встретила толпа обожателей. Вернувшись в США, на вопрос Бродского «Ну, как там?», Нина Николаевна ответила:
«Я смотрела на эту толпу и думала: «Пулеметов бы сюда».
Бродский оторопел: «Нина Николаевна, ну нельзя же так!».
«Что нельзя?» — холодно спросила Берберова, и с тех пор Бродский для нее стал чужим.
Умерла третья жена Ходасевича в 1993 году в возрасте 92 лет.
А вот судьба Ольги Марголиной сложилась иначе. Столь любимые Берберовой фашисты арестовали женщину как еврейку и отправили в Освенцим. В лагере смерти несчастная «Маргуша» и скончалась. Ей было 43 года…
Знакомые Владислава Ходасевича называли счастьем тот факт, что поэт так и не узнал о судьбах двух своих последних жен…
