День 24 февраля 1825 года выдался солнечным и морозным. Проснувшись в отличном настроении в своем доме в Леонтьевском переулке, отставной гвардеец, композитор Александр Алябьев, создатель знаменитого романса «Соловей», с аппетитом позавтракал, потом немного потерзал слуг игрой на рояле, а днем отправился с визитами, наказав прислуге к вечеру купить две дюжины шампанского и мадеры, страсбурский пирог, окороков, рябчиков, бочонок икры да десяток новых карточных колод. К вечеру ожидались гости.
Гости съехались к половине восьмого вечера. Скинув шубы, обнялись, расцеловались, представили друг другу тех, кто не был знаком и сели за стол. Обстановка была самая непринужденная: полетели пробки шампанского в потолок, гостиная наполнилась ароматами кушаний и полилась неспешная беседа. Приглашенные пили-ели до десяти вечера, а потом в Леонтьевском переулке зазвучал рояль: хозяин дивно играл свои романсы, гости пели. К одиннадцати часам все сели за карты.
…Свечи горят и оплывают, под потолком висит табачный дым. Игра в самом разгаре, карты ложатся на стол. Разгоряченные игроки сидят в расстегнутых сюртуках, пьяные как извозчики, но продолжают играть, пьют и ругаются по-французски.
37-летний хозяин дома непринужденно развалился в кресле. Он имеет чин подполковника в отставке, богат, красив, немного полноват. Алябьев пишет музыку к операм и балетам, водевилям и драматическим спектаклям, а уж о романсах и говорить не приходится — их знают наизусть и поют обе столицы. Баловень судьбы Александр Александрович Алябьев — известный повеса, бретер, любитель пирушек и прекрасного пола.
Сегодня он немного перебрал шампанского и борется с дремотой. За столом рубятся отставной гродненский гусар майор Иван Глебов, лихой молодец разбойничьего вида, и воронежский помещик Тимофей Времев. Ему пятьдесят лет, массивная часовая цепь из золота тянется через толстый живот, лицо красное, воротник туго стягивает двойной подбородок…
Николай Шатилов — муж сестры Алябьева, да приятель Времева — губернский секретарь Сергей Калугин, а также бывший драгун Давыдов налегают на игристое. Раздаются крики: «Бита!» — «Бита…» — «Удваиваю!» — «Снова бита».
Времев отшатывается от стола и запальчиво произносит: «Я обыгрывать себя не позволю!» Его красное лицо полыхает от гнева. Тимофей разражается бранью и сравнивает жилище Алябьева с шулерским притоном. Хозяин тут же просыпается, вскакивает из кресла: он оскорблен. На столе мелом записаны ставки.
Последняя — сто тысяч рублей. Эту сумму теперь Времев должен Глебову. Разражается скандал неописуемый. Сумма долга велика, в то время хорошая усадьба с угодьями и крепостными стоила около десяти тысяч рублей. Кресла с грохотом падают, стол залит вином, карты брошены. Звуки пощечины, крики…
Алябьев самолично проверил карты. Те оказались чистыми. Шатилов и Давыдов поклялись, что никто из игроков не мухлевал. Времев все равно отказывался платить. Он юлил, притворялся вдребезги пьяным, божился, что денег нет, а куда они делись — он не знает. Тимофей отказался возвращать и проигрыш Глебова за предыдущую игру — триста восеьдесят золотых, пока из его сапога случайно не выкатилась золотая монета. Тогда Алябьев рассвирепел, влепил Времеву оплеуху и пригрозил дуэлью.
Тимофей Времев разулся и в сапогах у него оказались червонцы. Их отдали Глебову, а пристыженный Времев покинул дом Алябьева и отправился в гостиницу.
Так началось знаменитое «дело о подполковнике Алябьеве». Слухи по Москве множились с каждым днем. Только ленивый не высказался на эту тему. Говорили, что Алябьев играл мечеными картами, а Времев якобы его поймал и разоблачил. Вспыльчивый Алябьев якобы ударил помещика бутылкой шампанского по голове и тот умер на месте. Потом говорили, что вся «шайка» забила Времева насмерть стульями… Другие судачили, что Тимофея опрометчиво сначала выпустили из дома, а потом нагнали в дороге, вытащили из экипажа, избили до полусмерти и бросили на обочине.
Но это все еще будет, а пока на другой день после происшествия, Александр Александрович проснулся поздно. Голова побаливала. Он умылся, обтерся одеколоном, позавтракал, посидел за роялем. После обеда стал собираться на бал. Тревожиться ему было нечего: Тимофей Времев ушел из его дома слегка побитый, но живой и на своих ногах.
Вспоминать эту гадкую историю Алябьеву не хотелось. Да и кому это расскажешь? Порядочным людям совсем не нужно знать как богатый помещик, столбовой дворянин Времев раскис, по бабьи разнылся, потом сидел оплывшей тушей на полу и вытряхивал из сапог золотые, а потом обратился в бегство, не попрощавшись.
На балу Алябьев кружил в танце очаровательную юную Катеньку Римскую-Корсакову и любовь пьянила его больше шампанского. Дама запрокидывала голову и смеялась над остротами Алябьева. Недавно он начал ухаживать за барышней, был постоянным ее кавалером на балах, сопровождал в театр и всякий раз его сердце замирало от восхищения Екатериной Александровной. Вот только смущало его то, что ему под сорок, а она совсем ребенок…
Смех красавицы звучал словно серебряный колокольчик. Алябьев прикоснулся губами к кончикам ее пальцев, затянутых в лайковую перчатку. В голове промелькнула дерзкая мысль: завтра же он поедет к Римским-Корсаковым и наконец попросит руки Катеньки. От этой мысли сделалось легко и приятно…
Но Алябьев не знал еще, что его судьба решается в тот самый момент на грязном постоялом дворе деревни Чертаново Коломенской волости.
Помещик Тимофей Времев проснулся среди ночи в обшарпанной комнате постоялого двора и кликнул слугу: ему приспичило по нужде. Из натопленной комнаты он вышел в февральскую стужу, сопровождаемый слугой. Дошел до отхожего места, присел и умер на глазах слуги.
Вызванный доктор констатировал смерть от апоплексического удара. Из предрасполагающих факторов были отмечены и возраст, и телосложение, и имевшее место сильное огорчение. Но это ни на что не повлияло: по Москве с дикой скоростью распространялись слухи о том, что Времева убили…
О слухах доложили обер-полицмейстеру Ровинскому. Тот был уверен: пороки надо выжигать каленым железом. Аристократы пьют, безобразничают, дерутся и играют в карты. Но самое главное — есть труп. Судья, взявшийся за это дело,терпеть не мог Алябьева. Это был Иван Пущин, друг Пушкина, будущий декабрист. Пущин решил, что Алябьева с друзьями следует отправить в Сибирь, чтоб другим неповадно было так развязно себя вести.
Алябьева и его друзей взяли под стражу. Александр Александрович иронично заметил: «Слава Богу, что сенатор N и князь N.N. представились неделей раньше, а то сидеть бы мне еще и за этих». Он был уверен, что вскоре неприятная история разрешится в его пользу.
Следствие начало разбираться. Оказалось, что в карты в доме № 18 по Леонтьевскому переулку играли впервые, Времев ушел из гостей на своих ногах, к врачу насчет побоев не обращался, на боли и плохое самочувствие не жаловался. 23 октября 1825 года все участники дела были оправданы.
Тогда Пущин опротестовал оправдательный вердикт и потребовал, чтобы обвиняемых признали виновными в карточной игре и в драке, лишили чинов и званий, орденов дворянства, зачислили в солдаты и отправили в Сибирь, чтоб другим неповадно было.
«Алябьевское» дело два года кочевало по инстанциям, а сам он находился под домашним арестом. Катенька Римская-Корсакова не дождалась оправдания Алябьева: она была выдана замуж за другого. Теперь Екатерина Александровна — госпожа Офросимова, а ее муж — один из самых богатых людей Москвы. Дело Алябьева дошло да Уголовной палаты. К тому времени Пущин сам уже сидел в Петропавловской крепости, а императора Александра Павловича сменил Николай I.
Новый император призвал страну к порядку: он заботился об исправлении нравов. Государственный совет признал Алябьева «человеком, вредным для общества». Лишенный дворянства и званий Александр Александрович был приговорен к ссылке в Сибирь.
Вся Москва собралась посмотреть на гражданскую казнь баловня судьбы Алябьева. Его привезли на тюремных дрогах, облаченного в арестантскую одежду. Он поднялся на эшафот и встал у позорного столба. Палач сломал над его головой шпагу и бросил на помост. Опозоренное оружие чести тихо звякнуло. Алябьва отвезли в острог. Мрачные мысли переполняли его: жить не хотелось.
Но к счастью, Александр Александрович оказался стоек и жизнелюбив… Он еще не знал, что там, наверху решили вознаградить его. Находясь в ссылке и в Тобольске, и в Оренбурге, Алябьев писал романсы, посвященные Катеньке Офросимовой. Казалось, что может быть между ними — арестантом и богатой замужней московской дамой?
Но Катенька овдовела и, выждав год траура, вышла замуж за 53-летнего Алябьева. Александр Александрович постарел, подурнел, стал плохо видеть и самое главное, никакой надежды на амнистию у него не было.
Но для Кати это не имело никакого значения: она любила его долгие годы. Екатерина Алябьева написала в прошении императору следующее: «Одно только чувство любви и уважения к его внутренним качествам могло ободрить меня на такую решимость, несмотря на прежнюю вину его и продолжающееся наказание».
Николай I не вернул Алябьеву ни орденов, ни имения, ни звания потомственного дворянина. Император позволил ему вернуться в Москву, но с одним условием — не показываться на публике. Супруги жили в доме Екатерины на Новинском бульваре.
Судьба отпустила им десять лет семейного счастья — в 1851 году Алябьева не стало. Екатерина пережила мужа на три года. Своих детей у Алябьевых не было, но они заботились о Леониле Пассек (сестре Вадима Пассека, историка Симонова монастыря), которую будущая жена композитора взяла на воспитание в 1831 году.
