Лето 1908 года
Она приехала в Киев на каникулы, шестнадцатилетняя шатенка с синими глазами. Он забежал к тетке случайно — гимназист в форменной тужурке, с насмешливым взглядом.
— Покажи Тане город, — попросила тетка.
— Пойдем, Тася, — сказал он вдруг, хотя ее звали Таней.
Так началось их лето: лодки на Днепре (хотя гимназистам это запрещалось), поцелуи в кустах после театра, смех, который слышали даже прохожие. А потом — расставание. Она уехала в Саратов, он остался в Киеве, и три года они не виделись.
Родители Таси были против: «Он без гроша, а ты — дворянка!»
Выросли они в приблизительно одинаковых по рангу семьях, где у каждого отец был в чине статского советника, хотя Тася происходила из столбовых дворян. И достаток в семьях был разный. В доме у Таси были и нянька, и кухарка, и бонна.
Её семья была гораздо обеспеченнее. А в семье у Михаила каждый кусок, который клали в рот, был наперечет. Ей предлагали ехать учиться в Париж, она отказалась. А он писал ей письма.
1913 год. Венчание
Они встретились снова в Киеве. Он — студент-медик, она — классная дама в женском училище.
— Миша доволен: приехала Тася, — записала в дневнике его сестра Надя. — Как они оба подходят по безалаберности натур! Любят друг друга очень, вернее – не знаю про Тасю, но Миша ее очень любит…» а четыре года спустя сделала комментарий: «Теперь бы я написала наоборот».
Свадьба была бедной. «Фаты у меня, конечно, не было, — вспоминала Тася. — Подвенечного платья тоже… Была полотняная юбка в складку. Мама купила блузку… Почему-то под венцом хохотали ужасно». Но в старости она расскажет, что накануне свадьбы сделала аборт. Вот на аборт и пошли те сто рублей, что прислал ей отец.
Дальнейшая их семейная жизнь была беззаботной. Зимой каток и санки на киевских горках, летом велосипед или футбол. Днем Михаил учился, вечером – кафе, рестораны. Тася не училась и не работала. Она жила в свое удовольствие и для мужа. Теперь уже Тася больше любила Мишу, чем он её.
Они старались уложиться в те пятьдесят рублей, что регулярно присылал Тасе отец, и – если рубль последний, а лихач рядом – садились и ехали!
Война, морфий, тиф
Но грянула война. После сдачи экзаменов с отличием и получения диплома врача Булгаков работал в прифронтовых госпиталях. Она, столбовая дворянка, оказалась в помощницах у мужа и даже сначала упала в обморок, помогая тому ампутировать ногу.
«Держи крепче!» – покрикивал он на нее. «Он пилил ноги, а я их держала, – вспомнит Тася. – Нашатырь понюхаю и держу…Потом привыкла. Очень много работы было. С утра, потом маленький перерыв и до вечера. Он так эти ноги резать научился, что я не успевала».
Потом — морфий. Он заразился дифтеритом, сделал себе прививку, начался жуткий зуд. «Шприц и морфий!» — приказал он медсестре. Через полгода он уже наркоман.
Мог шприцем запустить в жену – неси морфий! Потом, в Вязьме, когда она соврет ему, что в аптеках морфия уже нет, швырнет горящий примус. Чудом не случился пожар. А в Киеве, уже дважды в день коловшийся и гонявшийся по ночам за призраками, озверев, выхватит браунинг – ищи морфий! Он такой страшный был… Такой он жалкий был, такой несчастный. Тася «хотела все бросить и уехать.
Но как посмотрю на него, какой он – „Как же я его оставлю? Кому он нужен?“» А он только просил её — не отдавай меня в больницу. Мало того, в это время она оказалась беременна. Муж не принуждал ее к аборту, он просто объяснил ей положение дел, и решение принимала она сама. «„Если хочешь – рожай, тогда останешься в земстве“. – „Ни за что!“ – и я поехала в Москву, к дядьке…
Конечно, мне было ясно, что с ребенком никуда не денешься в такое время. Но он не заставлял меня, нет. Я сама не хотела… Папа мой очень хотел внуков… Если б Михаил хотел детей – конечно, я бы родила! Но он не запрещал – но и не хотел, это было ясно как Божий день… Потом он еще боялся, что ребенок будет больной».
Она трижды спасла его:
1. Вытащила из морфиевой зависимости, подменив наркотик дистиллированной водой.
2. Выходила от тифа во Владикавказе, когда белая армия бежала, а он лежал в горячке.
3. Спасла его от голода в Москве, отнеся длинную и толстую золотую цепь- подарок отца, ювелиру. Рубить эту цепь по звеньям будут долго. Но чем больше уменьшалась цепь, тем слабее становилась цепь семейная.
Москва. Голод. Предательство
В 1921 оборванные и голодные Булгаковы поселились в Москве. Они живут в коммуналке, где за стеной — милиционер с крикливой женой, проститутка Дуся и Аннушка, та самая, что «прольет подсолнечное масло» в будущем романе Булгакова.
Из воспоминаний Таси: «Хуже, чем где бы то ни было, было в первый год в Москве. Бывало, что по три дня ничего не ели, совсем ничего. Не было ни хлеба, ни картошки». А Михаил напишет: «… всё же в этом месяце мы с Таськой уже кое-как едим… начинаем покупать дрова. Работать приходится не просто, а с остервенением…
Таська ищет место продавщицы, что очень трудно, потому что вся Москва еще голая, разутая и торгует эфемерно… Словом, бьемся оба как рыбы об лед… Таськина помощь для меня не поддается учету… Носимся по Москве в своих пальтишках. Я поэтому хожу как-то одним боком вперед (продувает почему-то левую сторону). Мечтаю добыть Татьяне теплую обувь. У нее ни черта нет, кроме туфель. Но авось!..
По ночам пишу «Записки земского врача»… Мне приходится осуществлять свою idee-fixe. А заключается она в том, чтоб в 3 года восстановить норму – квартиру, одежду, пищу и книги…» Булгаков искренне удивлялся жене: «Ты живешь в тяжелейших условиях и даже не жалуешься на нечеловеческую жизнь!» Она отвечала: «Я живу, как ты». И – бежала греть воду на кухню.
Он, когда писал по ночам, любил, чтобы она сидела рядом с шитьем и носила тазы с водой: «Скорей, скорей горячей воды!» – кричал, когда у него холодели руки и ноги. Тася вызывала жалость у близких, ведь муж относился к ней высокомерно, с постоянной иронией и как к обслуживающему персоналу…
А потом…
В 1924 году его настигла слава.
В том же году был опубликован журнал с «Белой гвардией», о которой поэт Максимилиан Волошин написал: «Эту вещь можно сравнить только с дебютами Достоевского и Льва Толстого».
В том же 1924 году, через 11 лет после свадьбы, он расстался с Тасей. Она, уже пожилая женщина, рассказывала: «Ближе него у меня никого не было. Я сама виновата в нашем разрыве, потому что в молодости не смогла простить ему увлечения другой женщиной.
Я до сих пор помню его умоляющие глаза и ласковый голос: «Тасенька, прости, я всё равно должен быть с тобой. Пойми, ты для меня самый близкий человек!» Но… уязвлённое самолюбие, гордость… и я сама его отдала другой женщине».
Воспоминания Таси о романе Булгакова с Любой Белозерской, ставшей его второй женой, противоречивы. Она рассказывала: «Люба была замужем за Василевским, но они расстались. И вот Михаил спрашивает: «У нас большая комната, можно ли ей у нас переночевать?» Я говорю: «Нет». Он всё жалел её: «У неё сейчас такое положение, хоть травись». Вот и пожалел».
Татьяна считала, что Булгаков оставил её ради Любы Белозерской, потому что с ней было удобнее строить писательскую карьеру. «В смысле литературы она, конечно, была компетентна. Я же только продавала вещи на рынке, занималась хозяйством и так уставала, что мне было не до чего…».
Именно Любе Белозерской Булгаков посвятил свою «Белую гвардию». Когда он принёс журнал с напечатанным романом уже бывшей жене, она увидела посвящение и спросила: «Как же так, ты ведь говорил, что это мне?» Тогда она бросила журнал за порог.
«Представьте, каково мне было, когда я не спала ночами, помогая Михаилу во время работы над романом, который получил название «Белая гвардия», а книга вышла с посвящением другой. Это справедливо? Я столько ночей с ним провела, кормила его, ухаживала… он сёстрам говорил, что мне посвятит… Он же когда писал, то даже знаком с ней не был».
В старости она призналась, что он даже не предложил ей билет на «Турбиных». Домработницам давал, а ей — нет.
«Ты вечно будешь виноват перед Тасей», — сказала ему сестра Надя, узнав о разводе.
Он и сам потом говорил: «Из-за тебя, Тася, Бог меня покарает».
Она ушла в нищету: работала на стройке, сначала кирпичи носила, потом инструмент выдавала, и жила в полуподвале.
Тася надеялась, что Михаил вернётся к ней. Однако все надежды на возвращение мужа оказались тщетными. Сама она ни разу не дала о себе знать, отгородилась от всех и решила никогда и никому не рассказывать о своей жизни с ним. Тася уехала в Иркутск, где устроилась скромной медсестрой в больницу.
В это время у Булгакова была насыщенная жизнь: премьеры, рестораны, курорты на юге, приёмы в американском посольстве. В 1940 году, когда Татьяна узнала о смерти Михаила, она срочно отправилась в Москву, но опоздала на похороны.
В Москве она навестила только сестёр Булгакова. Они рассказали ей, что Михаил умер в Прощёное воскресенье и перед смертью просил найти её и привести к нему. Тогда Тася призналась сёстрам: «… ради Миши я была готова отдать свою жизнь».
Последние годы
Через несколько лет, уже совсем немолодая, выйдет замуж за Давида Кисельгофа, адвоката, тоже из общей их с Мишей компании. Обоим будет за 50. Они уедут в Туапсе, где у моря она и похоронит Давида. А в 1982 соседи Таси заметят дым, выползавший из-под ее двери. Когда однокомнатную квартиру взломают, увидят прогоревшую на плите кастрюлю. И рядом, в лужице крови – Тасю… Она не дожила немного до 90 лет.
Она трижды спасла его.
Он дважды предал.
Но перед смертью звал только ее.
Без Таси не было бы Булгакова.
Без Булгакова она прожила бы другую жизнь.
Но любовь не выбирают.
