Они познакомились 21 ноября 1921 года на литературном вечере в Петрограде. Хорошенькая темноглазая Нина Берберова слушала знаменитого поэта с нескрываемым восхищением. В конце вечера она подошла к Ходасевичу, чтобы выразить свой восторг, тронула за рукав и вдруг, онемев от робости, покраснела, растеряла все слова и не смогла выговорить трудное отчество Владислава — Фелицианович.
Владислав, видя ее смущение, улыбнулся и надписал Нине книгу. С милой детской непосредственностью девушка взяла и поцеловала обложку. И он почувствовал, как земля уходит из-под ног. Все остальное перестало иметь значение.
Дед Нины был известным врачом и надеялся, что внучка пойдет по его стопам, но Нина не хотела связывать свою жизнь с такой приземленной профессией. Она училась на историко-филологическом факультете Донского университета, а потом уехала в Петроград, не спросив разрешения родителей. Поступила в институт истории искусств, писала стихи и очень гордилась, что в свои 20 лет уже была принята в Союз петроградских поэтов.
Ходасевич попросил Нину почитать свои стихи. Уговаривать долго не пришлось: она читала ему все, что написала с детства, то и дело невольно дотрагиваясь до его рукава. Эти прикосновения казались ему очаровательными и какими-то очень интимными. Живая, непосредственная, хрупкая Нина завладела его сердцем.
Теперь каждый вечер, спеша домой после занятий, Нина встречала поджидающего ее Владислава. Юной Ниночке очень льстило внимание 35-летнего маститого поэта, она уже знала, что и Блок, и Гумилев, и Анна Ахматова, да и многие другие литераторы относятся к Ходасевичу с большим уважением, что его русский язык, чистота и образность стиха считались непревзойденными.
Говорят, бойкая начинающая поэтесса решила с ходу покорить литературный Олимп. Приступила она к этому штурму весьма своеобразно: «Я такая косоглазая, сразу на двоих гляжу». Эти двое были Александр Блок и Николай Гумилев. Надо признать, неплохой вкус проявила барышня.
Но объекты ее «косоглазия» отличались отменным вкусом, а потому в ее сторону не смотрели. И тут появляется Владислав Ходасевич. Глаза Нины Берберовой тут же меняют направление взгляда. Не секрет, что известность юная Берберова получила в связи со своим романом с Ходасевичем, который в начале 1920-х годов обрел совершенно неповторимый голос и выдвинулся на первые роли в русской поэзии.
Встречать Новый 1922 год решено было в Доме литераторов. Берберову туда пригласил поэт Всеволод Рождественский. За несколько минут до боя курантов в зал влетел запыхавшийся Ходасевич и Нина с облегчением вздохнула: с кем встретишь Новый год, с тем его и проведешь.
После праздничного застолья они гуляли по Невскому. Шел снег, они сворачивали в арки, таясь от прохожих, и целовались. В своих дневниках Нина после той прогулки напишет: «Я почувствовала, что я стала не той, какой была. Что мной были сказаны слова, каких я никогда никому не говорила, и мне были сказаны слова, никогда мной не слышанные».
Влюбленный в Нину Владислав был какой-то беззащитный и трогательный: интеллигентный, худощавый, в пенсне и котиковой шапке, почти беспрерывно курящий… Однажды они с Ниной отправились на Сенной рынок. Ходасевич попытался продать несколько селедок из своего продовольственного пайка или обменять их на папиросы. У Нины сжималось сердце при виде переминающегося на морозе Владислава.
С хулиганским весельем она отобрала у него рыбу и зазывным голосом рыночной торговки стала подзывать покупателей. Рыба разошлась в мгновенье. Денег хватило не только на папиросы, но и на бутылку вина и пирожные. Они устроили настоящий пир и поклялись друг другу в любви.
«Вот счастье: пить вино с подругой темноокой
И ночью, пробудясь, увидеть над собой
Глаза звериные с туманной поволокой,
Ревнивый слышать зов: ты мой? Ужели мой?»
(В.Ходасевич, «Бегство»)
Нина чувствовала себя женой Владислава и ничего не подозревала. Каково же было ее удивление, когда она узнала, что Ходасевич женат.
На одном вечере случайно обмолвился кто-то из поэтов: «Нюра твоя когда возвращается из санатория?» Жена Ходасевича — Анна Ивановна Чулкова, или Нюра, как называли ее близкие друзья, — несколько месяцев лечилась в Детском Селе от туберкулеза. Нина разозлилась: как он мог! Между ними все кончено!
Вернувшаяся Нюра узнала о романе мужа с молодой поэтессой. Состоялось объяснение. Ходасевич обещал жене порвать с Ниной. В одном из стихотворений, посвященном Нюре, он писал:
Ты показала мне без слов,
Как вышел хорошо и чисто
Тобою проведенный шов
По краю белого батиста.
А я подумал: жизнь моя,
Как нить, за Божьими перстами
По легкой ткани бытия
Бежит такими же стежками.
То виден, то сокрыт стежок,
То в жизнь, то в смерть перебегая…
И, улыбаясь, твой платок
Перевернул я, дорогая.
Стихи оказались пророческими: Ходасевич действительно «перевернул платок»…
После разлуки с Ниной стал сам не свой. Он начинал молиться и постепенно его мольбы превращались в нескончаемый плач. Нюра не выдерживала, сама бежала за Ниной, чтобы та успокоила поэта.
Владислав, сколько бы ни клялся Нине в любви, не в силах сам расстаться с женой. Невозможно представить этого тихого человека говорящим своей Нюре резкие, последние слова. Но его любовь к Нине была похожа на одержимость.
В мае Ходасевич встретился с Ниной. Нина предлагает уехать за границу. Ходасевич согласен: его давно преследовали видения безнадежного будущего России, а недавно случилось страшное — расстреляли Николая Гумилева. Используя все свои связи, он оформляет два загранпаспорта: себе и Нине.
В июне 1922 года Ходасевич и Берберова через Ригу уехали в Берлин. Нинины родители провожали молодоженов. Их единственная дочь верила, что уезжает ненадолго.
Владислав молча курил на перроне. Для всех он уезжал в Европу на лечение заболевания легких, а Нина отправлялась продолжать обучение. Россия скоро останется в прошлом, рядом — любимая женщина, новые страны, знакомства, встречи, жизнь — с чистого листа… Но что-то мешало быть счастливым.
«Леди долго руки мыла,
Леди крепко руки терла.
Эта леди не забыла
Окровавленного горла.
Леди, леди! Вы как птица
Бьетесь на бессонном ложе.
Триста лет уж вам не спится —
Мне лет шесть не спится тоже…» (В.Ходасевич, 1921 год)
Берлин, Прага, Сорренто, Рим. В марте 1925 года советское посольство в Риме отказало Ходасевичу в продлении загранпаспорта, предложив вернуться в Москву. Ходасевич не согласился. Тогда они с Ниной решили обосноваться в Париже — туда перебрались многие их друзья бежавшие из России.
Очарованные парижским колоритом они думали, что здесь будут счастливы. Город романтики и любви покорил их. Владислав и Нина сидели в уличных кафе, ходили танцевать, посещали театры и варьете.
Первым ударом стало то, что им выдали в Париже «особые» паспорта. Они стали апатридами, то есть лицами без гражданства, без пособий и надежд на будущее. Апатриды считались людьми второго сорта и ни о какой приличной работе даже мечтать не могли. Деньги стремительно заканчивались.
На первых порах помогла сестра Лили Брик — Эльза Триоле, она пристроила Нину за гроши нанизывать бусы и вышивать крестиком салфетки. Нина также подрабатывала стиркой белья. В декабре Триоле подкинула другую работу — надписать тысячу рождественских открыток.
Видя, как Нина дни и ночи сидит над этими открытками, аккуратно выводя поздравления, Ходасевич раздражался. Нина получила за них целых десять франков — на эти деньги можно было три раза скромно пообедать или купить четыре книжки. В ту пору у них еще хватало чувства юмора кидать монетку: орел или решка — обед или книги?
Жизнелюбивая и сильная Нина легко относилась к бытовым трудностям: ерунда, если из мебели только стол, комод и два колченогих стула, зато друзья отдали два спальных матраса…
Нина штурмовала все эмигрантские издания — «Последние новости», «Современные записки» и прочие, предлагая в первую очередь критические статьи мужа.
И тут их настиг второй удар: оказалось, Ходасевич в Париже — не авторитет, он никому не интересен и «устарел»! Если Нина приняла удар стойко и решила бороться, то Владислава равнодушие парижских литераторов сломило сразу.
Окончательно Ходасевича добило известие, что его имя внесли в списки высланных из России, это означало, что на родину возврата быть не может, путь закрыт навсегда, ему нельзя даже печататься в русских изданиях.
Но и здесь, в Париже, как выяснилось, он совершенно никому не нужен. Он погружался в депрессию и не мог написать ни строчки.
Нина была молода, и несмотря на все трудности и неурядицы, ей в отличие от Владислава хотелось писать стихи, ходить в гости, просто жить, наконец…
Но вытащить впавшего в жестокую хандру Ходасевича из дома удавалось все реже. Считанные разы они появились вместе в знаменитом кафе «Ротонда» на Монпарнасе, где собиралась литературная богема: Борис Поплавский, Александр Гингер, Георгий Адамович, Борис и Вера Зайцевы, Владимир Вейдле.
Ходасевич, сидя за столом, почти всегда угрюмо молчал. Приятели его с трудом узнавали: совсем исхудал и поседел, просто старик с бледным лицом, впалой грудью и заострившимся носом. Нина уже с трудом скрывает раздражение.
Деятельная Нина неутомимо обивала пороги редакций, писала заметки и фельетоны, словом, крутилась как могла. По воскресеньям Нина заменяла машинистку в редакции. Именно тогда вышел цикл ее рассказов «Биянкурские праздники», романы «Последние и первые», «Повелительница». Но несмотря на это, жили они крайне бедно.
В 1926 году Нина переживает любовное увлечение. Довид Кнут, талантливый молодой поэт из Кишинева, предлагает Берберовой издавать вместе литературный журнал «Новый дом», и она с радостью хватается за предложение.
Во-первых, это интересно, во-вторых, Довид красив, молод и привлекателен. В своих воспоминаниях Нина не призналась, что у них был роман, лишь упомянула пять стихотворений, которые поэт посвятил ей. Однако их нежное лирическое содержание не оставляет сомнений в том, что между Довидом и Ниной была близость. К тому же и Ходасевич впоследствии напишет ей в одном из писем, как ему была неприятна роль «снисходительного рогоносца».
Отношения Нины и Ходосевича стремительно ухудшались. Она понимала, что он без нее пропадет, но жить с ним больше не могла.
Нина решилась на уход от Владислава только в 1932 году. Взяв чемодан с платьями, книги и дневники, Нина ушла из парижской квартиры, где они прожили с мужем семь лет.
Она заранее сняла номер неподалеку от их квартиры в «Отеле де Министер» на бульваре Латур-Мобур. Берберова уходила с холодным рассудком и все продумала до мелочей: прибралась в квартире, приготовила еды на три дня, заштопала мужу одежду… И села в такси.
Он с ужасом смотрел в окно: такси уносило его любимую… Какое величайшее событие в жизни женщины может заставить ее воскликнуть: «Это казалось таким невероятным, невозможным, непомерным счастьем»? Слова эти написала Нина Берберова по поводу своего ухода от Ходасевича.
Нина придумала новую форму их существования: они с Владиславом теперь живут каждый своей жизнью, но по-прежнему ежедневно общаются, появляются вместе в гостях. И ему пришлось смириться — разве у него был выбор? Ему уже сорок шесть, он на пятнадцать лет старше Нины. Он уже не похож на того человека, в которого когда-то влюбилась юная Ниночка.
В эмигрантской литературной среде Берберову, после того кук она бросила «своего Владю» немедленно заклеймили позором: называли предательницей, изменницей, даже убийцей. Встретив ее на улице, Мережковский с Зинаидой Гиппиус демонстративно перешли на другую сторону. Бунин, увидев ее у кого-то в гостях, сухо кивнул и отвернулся.
Берберова стоически переносила нескрываемое осуждение и косые взгляды, недаром она назвала себя однажды «чугунной». Нина Николаевна стала публиковать статьи, которые люди, хорошо знавшие стиль Владислава Фелициановича и помнившие его публикации, узнавали: «Это же явно писал Ходасевич!»
Берберова хладнокровно парировала: мы делали заметки параллельно, и он пользовался моими. Она знала, что чувство Владислава к ней не угасло, и он никогда не скажет о ней ни одного дурного слова. До самой смерти бывшего мужа его сбежавшая жена использовала этот прием. Ходасевич деликатно молчал.
Самое удивительное, что Берберова продолжала видеться с Ходасевичем практически ежедневно. В ее дневнике повторяются записи: «Обедала с Владей», «Владя завтракал у меня», «Ходили с Владей в кафе». Но это все равно, что отрезать любимой собаке хвост по частям!
После ухода Нины Ходасевич потерял интерес к жизни. Он лежал на диване, уставившись в одну точку. Потом его снова потянуло к картам, вспыхнула давняя, почти забытая страсть. В России Ходасевич предпочитал преферанс и винт, а тут с отчаянием стал резаться в покер и бридж. Все те гроши, которые платили ему в «Возрождении» за критические статьи и на которые раньше можно было хоть как-то выживать, оставлял теперь за карточным столом.
Меж тем судьба продолжала испытывать Владислава на прочность, послав новое испытание, самое горькое. Наивный, он упорно продолжал считать Нину своей и все ждал, что пройдет время и она непременно вернется.
Нина Берберова влюбилась. В шумного, самоуверенного господина Николая Макеева. В России он немного занимался политикой, в эмиграции пробовал себя в журналистике и живописи.
В мае 1933 года Нина переехала к Макееву. Но Владислава не забывала: устраивала встречи втроем в кафе, а то и вчетвером — приходила бывшая жена Макеева — Рахиль. Ходасевич смотрел на счастливую Нину преданными «собачьими» глазами. Он не мог смириться с этим фактом и его здоровье расшаталось окончательно. У Нины и Макеева дела шли неплохо, они купили дом в Лонгшене, пригороде Парижа.
От безысходности больной и одинокий Ходасевич сделал предложение давней знакомой Ольге Марголиной, часто забегавшей к нему помочь по хозяйству. В начале октября 1933 года они расписались в местной мэрии, и на следующий день Ольга переселилась к Ходасевичу. Это была маленькая милая тридцатипятилетняя женщина, зарабатывавшая на жизнь вязанием шапочек, дочь некогда богатого ювелира.
В конце января 1939 года Ходасевич заболел, развилась желтуха, стремительное похудание. В июне он лег для оперативного лечения в госпиталь. Худшие подозрения оправдались — был выявлен рак печени. Последние его слова были обращены к Нине: «Все время о тебе, днем и ночью об одной тебе… Ты же знаешь сама… Как я буду без тебя?» На следующий день после операции Владислав Ходасевич скончался. Ему было 53 года. Берберова стала обладательницей его архива.
Нина Николаевна пережила Ходасевича на 54 года. Во время войны Берберова с Макеевым, как и прежде, спокойно живут в своем доме под Парижем. У нее есть друзья на фронте — разумеется, на восточном, то есть в германской армии. Среди русских эмигрантов ходят упорные слухи, что источником безбедного существования писательницы и художника являются картины: Макеев продает полотна, конфискованные у евреев.
Разведясь после войны с Макеевым, Берберова уехала в Америку, вышла там замуж за пианиста Георгия Кочевицкого.
Нина Николаевна писала литературные биографии, мемуары, преподавала в Принстонском университете, побывала после перестройки в России. Детей у нее не было.
Судьба Ольги Марголиной сложилась трагически: в 1942 году в оккупированном Париже она попала в облаву. Ольга была еврейкой и вскоре погибла в концлагере Освенцима.
Анна Ивановна Чулкова — Нюра, оставшаяся в России, пережила времена сталинских лагерей, хрущевской оттепели и сделала все, чтобы творчество бывшего мужа не забылось на родине — увековечила память Ходасевича, издавая и распространяя в самиздате его лучшие сборники стихов.
